7 сентября премьер-министр Тирард устроил еще один банкет в честь Эдисона и пригласил Эйфеля, который наконец вернулся из спа-салона в Эвиане. Эдисон, всегда откровенный и полный мнений, позже сказал Шерарду: «Я думаю, что Эйфель – самый приятный парень, которого я встречал с тех пор, как приехал во Францию. Он такой простой и скромный». Несмотря на то что Эйфель только что вернулся с отдыха: «Он плохо выглядит. Я осмелюсь сказать, что его работа и все связанные с ней заботы измотали его. Мне было жаль видеть его в таком плохом виде, потому что он замечательный парень». Как и все важные люди в Париже, Эйфель хотел отпраздновать знакомство с Эдисоном, который был искренне рад этому последнему приглашению. Эдисон сказал Шерарду: «Он собирается устроить обед в мою честь на самом верху башни, прежде чем я отправлюсь в Германию».
Томас Эдисон, Буффало Билл и Густав Эйфель были тремя знаменитостями, которые воспользовались Всемирной выставкой, чтобы приукрасить свою славу, но даже обычные граждане были полны решимости использовать ее для достижения сиюминутной славы. Были всевозможные уловки, привлекающие внимание: на спор двое красивых молодых людей, одетых в одинаковые полосатые матросские рубашки, по очереди толкали друг друга в тачке 1200 километров от Вены до Парижа за тридцать дней. Еще более удивительным был кавалерийский пробег корнета 26-го драгунского Бугского полка Михаила Асеева, который в 1889 году на двух сменных лошадях, Диане и Влаге, за 33 дня проехал 2633 км из города Лубны (Полтавская губерния) до Парижа.
Производитель шампанского месье Мерсье из Эперне (столица округа Шампань) заказал строительство Le Tonneau Monstre, крупнейшего в мире дубового винного бочонка, который мог похвастаться позолоченной резной пробкой и вмещал достаточно вина, чтобы заполнить двести тысяч бутылок. Чтобы доставить его на ярмарку, потребовалось десять пар волов, которые с трудом тащили его по 150-километровому маршруту, это стало одним из удивительных зрелищ, представленных во Дворце продуктов питания на набережной д’Орсе. Парижский ювелир Мартин Посно изобрел гораздо более гламурную достопримечательность: Эйфелеву башню высотой полтора метра, инкрустированную бриллиантами, сорок тысяч драгоценных камней сверкали на ней. Толпы людей заполонили галерею Жоржа Пети[43], чтобы увидеть эту миниатюрную ослепительную башню в бриллиантах. Ее цена? Почти полмиллиона долларов.
Центральный павильон парижской всемирной выставки. 1889 год.
Утром в понедельник 9 сентября сотрудники «Фигаро» Эйфелевой башни были очарованы встречей с Арманом-Сильвеном Дорноном, пекарем и бывшим пастухом из Ле-Ланда, отдаленного региона, где все пастухи использовали ходули, чтобы быстро передвигаться и ухаживать за отдаленными стадами. Дорньон уже произвел сенсацию, расхаживая по Выставке на своих высоких деревянных ногах, и теперь был полон решимости оставить свой след на Эйфелевой башне, поднявшись на ходулях по лестнице до самого второго этажа.
«В нашем маленьком павильоне, – писала «Фигаро», – он взобрался на свои ходули… Одетый в традиционную овчину, он с серьезным видом расхаживал по нашей редакции и вокруг [второй] платформы, к великому удивлению зрителей, которые пытались понять, почему на высоте 115 метров нужно носить ходули».
«Он имел огромный успех». Поэтому Дорньон предложил свои услуги любому заинтересованному театру.
Великий канатоходец Блонден, который тридцать лет назад ошеломил американцев, пересекая пропасть Ниагарского водопада со своим менеджером на спине, принял пари на 4000 фунтов стерлингов «пройти по кабелю, протянутому от Эйфелевой башни до купола главного выставочного здания менее чем за пять минут». К сожалению, эта захватывающая перспектива сошла на нет.
В то же утро, когда Дорньон поднимался на своих ходулях по нижним ступеням Эйфелевой башни, на вершине третьего этажа башни открывалось новое телеграфное отделение; его восемь сотрудников вскоре окажутся в осаде. Конечно, первая телеграмма была отправлена месье Эйфелю, в то время как вторая была работой парижского корреспондента «Лондон тайм» месье де Бловица, человека со сверхъестественной способностью оказываться в нужном месте в нужное время. Буквально за день до этого сотрудники «Фигаро» открыли еще одно развлечение: бросали маленькие воздушные шарики на ветер со своего павильона на втором этаже с прикрепленными открытками с просьбой к тем, кто нашел воздушные шары, связаться с ними.
Если бы ходячий пекарь пришел в башню на ходулях, но днем позже, он вполне мог бы пересечься с Томасом Эдисоном. Утром во вторник 10 сентября погода была прохладной и ветреной, и у подножия Эйфелевой башни выстроилась бóльшая, чем обычно, толпа. К полудню Гюстав Эйфель, который приветствовал принцев и политиков всех рангов в своем творении, с нетерпением ждал человека, которого он считал своим самым важным посетителем, великого американского изобретателя. Эдисон, одетый в темный костюм принца Альберта, пальто и черный котелок, вел Мину и Дот сквозь толпу нетерпеливых туристов к зарезервированному лифту. Эдисоны вышли на первую платформу башни и вошли в уже знакомое кафе «Бребант», где Эйфель, президент Французского общества инженеров-строителей, собрал шестьдесят выдающихся коллег на официальный обед в честь американского изобретателя. Старшая сестра Эйфеля так же была гостьей, как и его дочь Клэр и ее муж Адольф Саллес.
После знакомства инженеры и дамы устроились за приятной трапезой. Множество блюд пронеслись мимо, десерты были убраны, и Эйфель поднялся, чтобы произнести сердечный тост от имени своих коллег – французских инженеров. Обращаясь к Эдисону как к «нашему дорогому и прославленному мастеру», он выразил почтение, которое он испытывал к тому, кто олицетворял в глазах каждого современный прогресс…
«Сегодня все мы здесь инженеры, которые представляют частную инициативу и прилагают свои усилия, будь то для промышленности или великих общественных работ. Среди нас много тех, кто предан прекрасной отрасли искусства электричества, для которой вы сделали так много открытий. Мы испытываем к вам искреннее восхищение».
С этими словами Эйфель поднял свой бокал с шампанским.
«Я пью, дорогой и прославленный мастер, за ваше драгоценное здоровье и продолжение вашей прекрасной работы, работы, столь важной для прогресса человеческой науки».
И вот Томас Эдисон, который был совершенно глух и не говорил по-французски, и Гюстав Эйфель, который почти не говорил по-английски, отпраздновали свою встречу в лучшем французском стиле, выпив шампанское на самом высоком сооружении в мире. Эйфель продолжил:
«Поскольку случай позволяет мадам и мадемуазель Эдисон находиться за нашим столом, позвольте мне также произнести два тоста за тех, кто вам дорог».
Когда праздничный обед подошел к концу и позолоченные купола и церковные шпили Парижа засияли в полуденном свете, Эйфель пригласил Эдисонов и других гостей подняться в его личные апартаменты на кофе и аперитивы. В этот момент Эйфель заметил за соседним столиком композитора Шарля Гуно, одного из авторов, который позорно подписал обличительную речь в «Ле Темпс» против башни, а теперь любезно включил ее в список своих посещений. Вскоре инженеры уже любовались видом с третьей платформы. Эдисон позировал для фотографии с месье Саллесом, которую быстро напечатали, чтобы он мог поставить автограф «Моему хорошему другу».
Теперь Эдисоны нанесли свой второй визит в личное гнездо Эйфеля. «Семьдесят пять из нас не заполнили комнату», – позже сказал Эдисон. Гости расположились на темных бархатных диванчиках, отделанных бахромой. Стены теплого желтого цвета уже были увешаны художественными произведениями в рамках: фотографиями, рисунками, картинами. «У Эйфеля там есть пианино», – сказал Эдисон. «Гуно, композитор “Фауста”, играл и пел, и он делал это великолепно, несмотря на свои более чем восемьдесят лет». Высоко над Парижем доносилась музыка Гуно, когда гости курили сигары, пили бренди, разговаривали и даже пели волшебную интерлюдию – «Лето в Париже». На заднем плане тихо работал американский художник А.А. Андерсон, наиболее известный своими портретами маслом, но приглашенный Эйфелем, чтобы попытаться как можно лучше запечатлеть сходство Эдисона в скульптурном бюсте, который ознаменовал бы это событие чествования гения.
Эйфель попросил Эдисона поставить подпись в своей гостевой книге, и Эдисон отметил дату и написал своим аккуратным почерком: «Инженеру Эйфелю, храброму строителю столь гигантского и оригинального образца современной Инженерии, от того, кто испытывает величайшее уважение и восхищение ко всем Инженерам».
Гюстав Эйфель создал для своей сестры несколько больших сувенирных вееров (украшенных, конечно, изображениями Эйфелевой башни) для таких случаев. На одном сгибе Эйфель, гордый француз, которым он был, написал: «Французский флаг – единственный, у которого есть посох высотой в 300 метров». Рядом с этим Гуно милостиво признал: «Человек, который мог поднять армию рабочих на 300 метров в воздух, заслуживает, по крайней мере, пирамиды», а также ноты для мелодии, чтобы спеть эти слова. Возможно, это был веер «капитуляции», поскольку на нем также стояла подпись другого обращенного критика Эйфеля, самого известного художника Франции, очень богатого Эрнеста Мейсонье, семидесяти шести лет. Он написал эти восхищенные мотивы для Эйфеля: «инженер, который говорит как художник». Эдисон теперь добавил свою собственную похвалу к одной из вкладок: «Эйфелева башня – одна из самых серьезных вещей, сделанных в современной инженерии».
Эдисон получил огромное удовольствие, но, сдерживаемый своей глухотой и незнанием французского языка, он вел себя очень скромно – настолько, что когда Шерард позже напомнил Густаву Эйфелю, как сильно Эдисон восхищался Эйфелем и его смелой башней, французский инженер сказал: «Я рад это слышать, потому что когда Эдисон обедал со мной… он почти не говорил, и я должен сказать, что мне хотелось бы услышать его мнение. Но тем не менее мне очень приятно слышать, что Эдисон так высоко оценил мой эксперимент».