Эйнштейн и Ландау шутят. Еврейские остроты и анекдоты — страница 17 из 44


Нищим быть не так-то уж плохо, особенно при умеренном образовании и слабой постановке голоса.


– Ну ты, жертва аборта, а ну быстро говори, кому продал стул?!


Обед на первое, а речи на второе.


Одним нарзаном разве проживешь?


От мертвого осла уши.


– Не учите меня жить.


– Паниковский вас всех продаст, купит и снова продаст… но уже дороже.

Пешеходов надо любить. Пешеходы составляют большую часть человечества. Мало того – лучшую его часть. Пешеходы создали мир.


Если пешеходу иной раз удается выпорхнуть из-под серебряного носа машины – его штрафует милиция за нарушение правил уличного катехизиса.


Покажите мне только богатого человека, и я отниму у него деньги.


Почем опиум для народа?


Проклятая страна! Страна, в которой миллионер не может повести свою невесту в кино.


Птицы, покайтесь в своих грехах публично!


Раньше в фантастике главным было радио. При нем ожидалось счастье человечества. Но вот радио есть, а счастья нет.


– Рио-де-Жанейро, – это хрустальная мечта моего детства, не касайтесь ее своими лапами.


– Сволота всякая! Гадюка семибатюшная! Среднее образование имеет!


Слабонервных просим удалиться!


Согласие есть продукт при полном непротивлении сторон.


Таковы суровые законы жизни. Или, короче выражаясь, жизнь диктует нам свои суровые законы.


– Твой суслик летит к своей курочке на крыльях любви!


У меня с советской властью возникли за последний год серьезнейшие разногласия. Она хочет строить социализм, а я не хочу. Мне скучно строить социализм.

Финансовая пропасть – самая глубокая из всех пропастей, в нее можно падать всю жизнь.


Хорошо излагает, собака. Учитесь.


Человек не должен судиться. Это пошлое занятие.


– Что же вы на меня смотрите, как солдат на вошь? Обалдели от счастья?


Я бы взял частями. Но мне нужно сразу.


А может тебе дать еще ключ от квартиры, где деньги лежат?


Александр Иванович не ел, а питался. Он не завтракал, а совершал физиологический процесс введения в организм должного количества жиров, углеводов и витаминов.


Батистовые портянки будем носить, крем Марго кушать.


В этом флотском борще плавают обломки кораблекрушения.


– Ваше политическое кредо?

– Всегда!


Вот я и миллионер! Сбылись мечты идиота!


Все талантливые пишут разно, все бездарные – одинаково и даже одним почерком.


Всю контрабанду делают в Одессе, на Малой Арнаутской улице.


Вы не в церкви, вас не обманут. Будет и задаток. С течением времени.


Дело помощи утопающим – дело рук самих утопающих.

Женщины любят: молодых, политически грамотных, длинноногих.


Жизнь, господа присяжные заседатели, – это сложная штука, но, господа присяжные заседатели, эта штука открывается просто, как ящик. Надо только уметь его открыть. Кто не может открыть, тот пропадает.


Заседание продолжается.


Знойная женщина – мечта поэта.


– Имейте в виду, уважаемый Шура, даром я вас питать не намерен. За каждый витамин, который я вам скормлю, я потребую от вас множество мелких услуг.


– Киса, давайте и мы увековечимся… У меня, кстати, и мел есть! Ей-богу, полезу сейчас и напишу: «Киса и Ося здесь были».


Когда я вижу эту новую жизнь, эти сдвиги, мне не хочется улыбаться, мне хочется молиться!


Командовать парадом буду я!


Крепитесь! Россия вас не забудет! Заграница нам поможет!


Лед тронулся, господа присяжные заседатели!


– Месье, же не манж па сис жур. Гебен мир зи битте этвас копек ауф дем штюк брод. Подайте что-нибудь бывшему депутату Государственной думы.


– Мусик! Готов гусик?!


– Набил бы я тебе рыло, только Заратустра не позволяет.


Надо мыслить. Меня, например, кормят идеи.

Нас никто не любит, если не считать уголовного розыска, который тоже нас не любит.


Не сомневайтесь, как только советской власти не станет, вам сразу станет как-то легче. Вот увидите!


– Никогда, никогда Воробьянинов не протягивал руку!

– Так протянете ноги, старый дуралей!


Ну вас к черту! Пропадайте здесь с вашим стулом! А мне моя жизнь дорога как память!


Одни лишь маленькие дети, беспризорные, находятся без призора.


– Остап Ибрагимович, когда мы будем делить наши деньги?


Под все мелкие изобретения муравьиного мира подводится гранитная база «коммунистической» идеологии.


Представители милиции могут быть приравнены к студентам и детям…


Снимите шляпы, обнажите головы. Сейчас состоится вынос тела.


Статистика знает все.


Считаю вечер воспоминаний закрытым.


Такую капусту грешно есть помимо водки.


Тот не шахматист, кто, проиграв партию, не заявляет, что у него было выигрышное положение.


У вас вся спина белая.


Холодные яйца всмятку – еда очень невкусная, и хороший, веселый человек никогда их не станет есть.

Чего вы орете, как белый медведь в теплую погоду?


Чем меньше город, тем длиннее приветственные речи.


Писатель Илья Ильф (1897–1937) был известен своими юмористическими высказываниями.


Аппетит приходит во время стояния в очереди.


В фантастических романах главным было радио. При нем ожидалось счастье человечества. И вот сейчас радио есть, а счастья нет.


Тот не шахматист, кто, проиграв партию, не заявляет, что у него было выигрышное положение.


Актеры не любят, когда их убивают во втором акте четырехактной пьесы.


До революции он был генеральской задницей. Революция его раскрепостила, и он начал самостоятельное существование.


Собака так предана, что даже не веришь в то, что человек заслуживает такой любви.


Еще ни один пешеход не задавил автомобиля, тем не менее, недовольными почему-то остаются всегда автомобилисты.


Почему, когда редактор хвалит, то никого кругом нет, а когда мямлит, что плоховато, что надо доработать, то кругом толпа, и даже любимая стоит тут же?


Все талантливые люди пишут разно, все бездарные люди пишут одинаково.


Нет такого обидного слова, которое не давалось бы в фамилию человеком.

Он за советскую власть, а жалуется он просто потому, что ему вообще не нравится наша солнечная система.


Корнея Чуковского (1882–1969) некоторые литературные критики называют «феноменом на русско-еврейском пограничье». Он – внебрачный сын Эммануила Соломоновича Левенсона и полтавской крестьянки, работавшей прислугой в доме этого самого Левенсона, жившего в Санкт-Петербурге. Когда отец выгнал их, то мать вместе с сыном и его сестрой Марией была вынуждена переехать в Одессу.

Он долгое время тяготился своей незаконнорожденностью, использовал псевдоним «Корней Чуковский», к которому позже присоединилось фиктивное отчество – «Иванович». После большевистской революции сочетание «Корней Иванович Чуковский» стало его настоящим именем, отчеством и фамилией. А сам К.И. Чуковский стал известным советским поэтом, публицистом, литературным критиком, переводчиком и детским писателем.


В дневнике Чуковского есть запись от 21 апреля 1936 г. по поводу впечатления от Сталина на съезде комсомола. Чуковский получил на этот съезд приглашение. Чуковский восторженно писал о «вожде всех времен и народов» (цитата из книги В. Бушина «Живые и мертвые классики»):

«Вдруг появляются Каганович, Ворошилов, Андреев, Жданов и Сталин. Что сделалось с залом! А ОН стоял, немного утомленный, задумчивый и величавый. Чувствовалась огромная привычка к власти, сила и в то же время что-то женственное, мягкое. Я оглянулся: у всех были влюбленные, нежные, одухотворенные и смеющиеся лица. Видеть его – просто видеть – для всех нас было счастьем. К нему все время обращалась с какими-то разговорами Демченко. И мы все ревновали, завидовали, – счастливая! Каждый его жест воспринимали с благоговением. Никогда я даже не считал себя способным на такие чувства. Когда ему аплодировали, он вынул часы (серебряные) и показал аудитории с прелестной улыбкой – все мы так и зашептали. “Часы, часы, он показал часы”, – и потом, расходясь, уже возле вешалок вновь вспоминали об этих часах.

Пастернак шептал мне все время о нем восторженные слова, а я – ему… Домой мы шли вместе с Пастернаком и оба упивались нашей радостью…»


Когда Репин писал мой портрет, я в шутку сказал ему, что, будь я чуть суевернее, я ни за что не решился бы позировать ему для портрета, потому что в его портретах таится зловещая сила: почти всякий, кого он напишет, в ближайшие дни умирает. Написал Мусоргского – Мусоргский тотчас же умер. Написал Писемского – Писемский умер. А Пирогов? А Мерси д’Аржанто? И чуть только он захотел написать для Третьякова портрет Тютчева, случилось так, что Тютчев в том же месяце заболел и вскоре скончался.

Присутствовавший при этом разговоре писатель-юморист Оршер сказал умоляющим голосом:

– В таком случае, Илья Ефимович, сделайте милость, напишите, пожалуйста, Столыпина!

<…> Едва только Репин закончил портрет, Столыпин уехал в Киев, где его сейчас же застрелили.

Сатириконцы говорили, смеясь:

– Спасибо Илье Ефимовичу!

(Ну здесь хотелось бы пошутить от лица составителя: вот так всегда – когда русскому народу – горе, то одесситам – радость.)


Очевидно, каждый из них приобрел по случаю какой-нибудь холст, якобы написанный Репиным, и теперь хочет показать свою покупку художнику, чтобы он подтвердил свое авторство.

Илья Ефимович торопливо подходит к своим тяжеловесным гостям. Ему не терпится увидеть поскорее, что же они такое принесли. Он всегда был страшно любопытен ко всяким произведениям искусства. Гости не спеша распаковывают привезенные ими покупки. Холсты расстилаются у его ног на траве.

Тут и запорожец с голубыми усами, и бурлак на фиолетовом фоне, и Лев Толстой, перерисованный с убогой открытки. Безграмотные, вульгарные копии, но на каждой подпись великого мастера, в совершенстве воспроизводящая репинский почерк.