[41]. Бедный Карнеги стал сентиментальным. Когда я в последний раз видел его, хотел поговорить о его металлургическом заводе. Меня интересуют огромные заводы, работающие день и ночь, с ревом печей и грохотом молотков; борьба человека с металлом. Но Карнеги не захотел говорить об этом. Он сказал: «Все это жестоко». Теперь он интересуется и будет говорить только о французском искусстве и любительской фотографии”.
– А как же эта самая Эйфелева башня? – Работа строителя мостов», – фыркнул один из гостей.
– Башня – это отличная идея. Слава Эйфеля заключается в масштабности замысла и смелости в исполнении. Это признано, и деньги найдены, остальное, если хотите, – просто строительство моста. Мне нравятся французы. У них большие концепции. Какому англичанину пришла бы в голову такая идея? Какой англичанин мог придумать Статую Свободы?» – сказал Эдисон.
С величайшей торжественностью сомелье шагнул вперед, держа в белой салфетке бутылку Кло Вужо, одного из легендарных красных вин Бургундии. Эдисон с удивлением наблюдал, как сомелье благоговейно налил полстакана, а затем подождал, пока рубиново-красный винтаж будет продегустирован и одобрен. Эдисон сказал:
«Пить вино – такая же ерунда, как и курить сигары. Мужчины пытаются набить себе цену. Настоящих ценителей мало. Дома, для развлечения, я держу несколько дешевых сигар, специально сделанных в элегантных обертках. Я даю их критичным курильщикам – знатокам, как они себя называют, – и говорю им, что они стояли по 35 центов за штуку. Вы бы слышали, как они их хвалят».
Шерард обнаружил, что «обслуживание Бребана было в высшей степени изысканным; но Эдисон почти ни к чему не прикасался.
«Фунт (0,5 кг) еды в день, – сказал он мне, – это то, что мне нужно, когда я работаю, а в настоящее время я не работаю».
И как раз в тот момент, когда принесли свежее блюдо, Эдисон воспользовался открытой дверью кафе и выскользнул наружу.
«Минуту или две спустя я нашел предлог последовать за ним…Эдисон перегнулся через перила, глядя вниз на людей в сотнях метров внизу. Он сказал мне, что рассчитывал вибрацию или раскачивание башни… Не сообщай им в Нью-Йорке об этом дурачестве с графом и графиней, они никогда не перестанут смеяться надо мной, сказал мне Эдисон», – писал Шерард.
Было слишком поздно. Шерард признался, что уже отправил эту историю по телеграфу из отеля, прежде чем прийти на обед. Эдисон рассмеялся, представив, как газеты «изображают его в роли итальянского шарманщика с короной на голове и, возможно, Гуро в роли обезьяны». Теперь пришло время вернуться в ресторан за шампанским со льдом и сердечными тостами. Только когда появились кофе и сигары, Эдисон оживился.
«Мистер Эдисон сейчас начинает завтракать, – сказал полковник Гуро.
– Да, – сказал Эдисон, беря гавану, – мой завтрак начинается с этого. – Затем, говоря о своей привычке курить, он добавил: – Я не нахожу, что курение вредит мне в малейшей степени. Я выкуриваю двадцать сигар в день, и чем больше я работаю, тем больше курю».
Его жена добавила:
– У мистера Эдисона железные принципы, он делает все, что противоречит законам здоровья; и все же он никогда не болеет».
Томас Эдисон, безусловно, вытеснил Буффало Билла как самого обсуждаемого американца в Париже. Если бы Всемирная выставка стала демонстрацией триумфа технологий, нового современного образа жизни и республиканской демократии, Эдисон был бы рад внести свой вклад в улучшение этого имиджа, представив себя и свои новейшие продукты как воплощение всех этих добродетелей. Американская пресса обязана была ликовать по поводу парижских триумфов Эдисона, хвастаясь, что ни одно знаменитое лицо Старого Света на ярмарке не получило более восторженного приема, чем этот мастер-изобретатель. Даже члены королевской семьи присоединились к этому демократическому приветствию безымянному и ненавязчивому гениальному человеку. Английская королева оказала ему честь, отправив поздравительное послание, сказанное из ее собственных уст в один из его фонографов.
Шоу полковника Коди «Дикий Запад» продолжало свой успешный ход, став таким любимым событием, что клоуны цирка д’Эте придумали пародию под названием Качало-Бал. Настоящие индейцы Дикого Запада мгновенно придали этому характер, посещая шоу группами каждый вечер, дико аплодируя, когда французские клоуны высмеивали их езду верхом, их войны и нападения. Когда клоуны принялись танцевать свою версию военных танцев сиу, приезжие коренные американцы смеялись так сильно, что по их лицам текли слезы.
Стенд Томаса Эдисона в Галерее машин, 1889 год.
После трех месяцев восторженно встреченных выступлений слава Буффало Билла достигла небывалых высот в Европе. Жена атташе лондонского посольства обнаружила, насколько знаменита, однажды вечером, когда «сидела на банкете рядом с бельгийским консулом. В начале разговора он спросил:
– Мадам, вы, несомненно, были у зегрранда Буффало Била?
Озадаченная явно незнакомым именем, я переспросила:
– Простите, про кого вы спросили?
– Буффало Бил, знаменитый Буффало Бил, твой соотечественник. Вы должны его знать!
После минутного раздумья я вспомнила этот сценический псевдоним известного шоумена. Я поняла, что бельгиец считал его одним из самых выдающихся имен Америки, которое следует упоминать на одном дыхании с Вашингтоном и Линкольном».
Возможно, бельгийский консул слишком внимательно изучил буклет «Дикий Запад», выставленный на выставке, из которого сделал вывод, что полковник Коди почти в одиночку завоевал Запад, став, таким образом, важной исторической личностью.
Газета «Нью-Йорк сан» сообщила, что «Эдисон получил в Париже такой прием, какого никогда не получал ни один американец или иностранец», когда в Елисейском дворце президент Сади Карно приветствовал изобретателя при полном параде. Эдисон не присутствовал на Всемирной Парижской выставке 1878 года, но его стенд в том году с оригинальным примитивным фонографом принес ему звание кавалера французского ордена Почетного легиона, что давало ему право носить красную ленту на лацкане пиджака. Теперь, на официальной церемонии, президент Карно повысил Эдисона до офицера легиона, что означало, что, как и Эйфель, он мог носить желанную красную розетку в петлице (орденский бант).
Премьер-министр Тирард и город Париж, Академия наук и Парижская телефонная компания организовали целый цикл официальных банкетов в честь этого американского изобретателя. Эдисон был более чем счастлив услужить, так как рассматривал эти гастрономические вечера из восьми блюд как идеальные возможности для продвижения нового фонографа Эдисона перед влиятельной аудиторией. И поэтому каждый банкет неизменно сопровождался демонстрацией чуда усовершенствованного фонографа.
«Обеды, ужины, ужины, – скажет Эдисон позже, – но, несмотря на все это, они не заставили меня говорить». Вместо этого министр Рид, который неплохо говорил по-французски, часто брал на себя эту честь. «Как и каждый американец за границей, оказавшийся в неловкой ситуации, – сказал Рид на одном из таких банкетов, – мистер Эдисон призывает своего министра вытащить его из нее. Что ж, я пришел ему на помощь и обнаружил, что все, чего он хочет, – это чтобы я говорил за него. Итак, мистер Эдисон может говорить сам за себя, если захочет, – действительно, он так любит звук собственного голоса, что потратил месяцы на разработку механического метода, чтобы сделать его бессмертным. Кроме того, человеку, который превратил электричество в домашнего слугу, пронес человеческий голос за сотни миль и так оживил его, что его можно слышать в течение сотен лет, не нужно ни говорить за себя, ни просить других говорить за него. Его работы говорят за него».
Рид напомнил французам, что первый министр Америки Бенджамин Франклин был еще одним гигантом в области электричества.
Однажды вечером группа Эдисона прибыла в позолоченную Парижскую оперу Гарнье. По заказу Наполеона III это великолепное здание в стиле необарокко, украшенное скульптурами, было одним из первых мест во Франции, освещенных лампами накаливания Эдисона.
«Менеджеры получили огромное удовольствие, – сказал Эдисон, – показав мне лабиринт, содержащий проводку, динамо-машины и т. д.»
После своего электрического тура группа Эдисона проскользнула в личную ложу президента Франции, украшенную гирляндами роз, французскими и американскими флагами, папоротниками и пальмами в горшках. Как только занавес опустился, большой оркестр заиграл американский гимн, «и все в зале встали и повернулись лицом к нашей ложе», – писала Маргарет Аптон. Украшенная драгоценностями толпа начала аплодировать и кричать: «Да здравствует Эдисон! Да здравствует Эдисон!»
«Эдисон встал первым и поклонился в знак признательности, – писала Маргарет, – затем мы все встали и поклонились.
Примерно через час Эдисон снова сказал:
«Управляющий подошел ко мне и попросил спуститься с ним под сцену, в это время шел балет, в котором участвовало 300 девушек, лучший балет в Европе. На сцене было небольшое помещение с накидкой, в которой сидел суфлер. В данное время оно было свободно, и меня посадили в кресло, чтобы я лучше всех мог видеть происходящее на сцене».
Принц Роланд Бонапарт лично пригласил Эдисона и Фрэнсиса Аптона в свой особняк позже тем же вечером на званый вечер для конгресса криминальной антропологии, который, по словам Маргарет Аптон, был «великолепным мероприятием» только для мужчин.
Французы восхищались милой и модной женой Эдисона, Миной, но она уже сильно скучала по их годовалой дочери Мадлен, которая жила у матери Мины и только что научилась ходить и говорить.
«Должно быть, мило видеть, как бегает малышка, – написала ей Мина. – Полагаю, она совсем изменится, когда я вернусь домой… У нее появились еще какие-нибудь зубы и говорит ли она еще какие-нибудь слова? Я начинаю по ней сильно скучать».