Артист «Моссовета» Николай Афонин жил рядом с Раневской. У него был «горбатый» «Запорожец», и иногда Афонин подвозил Фаину Георгиевну из театра домой. Как-то в его «Запорожец» втиснулись сзади три человека, а впереди, рядом с Афониным, села Раневская. Подъезжая к своему дому, она спросила:
– К-Колечка, сколько стоит ваш автомобиль?
Афонин сказал:
– Две тысячи рублей, Фаина Георгиевна.
– Какое блядство со стороны правительства, – мрачно заключила Раневская, выбираясь из горбатого аппарата.
– Что это у вас, Фаина Георгиевна, глаза воспалены?
– Вчера отправилась на премьеру, а передо мной уселась необычно крупная женщина. Пришлось весь спектакль смотреть через дырочку от сережки в ее ухе…
Жить надо так, чтобы тебя помнили и сволочи.
Раневская ходит очень грустная, чем-то расстроена.
– У меня украли жемчужное ожерелье!
– Как оно выглядело?
– Как настоящее.
У Раневской спросили:
– Как вы себя чувствуете, Фаина Георгиевна?
– Болит печень, сердце, ноги, голова. Хорошо, что я не мужчина, а то бы и предстательная железа заболела.
Раневской делают операцию под наркозом. Врач просит ее считать до десяти. От волнения она начинает считать невпопад:
– Один, два, пять, семь…
– Будьте повнимательнее, пожалуйста, – просит врач.
– Поймите, как мне трудно, – начинает оправдываться актриса. – Моего суфлера ведь нет рядом.
Ставшая знаменитой фраза из фильма «Золушка»: «Маловато королевство, разгуляться мне негде!»
Еще мне незаслуженно приписывают заимствования из таких авторов, как Марк Твен, Бернард Шоу, Тристан Бернар, Константин Мелихан и даже Эзоп и Аристотель. Мне это, конечно, лестно, и я их поэтому тоже благодарю, особенно Аристотеля и Эзопа.
Мои любимые мужчины – Христос, Чаплин, Герцен, доктор Швейнер, найдутся еще… лень вспоминать.
У меня есть два Бога: Пушкин, Толстой. А главный?! О нем боюсь думать.
Одиночество как состояние не поддается лечению.
Талант – это неуверенность в себе и мучительное недовольство собой и своими недостатками, чего я никогда не встречала у посредственности.
– А вы куда хотели бы попасть, Фаина Георгиевна, – в рай или ад? – спросили у Раневской.
– Конечно, рай предпочтительнее из-за климата, но веселее мне было бы в аду – из-за компании.
А может быть поехать в Прибалтику?! А если я там умру?! Что я буду делать?
Женщины – это не слабый пол. Слабый пол – это гнилые доски.
У меня хватило ума прожить жизнь глупо.
Старость – это когда беспокоят не плохие сны, а плохая действительность.
Я вообще заметила, что талант всегда тянется к таланту и только посредственность остается равнодушной, а иногда даже враждебной к таланту.
– Вас не смущает, что я курю? – спросила актриса, когда администратор театра увидел ее в гримерке абсолютно голой.
Обедать одной – это то же самое, что делать минет женщине, никакого удовольствия.
В театре.
– Извините, Фаина Георгиевна, но вы сели на мой веер!
– Что? То-то мне показалось, что снизу дует.
У Раневской спросили, любит ли она Рихарда Штрауса, и услышали в ответ:
– Как Рихарда я люблю Вагнера, а как Штрауса – Иоганна.
– Ну-с, Фаина Георгиевна, и чем же вам не понравился финал моей последней пьесы?
– Он находится слишком далеко от начала.
Одиночество – это когда в доме есть телефон, а звонит будильник.
Цинизм ненавижу за его общедоступность.
Каждый волен распоряжаться своей жопой, как ему хочется. Поэтому я свою поднимаю и уе…ваю. (На партсобрании в театре Моссовета, на котором обсуждалось немарксистское поведение одного именитого актера, обвиняющегося в гомосексуализме.)
Жизнь слишком коротка, чтобы тратить ее на диеты, жадных мужчин и плохое настроение.
Я, как яйца, участвую, но не вхожу…
Страшно грустна моя жизнь. А вы хотите, чтобы я воткнула в жопу куст сирени и делала перед вами стриптиз?
На радио записывали передачу с участием Раневской. Во время записи Фаина Георгиевна произнесла фразу со словом «феномЕн». Запись остановили.
– В чем дело? – чуть заикаясь и пуча глаза, спросила Раневская.
Стараясь выправить ситуацию, ведущая сказала:
– Знаете, Фаина Георгиевна, они тут говорят, что надо произносить не феномЕн, а фенОмен, такое современное ударение…
– А, хорошо, деточка, включайте.
Запись пошла и Раневская четко и уверенно произнесла:
– ФеномЕн, феномЕн, и еще раз феномЕн! А кому нужен фенОмен, пусть идет в жопу!
– Знаете, – вспоминала через полвека Раневская, – когда я увидела этого лысого на броневике, то поняла: нас ждут большие неприятности.
Моя любимая болезнь – чесотка: почесался и еще хочется. А самая ненавистная – геморрой: ни себе посмотреть, ни людям показать.
Под самым красивым хвостом павлина скрывается самая обычная куриная жопа. Так что меньше пафоса, господа.
– Сударыня, не могли бы вы разменять мне сто долларов?
– Увы! Но благодарю за комплимент!
Люди как свечи: либо горят, либо в жопу их!
Что-то давно не говорят, что я бл…ь. Теряю популярность.
Известно, что Раневская позволяла себе крепкие выражения, и когда ей сделали замечание, что в литературном русском языке нет слова «жопа», она ответила: «Странно, слова нет, а жопа есть…»
Бог мой, как прошмыгнула жизнь, я даже никогда не слышала, как поют соловьи.
Если бы я, уступая просьбам, стала писать о себе, это была бы жалобная книга – «Судьба – шлюха».
Я не умею выражать сильных чувств, хотя могу сильно выражаться.
И.В. Сталин о Фаине Георгиевне: «А вот Раневская ничего не наклеивает и все равно всегда разная».
У писателя Игоря Губермана множество почитателей, обожающих его гарики. Сообщая, что автором издано много книг, мы лишь предлагаем читателю своего рода «пробник», – коль понравится, бегите в магазины за следующей полновесной порцией юмора. Цитируем:
Под грудой книг и словарей,
грызя премудрости гранит,
вдруг забываешь, что еврей:
но в дверь действительность звонит.
За года, что ничуть я не числю утратой,
за кромешного рабства глухие года
столько русской земли накопал я лопатой,
что частицу души в ней зарыл навсегда.
По спирту родственность имея,
коньяк не красит вкус портвейну,
еврей-дурак не стал умнее
от соплеменности Эйнштейну.
Пока мыслителей тревожит,
меня волнует и смешит,
что без России жить не может
на белом свете русский жид.
Влияли слова Моисея на встречного,
разумное с добрым и вечное сея,
и в пользу разумного, доброго, вечного
не верила только жена Моисея.
За стойкость в безумной судьбе,
за смех, за азарт, за движение —
еврей вызывает к себе
лютое уважение.
Мы варимся в странном компоте,
где лгут за глаза и в глаза,
где каждый в отдельности – против,
а вместе – решительно за.
Ключ к женщине – восторг и фимиам,
ей больше ничего от нас не надо,
и стоит нам упасть к ее ногам,
как женщина, вздохнув, ложится рядом.
Бабы одеваются сейчас,
помня, что слыхали от подружек:
цель наряда женщины – показ,
что и без него она не хуже.
Отменной верности супруг,
усердный брачных уз невольник
такой семейный чертит круг,
что бабе снится треугольник.
Готов я без утайки и кокетства
признаться даже Страшному Суду,
что баб любил с мальчишества до детства,
в которое по старости впаду.
Поэт Владимир Вишневский (до 18-летнего возраста носил фамилию отца Гехт) пишет всякие смешные гарики… нет, вишневики… в общем, смешные фразочки. Его поле творчества – искристый юмор. Процитируем мастера:
За детство счастливое наше
ответственных вряд ли накажут…
А скольких медсестер вернул я к жизни!..
Зачем о Вас – давайте о приятном!..
Все позади: придется обернуться!
Судьба, оскалив зубы, улыбнулась.
Вы снова здесь? Как Вы непостоянны!
Мы дольше парковались, чем любили…
Я ждал тебя, я ждал, меня продуло…
Захотелось послать ее туда… вернее на то, что ей не хватает.
Во что одеться, чтоб раздеться…
Я замужем, но это поправимо…
Ну что ж, придется вами насладиться…
Какой-то Вы маньяк несексуальный…
Хотим мы или не хотим,
Но нас хотят и нас имеют.
И это все не тот интим,
Что в Голливуде снять умеют.
… Как я неправильно питаюсь!
(А правильно и не пытаюсь.)
Я под венцом почти стою,