то, чем тяжко печалил свою набожную супругу.
Во сне услышал он голос, и тот сказал ему, что для того, чтобы примириться с Небесами, он должен совершить паломничество на Святую землю. Гордый граф был напуган этой ужасном карой, но в конце концов подавил свои собственные желания и отправился с Барбароссой во второе великое королевское паломничество.[128] Перед отъездом он разломил свое обручальное кольцо надвое и, оставив себе одну половинку, сказал жене, что если не вернется через семь лет, ей следует считать себя не связанной узами их брака.
Ну, германское войско хлебнуло горя, а Рыжебородый утонул; но Эрнст достиг Святой земли, где его меч обрел славу среди неверных. В одной из битв он был взят в плен султаном. На каждое новолуние его захватчик предлагал ему освобождение, достаточно только Эрнсту было перейти в магометанскую веру. Естественно, тот отказывался.
Так прошли годы до самого того дня, когда султан, впечатленный рыцарским духом и стойкостью Эрнста, не дал ему свободу. Эрнст брел через пустыню неустанно на заходящее солнце, пока одной ночью во сне к нему не явился дьявол.
— Ха! — сказал Грегор в отблесках костра. — Я знал, что где-то здесь скрывается дьявол. — Сервы, управлявшие помещичьими повозками, перекрестились при упоминании ужасного имени.
— Нечистый напомнил Эрнсту, что наутро пройдет седьмой год с его отплытия, и его жена выйдет замуж за его двоюродного брата. Но Сатана пообещал доставить его домой засветло, и притом он не потеряет свою душу — при условии, что он проспит все путешествие. Так он заключил свой договор с нечистой силой.
Дьявол оборотился львом и с рыцарем на спине взлетел высоко-высоко над землей и морем. Испуганный Эрнст закрыл глаза и заснул — пока соколиный крик не разбудил его. В страхе взглянул он вниз — а там стоит его замок. В замок входила свадебная процессия. С диким воплем злой дух ринул его на землю и исчез.
На пиру графиня Ида приметила сего странника, не сводившего печальных глаз с ее лица. Когда он осушил свой кубок, он вручил его слуге, чтобы передать госпоже. Она заглянула в чашу и увидела… половинку кольца.
Все испустили вздох удовлетворения. Тьерри продолжил:
— Запустив руку за корсаж, она достала вторую половинку кольца и радостно бросила его в кубок. Так две половинки соединились, а жена была заключена в объятия мужа. Год спустя она родила ему дитя. И вот почему на их родовом гербе появился сокол.
Эверард промолвил:
— Можно понять, как человек согласился заключить подобную сделку.
— Нечистый всегда предлагает нам меньшее благо, — сказал Дитрих, — в надежде отвернуть наши сердца от большего. Но человек не может потерять свою душу при помощи обмана.
— Кроме того, — добавил Тьерри, оглядывая с удовлетворением публику, — Эрнст, быть может, и был святым, а Филипп так и останется разбойником.
— То был романтичный век, — предположил Грегор. — Эти рассказы, что я слышал о Рыжебородом и английском короле…
— Ричарде Львиное Сердце, — сказал Дитрих.
— Они знали толк в том, как называть своих королей тогда! И Людовик Святой.[129] И тот благородный сарацин, который был другом и противником Львиного Сердца, как его звали?
— Саладин.[130]
— Благороднейший рыцарь, — прокомментировал Тьерри, — несмотря на то, что был неверным.
— И где они теперь? — сказал Дитрих. — Только имена в песнях.
Тьерри осушил свой кубок и передал его юнкеру, чтобы тот наполнил вновь.
— И песни достаточно.
Грегор мечтательно запрокинул голову.
— Но это действительно было бы…
— Что?
Каменотес пожал плечами.
— Я не знаю. Славно. Освободить Иерусалим.
— Да, верно. — Дитрих замолчал на мгновение, так что Грегор оборотился к нему. — Первый, кто принял крест, сделал это из сострадания. Турки разрушили церковь Святого Гроба Господня и мешают нашим паломникам прикоснуться к святыням. Они не так терпимы как арабы, которые удерживали Святой Град до них. Но я думаю, что многие пошли также ради земли, и мираж вскоре потускнел. Легаты не могли найти достаточно добровольцев, а потому Земля за морем лишилась подкреплений. Регенсбуржцы нападали на тех, кто нашивал крест, а кафедральное собрание каноников в Пассау призвало к «священной войне» против папского легата, когда тот прибыл набрать добровольцев.
Грегор запрокинул голову и засмеялся.
— Прыжок Оленя.
— Что?
— Ну, рыцари, изгнав сарацин из Альп, в охотничьем запале попытались допрыгнуть сразу до Заморья!
Хохвальдцы въехали во Фрайбург через Швабские ворота, уплатив сборщику дорожной пошлины обол за каждую шкуру и четыре пфеннига за каждую бочку вина. С меда Вальпургии взыскали четыре пфеннига sauma.
— Все облагается пошлиной, — бурчал Грегор, пока они проезжали под воротами, — за исключением доброго пастора.
Отряд въехал на маленькую площадь Оберлинден и направился к таверне под вывеской «Красный медведь», где Эверард уговорился насчет ночлега.
— Хотя вы, святой отец, вероятно, захотите остановиться в собрании каноников у церкви Пресвятой Богородицы.
— Как всегда придерживает каждый пфенниг, — воскликнул Грегор, спуская корзины с телеги и ставя их рядом с воротами на постоялый двор.
— Тьерри и Макс забрали своих людей в замок, — возразил управляющий, указывая на каменную твердыню, громоздившуюся на востоке города. — Достаточно и того, что приходится делить постель с подобными этому болвану, — показав большим пальцем на каменотеса, — но, чем меньше тел мы набьем в нашу комнату, тем с большим удобством мы расположимся. Грегор, отведи пастора к фрайбургскому мюнстеру и заплати цеху за место на рынке. Выясни, куда должны встать наши телеги. — Он бросил Грегору небольшой кожаный мешочек, и каменотес поймал его на лету, звякнув монетами.
Грегор засмеялся и, взяв Дитриха под локоть, увлек его за собой с постоялого двора.
— Я помню время, когда Эверард был всего лишь простым крестьянином, подобным всем остальным, — сказал Грегор. — Теперь же он чванится, — Он огляделся и указал на колокольню, возвышавшуюся над крышами скромных домов на северной стороне Оберлинден. — Сюда.
Они сразу попали в толпу. Торговцы, солдаты и цеховые мастера в богатых шубах из куницы; тут же подмастерья, несущиеся сломя голову по делам своих мастеров; шахтеры с Рудной горы, обеспечивавшей городу его доход с олова и серебра; провинциальные рыцари, глазеющие с раскрытым ртом на здания и городскую суету; прядильщицы из Брейсгау, волочащие корзины ниток для ткачей; мужчины, пропитанные сырым запахом реки и с балансирующим на плече длинным шестом, с которого свисали гроздья капающей водой рыбы; «серый монах», пересекающий площадь по направлению к августинцам.
Город был основан во время великой серебряной лихорадки сто пятьдесят лет назад. Скрепленная клятвой группа купцов распродавала земельные участки размером пятьдесят шагов на сто за ежегодную ренту в один пфенниг каждый, в обмен на которую каждый поселенец получал его в наследственное владение, а также право пользования общинными землями и торговли на рынке, освобождение от пошлин и право избирать майера и старост. Вольности привлекали зависимых и свободных со всей сельской округи.
С Соляной улицы по узкому переулку они прошли на улицу Сапожников, пропитанную едким запахом кожи и выделанных шкур. Небольшие ручейки текли по каналам вдоль улиц — успокаивающий и очищающий звук.
— Какой огромный город! — воскликнул Грегор. — Каждый раз, когда я сюда приезжаю, он кажется все больше.
— Не такой огромный, как Кельн, — сказал Дитрих, всматриваясь в лица прохожих: у кого первого расширятся глаза при узнавании его. — А тем более Страсбург.
Грегор пожал плечами:
— А по мне так в самый раз. Знали ли вы Авбереду и Розамунду? Нет, это случилось еще до вашего приезда. Они были сервами, совместно владевшими мансом близ Унтребаха, который они сдавали батраку… — я забыл его имя. Он сбежал на «Дикий Восток», стал кюхкнехтом — погонщиком коров — на одном из тех больших перегонов скота. Я полагаю, он живет ныне в одном из «новых городов» по фламандскому праву и сражается со свирепыми славянами. О чем я говорил?
— Авбереда и Розамунда.
— Ах да. Две ленивые работницы и шельмы. По крайней мере, Авбереда была шельмой. Мой отец всегда пересчитывал свои пальцы после того, как жал ей руку. Ха-ха! Пока батрак возделывал их землю, они обрабатывали виноградники, принадлежавшие Хейсо — брату Манфреда, который тогда владел Хохвальдом. Они уговорили его даровать им во владение склад близ Обербаха, равно как и часть виноградников на паях в рост. Через несколько лет они достаточно преуспели, чтобы Хейсо даровал им все в качестве пожизненного дохода — манс, виноградник, склад, плюс ко всему телегу и несколько фламандских ломовых! Наконец, устав от работы на паях, они убедили Хейсо изменить договор об аренде. С доходов они купили дом во Фрайбурге, и в один прекрасный день перебрались туда без долгих прощаний.
— Выкупили ли они свою свободу?
Каменотес пожал плечами:
— Хейсо так и не послал никого за ними, и через год и один день по заведенному обычаю они были свободны. Он сдал в аренду их наделы Фолькмару, что было в его праве, — в конце концов, это была господская земля; но женщины продолжали присылать своего работника возделывать арендуемый ими виноградник, так что я думаю, каждый был доволен тем, как все устроилось.
— Одним сервом меньше, — сказал Дитрих, — одним выморочным мансом, перешедшим к сеньору, больше. Деньги ценятся больше, чем ручной труд. Жители манора когда-то звались familia. Теперь все — вопрос денег и выгод.
Грегор хмыкнул.
— Денег всегда недостает, если вам угодно знать мое мнение. Вот она, Мюнстерплац.
На площади было шумно от звона молотков, скрипа шкивов, хлопанья парусины и ругани работников, воздвигающих рыночные павильоны. Над ними, над площадной суетой парил великолепный собор из красного песчаника. Его строительство началось вскоре после того, как был спроектирован город, и церковный неф был отстроен в стиле того времени. Алтарная часть храма и трансепт