– Не то. У меня к вам…
– Просьба? Пропечатать кого-нибудь в газетах?
– Боже сохрани! У меня к вам небольшое дело.
– По части сватовства?
– Нет… А впрочем, да, по части сватовства.
– Кто жених? Откуда невеста?
– Жених в Егупце, невеста в Варшаве.
– Далековато для сватовства. Как же их звать?
– Невесту звать «Юдишес фолкс-цайтунг», а жениха – Шолом-Алейхем. Нравится вам план?
– Недурно. Только бы…
– Что «только бы»?
– Только бы… Ничего…
– Не люблю недомолвок. Скажите, что вас смущает?
– Что может меня смущать? Ничто ни капельки не смущает меня! Одним словом, чего вы хотите?
– Хочу я вот чего. Раз я еврейская газета, а вы еврейский писатель, я хочу, чтоб вы писали, а я печатал.
– Что же мне писать?
– Фельетоны… Чтоб смеялись.
– Смеяться? Ведь плакать хочется…
– Вы можете плакать, только бы публика смеялась. Понимаете?
– Понимаю, как не понять? Вы хотите, чтоб я представился скоморохом, комедиантом, клоуном, шутом гороховым, словом забавлял публику…
– О! Только свяжись с еврейским сочинителем! Кто сказал – скоморох, комедиант, клоун, шут гороховый? Я только хочу, чтобы в ваших писаниях была и шутка, и прибаутка, и по плечу хлопок, и по заду шлепок. Словом, публике надо доставлять удовольствие…
– Чтобы все говорили: «Черт бы побрал этого Шолом-Алейхема! Ну и язычок – онеметь бы ему! Ну и рученька – отсохнуть бы ей!»
– И еще я хочу, чтобы вы толком поговорили с нашими евреями, и именно на их наречии, на их родном языке, чтобы вы так и сказали им: вы, мол, такие и сякие, вы, дескать, и растакие и рассякие!.. То есть вы должны разделать их под орех, но красиво, чинно и благородно. Вы меня понимаете?
– Понимаю, как не понять? Вы хотите, чтобы мы с ними играли в ту игру, которая называется «кошки-мышки»?.. Так и быть… Только бы…
– Что «только бы»?
– Только бы… Ничего.
– Я же вам говорил – терпеть не могу недомолвок. Давайте прямо, что вас смущает?
– Что может меня смущать? Ничто ни капельки не смущает меня. Одним словом, чего вы еще хотите?
– Еще давайте им сценки…
– Чтоб они зевали?
– Рассказывайте им истории…
– Чтоб они быстрее засыпали?
– Напишите большой роман, роман с любовью, с трогательными сценами, чтобы дух захватывало. Одним словом, чтоб был роман…
– В шести частях с прологом и эпилогом, а-ля Шомер? Ни с чем не сообразные, дикие, нелепые сцены, ни к селу ни к городу?.. Меламед из Несвижа заводит любовь со служанкой Ривкой; он пишет горячие письма, она поет чувствительные песни; потом он уезжает в Париж и спустя девять месяцев возвращается бароном или миллионером и застает свою возлюбленную на кухне у ростовщика Эфраима, бандита, убийцы, душегуба. Тут между ними разыгрывается дуэль: ростовщик Эфраим хочет расколоть пополам несвижского барона; тогда барон бежит к губернатору, будит его и возвращается вместе с ним и с тремя жандармами; видя такой оборот дела, ростовщик хватает нож и закалывается, служанка Ривка падает в обморок и поет при этом немецко-еврейскую песню, да такую душещипательную, что и камень может растаять…
– Все? Вы уже кончили? Не нужно, чтоб несвижские меламеды ездили в Париж, чтоб губернаторов будили среди ночи, чтоб ростовщики закалывались и служанки пели на кухне душещипательные немецко-еврейские песни. Я хочу, чтобы вы дали роман, но роман еврейский, любовь, но любовь еврейскую. Вы меня понимаете?
– Понимаю, почему не понять? Вы хотите, чтоб я писал о жизни, о подлинной еврейской жизни? Хотите, чтоб я писал кровью сердца, нервами, от глубины души, нечто такое, за что расплачиваешься здоровьем и старишься раньше времени, от чего лицо покрывается морщинами, а голова – сединой, вы этого хотите? Так и быть… Только бы…
– Что «только бы»?
– Только бы… Ничего.
– Опять недомолвки? Скажите же, наконец, что вас смущает?
– Что может меня смущать? Ничто ни капельки не смущает меня! Словом, чего вы еще хотите?
– Хочу, чтоб вы потрудились хоть раз в месяц просмотреть все те книги и книжонки, что пишут писатели…
– Изводят бумагу…
– Но печатники печатают…
– Как подмажешь, так и поедешь. Раз им платят, они печатают.
– Но книготорговцы берут.
– Меняют книгу на книгу, шило на швайку…
– Но народ читает…
– Что ему еще остается? Не дают скотинке отрубей, – она жует солому…
– Вот вы и потрудитесь все это просмотреть, прочесть, а потом вкратце пересказать читателю, хорошенько ему разжевать, объяснить, что хорошо, а что ни к черту не годится…
– Надо щадить его желудок…
– Словом, будете писать критику.
– Велико ли дело?! Стану той же скотинкой и подохну в том же стаде…
– Но что же? Попрошу, чтобы все это – без лишнего шума…
– К чему кричать?
– И без огня…
– И без воды…
– И без злости…
– Злиться – грех…
– Ваша критика должна быть и нескучной, и полезной, и серьезной, и шутливой… Вы меня понимаете?
– Понимаю! Почему не понять? Вы хотите, чтоб из хлама, которым завален наш литературный рынок, я состряпал вам настоящий цимес. Рыться в куче навоза, – авось найдется когда-нибудь жемчужина, – легкая работа; от нее недолго посинеть – так полезна она и для тела и для души. Ну что ж, недурно… Я готов, только бы…
– Что «только бы»?
– Только бы… Ничего…
– Фу, пане Шолом-Алейхем! Я вам сколько раз говорил, что не терплю недомолвок. Со мной вы должны быть откровенны. Скажите, пожалуйста, что означает ваше «только бы»?.. Деньги?
– Кто говорит о деньгах?
– Что же? Почет?
– Кто говорит о почете?
– Что же? Здоровье?
– Что говорить о здоровье?
– Что же вы все твердите «только бы»?
– Только бы читали!..
«Весело схожу я в могилу», или Как смешили Чаплин и Стравинский
Композитор Игорь Стравинский (1882–1971) говорил шутливо, но честно:
Хороший композитор не подражает – он крадет.
К категории надежных друзей подходят только друзья того поколения, которые уже не могут стать нашими соперниками.
Английский клуб для меня – такой же кошмар, как казарма или монастырь.
Зеркала – инструменты памяти. В них видишь себя скорее таким, каким был, нежели таким, каким являешься сейчас.
Мою музыку лучше всего понимают дети и животные.
Современные трубадуры пользуются не мандолинами, а автомобильными гудками.
Киноактер Чарльз Чаплин (1889–1977) знал толк в шутках, ведь он всю свою жизнь играл в комедиях. Его соотечественник, киномагнат Сэмюэл Голдвин, со знанием дела утверждал: «Чаплин ничего не смыслит в деньгах. Все, что он знает, – что он не может взять меньше, чем запрашивает».
Все-таки жаль немого кино. Какое удовольствие было видеть, как женщина открывает рот, а голоса не слышно.
Чтобы сделать комедию, мне нужен лишь парк, полицейский и красивая девушка.
Кто никогда не был ребенком, никогда не будет взрослым.
Младенцы и собаки – лучшие актеры в кино. Посадите годовалого ребенка с куском мыла в ванночку, и, как только он начнет его вылавливать, это немедленно вызовет хохот в зале. Все дети в той или иной форме гениальны – задача в том, чтобы эту гениальность выявить.
Женщина может сделать миллионером любого мужчину-миллиардера.
Я не нахожу в бедности ничего привлекательного или поучительного. Она меня ничему не научила, и лишь извратила мое представление о ценностях жизни, внушив мне неоправданное уважение к добродетелям и талантам богатых и так называемых высших классов общества.
Количество глупостей, совершаемых по велению рассудка, гораздо больше, чем количество глупостей, совершаемых по глупости.
Нет ничего легче, чем записывать воспоминания, которые вылетели из головы.
Одно убийство делает человека преступником, миллионы убийств – героем. Все дело в масштабах.
Еврейский музыкант жалуется знакомому:
– Мои соседи невыносимы: вчера всю ночь до рассвета колотили в стену!
– Бедняга, тебе не дали поспать!
– Ну таки сказать по правде, я все равно не спал – репетировал соло на тромбоне.
К молодому еврейскому певцу, выпустившему свой очередной компакт-диск, подбегает поклонник и с радостью в глазах говорит: «Я так рад вас видеть, вы знаете, я недавно себе купил ваш диск!!!» На что певец грустно отвечает: «А, так это были вы…»
– Папа, что такое опера?
– Это такое место, сын, куда приходишь, садишься, думаешь, прошло уже 3 часа, а посмотришь на часы – всего 15 минут.
Бабушка и внучка сидят на кухне.
– Да, в наше время музыка была гораздо мелодичнее.
– Бабушка! Ведь это миксер работает.
Звонок на радио:
– Я поздравляю мою любимую Сонечку с днем рождения, желаю ей всего, всего и прошу поставить для нее песню Аркадия Укупника «Я на тебе никогда не женюсь». Спасибо, Моня Рабинович.
Моня купил новый рояль и позвал к себе в гости друга Веню, который работал программистом. Веня долго ходит вокруг да около, потом заявляет:
– Клава неyдобная – всего 84 клавиши, половина фyнкциональных, ни одна не подписана, хотя… шифт нажимать ногой – оpигинально…
В одном фешенебельном ресторане посредственный скрипач, исполняя ноктюрн Шопена, заметил, что один из клиентов при первых звуках скрипки перестал есть, а потом горько заплакал.
– Вы тоже поляк, как и Шопен? – с сочувствием спросил его музыкант.
– Нет, молодой человек, – ответил тот. – Я Ройзман, и я лауреат международного конкурса скрипачей.
Сара прибегает к соседке с претензиями:
– Ваша собака вчера так выла, что мешала заниматься моей дочери пением!
– Простите, но ваша дочь начала первой!
Роза – Саре:
– Вчера я была на дне рождения у Цили и целых два часа играла на пианино.
– Правильно сделала! Я ее тоже не терплю!
Дирижер Розенштерн в течение 25 лет перед каждым концертом вытаскивает из-за пульта записку, читает ее и начинает концерт.