ФОРМИРОВАНИЕ ОФИЦЕРА
Академия в Вест-Пойнте
Начав работать на той же маслобойне, что и отец, Дуайт напряженно искал организацию или авторитетного человека, которые могли бы ему помочь с рекомендацией. Тем временем он откладывал часть заработка до поры, когда удастся поступить в высшее учебное заведение, а небольшие суммы посылал Эдгару.
Вскоре, однако, выяснилось, что подлинными авторитетами для Военно-морской академии, да и других военных учебных заведений являлись только представители высшей государственной власти, которые, в свою очередь, требовали гарантий, прежде чем написать свою рекомендацию.
Дуайт исправно обошел наиболее уважаемых жителей Абилина — купцов, банкиров — и получил несколько рекомендательных писем. Во время этих походов он узнал, что таким же образом происходит прием и в Военную академию в Вест-Пойнте, которая готовила армейских офицеров. Так как юноша еще не определился, какую именно военную специальность хотел бы получить, он попробовал действовать одновременно в двух направлениях.
Он решил обратиться за рекомендацией к сенатору от своего штата Джозефу Бристоу — 20 августа 1910 года отправил ему письмо, в котором, после изложения своего желания поступить в одну из двух академий, писал: «Я окончил среднюю школу, и этой осенью мне исполнится 19 лет. Если Вы сочтете возможным направить меня в одну из этих школ, я буду благодарен Вам за Вашу доброту. Надеюсь получить от Вас ответ по этому вопросу, как только Вам будет удобно»{62}.
Обращает на себя внимание чувство собственного достоинства юного просителя, который не лебезил перед потенциальным благодетелем. Оказалось, однако, что с подобными просьбами к сенатору обратилась большая группа юношей и тот решил устроить между ними конкурс, в котором участвовали восемь человек. Письмо Эйзенхауэра поступило, когда группа испытуемых была уже сформирована; но сенатор — возможно, оценив письмо Дуайта, — всё же вызвал его для участия в конкурсе.
Конкурсанты собрались в начале октября 1910 года в городе Топека. По результатам тестов по истории США, всеобщей истории и геометрии (выбор предметов был странноват, но такова была прихоть сенатора) Эйзенхауэр оказался на втором месте, и Бристоу рекомендовал его для обучения в Вест-Пойнте{63}.
Предстояли, однако, новые экзамены — на этот раз для поступления в академию. Проходили они в январе 1911 года в городе Сент-Луисе и были очень похожи на те тесты, которые Дуайт успешно сдал для получения рекомендации. Можно предполагать, что хитрый сенатор был связан с теми, кто готовил задания, и расчистил почву для собственных кандидатов. В любом случае экзамены были легко сданы, и Эйзенхауэр оказался слушателем, или кадетом, как назывались те, кто обучался в высших военных училищах.
Немалую роль сыграла его физическая форма, а также то, что он был прекрасным футболистом и тренером футбольной команды, вел себя не как индивидуалист, а как член коллектива, для которого на первом месте стоял общий успех, а не личная победа. Соединенным Штатам необходимы были именно такие офицеры.
В июне Дуайт отправился в Вест-Пойнт.
На основании ряда фотографий и описаний биограф Эйзенхауэра С. Амброз воспроизвел его облик того времени: «У него были светло-каштановые волосы, большие глаза, крупные нос и рот, которые полностью соответствовали его столь же крупной голове. У него было полное, круглое, симметричное лицо. Его голубые глаза буквально сверкали, танцевали, но всматривались именно в то, на что он глядел. У него были тяжелые и толстые губы; молодые женщины находили его чувственным»{64}. В таком описании есть налет комплиментарности, но, рассмотрев портреты молодого Эйзенхауэра, можно обнаружить, что оно соответствует действительности (за исключением цвета волос и глаз, которые невозможно установить, так как фотографии были черно-белые).
В начале XX века основным средством передвижения на дальние расстояния был железнодорожный транспорт. Поезда ходили медленно. Потребовалось три дня, чтобы пересечь половину континента и оказаться в месте назначения, своеобразном городке, население которого в основном состояло из тех, кто был непосредственно связан с академией либо ее обслуживал.
Военная академия США в Вест-Пойнте, созданная в 1802 году, — старейшее из пяти высших военных учебных заведений страны. Расположена она в 80 километрах к северу от Нью-Йорка. Кампус академии считается самым большим в США. На том месте, где находится академия, раньше был форт, спроектированный будущим руководителем польского национально-освободительного движения Тадеушем Костюшко и построенный в 1778 году по приказу Джорджа Вашингтона. Форт, расположенный на возвышенности над рекой Гудзон, должен был преграждать вход в бухту британским кораблям.
Во главе академии стоит суперинтендант (начальник) — один из наиболее авторитетных военных деятелей страны. Слушателям преподаются общеобразовательные предметы, основы военного и инженерного дела. Большое внимание уделяется физической подготовке и спорту.
Академия расположена в живописном месте, где покрытые лесом холмы спускаются к Гудзону. Но любоваться природными красотами удавалось редко: жизнь была подчинена строгому распорядку, соответствовавшему воинским уставам, часть которых давным-давно устарела, но никто не осмеливался усомниться в их необходимости. Строгое подчинение воинским нормам, консервативным традициям лежало в основе всего вест-пойнтского бытия.
Соблюдение традиции было продемонстрировано Дуайту Эйзенхауэру уже в первый день его пребывания в академии обязательной экскурсией по военному городку. Новичкам показывали в основном места, связанные с жизнью полководцев прошлого, даже их комнаты в общежитии. Конечно, взглянув на комнату будущего генерала Шермана или будущего генерала и президента США Гранта, кадеты проникались стремлением пойти по стопам великих людей.
В то же время в Вест-Пойнте культивировались и некоторые отвратительные традиции, на которые, однако, начальство закрывало глаза и даже втихомолку их поощряло. К таковым относилось прежде всего высокомерное, презрительное отношение к новичкам, а нередко прямое издевательство над ними. К такому «воспитанию» первокурсников были причастны как младшие офицеры, следившие за их поведением, так и кадеты старших курсов. Издевательства были самые разнообразные: например, приказ собрать всех муравьев на склоне горы и, пересчитав, выпустить на волю; требование сидеть за обедом, подняв ноги так, чтобы они упирались в низ столешницы, и множество других видов глумления над новичками, которые кадет Эйзенхауэр, как и его товарищи, вынужден был переносить. Всё это в нынешней России называют дедовщиной, а в Америке и тогда, и сейчас именуют hazing (буквально — начальное испытание).
Не все первокурсники выдерживали тройную нагрузку — учебу, приказы начальства и издевательства старших кадетов. Сосед Айка по комнате, семнадцатилетний юноша из Канзаса, по ночам рыдал, вспоминая, что ему пришлось пережить в течение дня. Через непродолжительное время он написал рапорт об отчислении из академии{65}.
Айку, физически более крепкому и эмоционально более стабильному, чем большинство его товарищей, было легче переносить унижения. В то же время он был старше большинства своих мучителей, поступивших в академию в 17 лет, и поэтому с особым нетерпением ждал времени, когда сам окажется вправе помыкать другими.
Когда Айк стал старшекурсником, он тоже несколько раз заставлял начинающих делать бессмысленную работу. Но однажды произошел вроде бы мелкий эпизод, который вынудил его изменить поведение. В самом начале третьего года обучения на него буквально налетел и свалил с ног первокурсник, спешивший выполнить какое-то распоряжение начальства. Поднявшись, Айк с презрением оглядел юношу и высокомерно спросил: «Чем ты занимался раньше? Очень уж ты похож на парикмахера». Тот, дрожа от ужаса в ожидании кары, произнес: «Да, сэр, я был парикмахером, сэр». Эти слова были для Айка как удар молнии. Его лицо стало пунцовым. Не говоря ни слова, он круто повернулся и пошел прочь. Вечером того же дня он сказал своему соседу по комнате: «Я никогда в жизни не буду больше издеваться над новичками… Я только что сделал что-то глупое и непростительное. Я заставил человека устыдиться той работы, которой он зарабатывал себе на жизнь»{66}.
Дуайт явно преувеличил смысл сказанного — первокурсник просто правдиво ответил на его вопрос. Но для Эйзенхауэра этот случай послужил уроком — и не только на оставшийся срок обучения. Не случайно об этом «столкновении» стало известно из мемуаров бывшего президента. Эйзенхауэр больше никогда не выставлял на посмешище тех, кто был ниже его рангом, и тем более не вышучивал «низкоразрядные» профессии. Подчиненные знали об этом, рассказывали другим людям, и уважение к Дуайту росло.
Между тем пребывание в Вест-Пойнте было не из легких не только для начинающих, но и для старшекурсников. Начальство приучало будущих офицеров к стойкости во всех отношениях. Одним из ключевых выражений в академии было «вести спартанский образ жизни». Комнаты в общежитии не отапливались. Летом там было неимоверно жарко, зимой холодно. Жесткие правила поведения охватывали все моменты деятельности кадетов. Однако Дуайта, привыкшего к жизненным испытаниям и твердо решившего посвятить себя армейской карьере, трудности не раздражали — его, умевшего с ходу понять и запомнить изучаемый материал, сделать верные умозаключения, выводила из себя рутина в преподавании.
На рубеже XIX–XX веков в жизни Европы и Америки происходили глубочайшие изменения. Быстро развивалась техника, внедрялись новые технологии. В промышленности возникали мощные объединения, начиналась электрификация, появлялись автомобили, всё большее распространение получала киноиндустрия — словом, зарождалась научно-техническая революция. Но все эти новые веяния не достигали Вест-Пойнта. Здесь учили по старинке. Недаром существует поговорка, что генералы всегда стремятся выиграть предыдущую войну. Преподаватели повторяли общеобразовательные, военные и технические догмы прошлых десятилетий, и это просто бесило Эйзенхауэра и некоторых его товарищей, хотя большинство стремилось просто выучить заданное.
Однажды на практических занятиях по интегральному исчислению преподаватель нудно объяснял решение какой-то, по его словам, очень сложной задачи. Дуайт почти сразу понял, что задача в действительности намного проще, и объяснение не слушал. Когда же на следующем уроке преподаватель потребовал, чтобы именно Эйзенхауэр воспроизвел на доске решение, тот быстро написал значительно более простое решение с верным ответом. Преподаватель просто взорвался — заявил, что кадет запомнил ответ и для маскировки написал на доске какие-то непонятные вычисления. Эйзенхауэр был обвинен в обмане преподавателя, что в учебных заведениях США является самым тяжким правонарушением, влекущим за собой исключение.
Вместо того чтобы попросить прощения, Дуайт стал доказывать свою правоту, вызвав еще больший гнев недалекого учителя. К счастью, в класс заглянул начальник математической секции и, поняв, кто был прав, потребовал от обеих сторон прекратить спор. Чуть позже в своем кабинете он объявил преподавателю устный выговор и потребовал заменить прежнее решение задачи новым, предложенным кадетом Эйзенхауэром{67}.
Это был единичный случай, когда начальство признало правоту кадета, а не преподавателя. Дуайт сделал правильные выводы: больше в споры с начальством не ввязывался, подчинялся консервативным нормам. Это было нелегко, поскольку, пишет исследователь истории Вест-Пойнта и биографии Эйзенхауэра С. Амброз, «часто преподаватели знали меньше, чем их слушатели»{68}.
На учебных занятиях Дуайт подчинялся стандартам, принятым в академии, и лишь в мелочах, для собственного удовлетворения, позволял себе отступать от конформизма. Например, в академии было запрещено курить. «Именно поэтому, — писал на склоне лет Эйзенхауэр, — я и стал курить сигареты»{69}. Несколько раз его заставали за этим занятием и заставляли в качестве наказания выполнять вне очереди ту или иную работу или наказывали карцером. Тем не менее он продолжал курить — вначале в знак протеста, но постепенно втягивался и отравлял легкие дымом почти до конца жизни. Дуайт утешал себя и другими мелкими нарушениями правил: опаздывал на построение, одевался чуть-чуть не по форме и т. п.{70} При этом он не особо не рисковал — отсев из академии был значительным, многие кадеты не выдерживали свалившихся на них физических, умственных, моральных испытаний, а военное начальство было заинтересовано в сохранении контингента.
Более того, хотя Айка наказывали за мелкие проступки, начальство ценило его прежде всего как выдающегося спортсмена. Уже на первом году обучения его считали одним из лучших футболистов и бейсболистов, посылали на соревнования по легкой атлетике (он был прекрасным бегуном). Его имя даже попадало в газеты. После того как команда Вест-Пойнта выиграла футбольный матч у команды Рутгерского университета (штат Нью-Джерси), влиятельная газета «Нью-Йорк таймс» назвала Эйзенхауэра «одним из самых многообещающих игроков на Восточном побережье»{71}.
Правда, в 1912 году произошла серьезная неприятность. Во время одного из матчей Дуайт споткнулся, упал и повредил колено. Несмотря на боль, он продолжал играть, а на следующий день во время занятий по верховой езде неловко спрыгнул с лошади и вновь травмировал больную ногу. Врачи диагностировали сильное растяжение и частичный разрыв связок коленного сустава. Несколько дней Айк провел в госпитале, на колено наложили гипс. Он испытывал сильную боль, не мог уснуть, но надеялся, что сможет участвовать в дальнейших соревнованиях. Однако полученные повреждения оставили след на всю жизнь — какие-то связки срослись неправильно. Теперь, сообщили врачи, он должен будет обращаться со своим коленом осторожно, чтобы вновь не повредить сустав. В любом случае играть в футбол ему запретили.
Это был тяжелый удар — не только потому, что Айк любил футбол и был страстным игроком. Футбол служил надежной защитой от крупных неприятностей в академии. В течение долгого времени у Эйзенхауэра была депрессия, которую он преодолел с огромным трудом. Соседям по комнате он говорил, что теперь ему нечего делать в академии и, скорее всего, он бросит учиться{72}. Но постепенно Дуайт пришел в себя, хотя его успеваемость, и без того не самая высокая, упала еще ниже. На первом году обучения он был на 57-м месте из 212 кадетов, теперь же стал 81-м на курсе, насчитывавшем 177 слушателей{73}.
Он несколько утешился, поняв, что может по крайней мере бегать на длинные дистанции. Кроме того, памятуя его заслуги в спорте, футбольная команда избрала его руководителем группы поддержки (в США такую личность называют cheerleader, что очень приблизительно можно перевести как «руководитель подбодряющих», то есть болельщиков). Дуайт со свойственной ему методичностью стал изучать теорию и методику футбола. Главный тренер академической команды, заметив, с какой страстью отставной игрок занимается теорией, предложил ему тренировать второй состав команды — и не прогадал: помощник проявил отличные качества организатора и методиста, прививая своим подопечным соревновательный дух, оптимизм, стремление во что бы то ни стало добиться победы. Любопытно, что через много лет, во время Второй мировой войны, будучи генералом и главнокомандующим союзными вооруженными силами, Эйзенхауэр не только помнил футбольную терминологию, но подчас применял ее в своих приказах. Поначалу употребление в приказах таких выражений, как «забить гол» или «прикрыть ворота», звучали для подчиненных странновато, но постепенно они не просто привыкли к такому стилю, а воспринимали его как должное и, в свою очередь, заражали духом спортивного азарта личный состав армии.
Точно так же Эйзенхауэр и в качестве полководца, и будучи президентом, не стремился к единоличному принятию решений, внимательно выслушивал своих советников. Как и в футболе, он предпочитал командную работу с осознанием всеми участниками «игры» своих обязанностей, от выполнения которых зависел общий успех. На закате жизни он писал: «Я полагаю, что футбол больше, чем любой другой вид спорта, может привить людям понимание того, что победа достигается в результате трудных, чуть ли не каторжных усилий, работы в команде, уверенности в себе и целенаправленного энтузиазма»{74}.
В июне 1915 года Дуайт Эйзенхауэр окончил академию и получил низшее офицерское звание — лейтенанта второго класса. Отзывы преподавателей и начальников о нем, от которых зависело начало армейской карьеры, были в целом положительными, но неоднозначными. В одном из них говорилось, что он «рожден командовать»; в другом можно было прочитать, что выпускник «полностью удовлетворен своей армейской жизнью, уделяет должное внимание своим обязанностям и отдыху, но в нем невозможно увидеть человека, который настолько отдается своему делу, что ничто другое для него не имеет значения»{75}. В обеих характеристиках содержалась доля истины. Будущее показало полководческий талант выпускника академии и в то же время его стремление быть разносторонним человеком, а не солдафоном, который не видит вокруг себя ничего, кроме службы.
При всех недостатках Вест-Пойнта, консерватизме и формализме, которыми было проникнуто воспитание новых офицеров, Дуайт получил неплохие профессиональные знания, которые теперь надо было подкреплять практическим опытом. Но это было, пожалуй, не главное. За четырехлетнее пребывание в академии он воспитал в себе армейский дух, гордость, с которой носил звание офицера Соединенных Штатов как члена сословия, во многом отличающегося от представителей штатских профессий, прежде всего — готовностью отдать жизнь в защиту интересов своей страны. В отличие от многих других офицеров он не презирал людей гражданских, но всё же относился к ним свысока.
Пройдет немало лет, пока Эйзенхауэр поймет, что военным следует защищать не государство, не абстрактный «народ», а каждого человека в отдельности, что воевать надо не числом, а умением, что во имя победы над врагом нельзя бездумно растрачивать человеческие жизни, что сражения и целые военные кампании надо вести так, чтобы причинить противнику максимальный ущерб при наименьших потерях в своих войсках.
Хотя в некотором отношении Дуайт сопротивлялся консервативному духу Вест-Пойнта, этот дух просто не мог не заразить начинающего офицера, и ему пришлось затратить немало усилий, чтобы преодолеть склонность к примирению с отживающим, иметь смелость отстаивать свою позицию даже тогда, когда она противоречит позиции большинства.
Вест-Пойнт внушил Эйзенхауэру уверенность, что вооруженные силы никак не связаны с политикой, а призваны выполнять приказы высшего начальства, прежде всего президента. Он забывал, что Верховный главнокомандующий, каковым по Конституции США является президент, избирается от определенной партии и просто не может не быть связанным со своей политической силой, как бы ни открещивался. Безусловно, выпускник академии знал формулу германского военного теоретика Клаузевица, что «война есть не что иное, как продолжение политики с привлечением иных средств»{76}, но, как и другие американские военные, воспринимал ее абстрактно или даже считал устаревшей. Пройдет немало лет, прежде чем Эйзенхауэр поймет, что при выполнении воли высшего командования армия не может оставаться вне политики, поскольку следует определенной политической воле. Пока же Дуайт видел в президенте страны не политического деятеля, а только главного военачальника, отдающего приказы, которые следует выполнять, и противопоставлял его шумным политиканам с Капитолийского холма, к которым относился с долей презрения.
Так что Дуайт Эйзенхауэр завершил свое «начальное высшее» образование офицером, не имевшим выдающихся достижений, но, как выяснилось впоследствии, обладавшим потенциалом стратега, организатора, военного теоретика и психолога. Все эти качества будут накапливаться исподволь, в течение многих лет очень медленного продвижения по служебной лестнице, чтобы в период апокалипсиса Второй мировой войны внезапно раскрыться, в короткий срок превратив майора Эйзенхауэра в полного генерала и главнокомандующего союзными вооруженными силами.
Пока же началась рутинная армейская служба.
Младший офицер армии, готовящейся к войне
После окончания академии Дуайт прошел весьма строгую медицинскую комиссию, от решения которой зависела его судьба. Вначале из-за больного колена доктора поставили под сомнение его годность к военной службе, однако, поразмыслив, решили, что он всё-таки может служить — в пехоте, но не в кавалерии. Впрочем, Дуайт к этому и не стремился; похоже, он уже тогда чувствовал, что в сравнительно скором времени кавалерийские войска утратят первенство в войнах.
Согласно правилам после окончания академии выпускники получали двухмесячный отпуск. Естественно, Дуайт провел его в Абилине. Он бродил по окрестностям, охотился, ловил рыбу, занимался спортом вместе с братьями, рассказывал родителям разные военные истории и случаи из своей жизни в Вест-Пойнте. Но главное — тем летом у него случился первый серьезный роман.
Дуайт и раньше не вел монашеский образ жизни. Еще в школе он увлекся одноклассницей Руби Норман. С ноября 1913 года по январь 1916-го Дуайт написал ей шесть писем, в которых вспоминал их встречи и рассказывал о своих учебных делах, а затем о начале службы. Из писем можно заключить, что отношения зашли достаточно далеко. Дуайт вспоминал даже, что Руби боялась забеременеть в столь раннем возрасте. Поступление в академию прервало эту связь, но Айк и Руби остались друзьями. Активная переписка между ними прекратилась в январе 1916 года. В последнем письме Дуайт рассказывал Руби, что ему понравилась девушка по имени Мейми, за которой он ухаживает и надеется на взаимность. В том же году Руби вышла замуж, а Дуайт женился. Они продолжали обмениваться поздравительными открытками по праздникам. Последняя открытка, посланная Эйзенхауэром Руби Лусиер (это была ее фамилия по мужу), датирована 1967 годом{77}.
Видимо, во время учебы в академии Дуайт встречался с другими девушками, но документальные свидетельства этих встреч не сохранились. Во время летнего отпуска в Абилине он влюбился в Глэдис Хардинг, белокурую красавицу, дочь местного богача. Они были знакомы — Глэдис окончила ту же абилинскую школу годом позже Дуайта. За прошедшее время Глэдис стала пианисткой и даже давала сольные концерты. Поступившие в Архив Библиотеки Эйзенхауэра в 1992 году документы Глэдис Хардинг, в замужестве Брукс, в частности письма Дуайта и фотокопии дневника Глэдис, свидетельствуют о серьезности намерений лейтенанта. В дневнике Глэдис с 16 июня по 31 августа 1915 года зафиксировано более сорока встреч с молодым офицером{78}, то есть они виделись почти каждый день. Судя по намекам в письмах Эйзенхауэра возлюбленной, между ними были сексуальные отношения. Дуайт сделал предложение. Последовало объяснение с отцом Глэдис, который разъяснил лейтенанту, что он должен искать себе невесту попроще и что в случае, если Глэдис согласится выйти замуж за офицера низкого чина, она будет отлучена от семьи. Айк обещал девушке, что его ожидает блестящая военная карьера, но та оказалась послушной дочерью.
По окончании отпуска Дуайт поехал на службу, но продолжал надеяться, что Глэдис примет его предложение. Едва прибыв на место назначения, он написал Глэдис: «Больше, чем когда-либо ранее, я мечтаю услышать от тебя заветные три слова. Я ведь люблю тебя и хотел бы, чтобы ты об этом знала. Я хочу, чтобы ты была в этом так же уверена, как и я». Скорее всего, Глэдис ответила неопределенно (ее письма в архиве не сохранились). Через неделю последовало новое послание Айка: «Твоя любовь для меня — это вселенная. Всё остальное не имеет никакого значения… Я люблю тебя, Глэдис… А теперь, моя прекрасная леди, я прочитаю еще раз твое письмо, а потом встречу тебя в мечтах, если ты, конечно, придешь на это свидание. И там, в мечтах, как прежде в действительности, ты будешь моим самым дорогам и близким другом, моей любимой женой»{79}.
Неизвестно, получил ли Дуайт ответ на это письмо. Он еще дважды обращался к ней со страстными посланиями. На этом переписка прекратилась. Скорее всего, из-за противодействия отца, но, возможно, не желая отвлекаться от совершенствования в музыке, Глэдис прервала связь. Через год она вышла замуж. Прошло много лет, и в 1940–1950-х годах генерал, а затем президент Эйзенхауэр написал Глэдис Брукс еще несколько писем, в которых упоминал о современных событиях и спрашивал об общих знакомых{80}.
Эйзенхауэр окончил академию, когда уже бушевала Первая мировая война. Соединенные Штаты сохраняли нейтралитет, и в высших политических кругах шла острая борьба между «изоляционистами» и «интернационалистами» по вопросу о вступлении в войну. Постепенно верх одерживали «интернационалисты», которых поддерживал президент Вудро Вильсон. Он и его сторонники доказывали, что США в определенный момент должны будут вмешаться в войну на стороне стран Антанты, чтобы обеспечить себе выход на мировые просторы, «открытые двери» для экономического проникновения в колонии европейских стран, в слаборазвитые регионы, а затем и в Европу.
Но пока война была за тысячи километров, и в армии преобладали настроения мирного времени, хотя подготовка войск к ведению боевых действий всё же проводилась.
Разумеется, молодой офицер стремился попасть туда, где уже шла война. Но пока это было невозможно. Поэтому Дуайт попросил направить его на Филиппины — просто потому, что это был самый дальний уголок земли, где находились американские войска; он всего лишь стремился познакомиться с экзотическим краем. Однако в середине сентября он получил назначение, которым был разочарован. Ему следовало отправиться в штат Техас, где на окраине города Сан-Антонио располагался 19-й пехотный полк. Слух о том, что Эйзенхауэр — отличный футбольный тренер, достиг Сан-Антонио еще до его приезда. Когда он прибыл в полк, ему сразу поручили готовить не солдат для будущей войны, а футболистов.
При всей любви к спорту Дуайт предпочитал заниматься делом, которому его учили в академии. Поэтому, когда на территории США в марте 1916 года оказалась преследуемая правительственными силами соседней Мексики повстанческая армия Франциско (Панчо) Вильи и по просьбе мексиканского президента Венустиано Каррансы американские войска начали охоту за ней, Дуайт попросил направить его хотя бы на этот «фронт», где он по крайней мере понюхал бы пороху, но получил отказ{81}.
Правда, надоедливого офицера вскоре назначили в формировавшийся 57-й пехотный полк, которому предстояло пройти боевую подготовку, чтобы в случае вступления США в войну отправиться в Европу. Дуайт был обрадован назначением. Но вскоре оказалось, что ему надо было занять должность офицера по снабжению, а не командовать подразделением. Приходилось мириться с действительностью. В дисциплинированности, в воинской готовности выполнять приказы начальства стали проявляться новые черты молодого офицера.
Надеясь, что удастся продемонстрировать свои боевые качества, когда его полк окажется на европейском фронте, Дуайт пока занялся комплектованием необходимого в боевых условиях имущества: оружия, палаток, обуви, формы для различных погодных условий и т. п. Приходилось идти на хитрость. Лейтенант узнал, что поставки частям, расквартированным в форте Сэм-Хьюстон в окрестностях Сан-Антонио, где находилась его часть, зависят от полковника Уокера, который постоянно брюзжал по поводу пищи, которую ему готовили. Дуайт вместе с капитаном Бейкером, который, как и он, любил охоту, отправился в ближайший лес, за которым находилось озеро. Настреляв уток, офицеры возвратились в часть, где «оккупировали» армейскую кухню, приготовили вкуснейшее жаркое и поднесли его полковнику как раз к завтраку. После этого дела со снабжением пошли гораздо лучше{82}.
Постепенно Дуайт привык к такому образу жизни. Завершив служебные дела к полудню, он радовался почти полной свободе: охотился, участвовал в спортивных состязаниях, иногда в пьянках, организуемых другими офицерами, хотя к крепким напиткам не пристрастился. Расставшись со своей последней любовью, Дуайт ощущал некую душевную пустоту. Ему уже было почти 25 лет, и потребность в близкой и верной подруге становилась всё настоятельнее.
Ею могла оказаться какая-то случайная женщина. Неудачный брак принес бы обеим сторонам разочарования и горести. К счастью для Дуайта и его новой избранницы, этого не произошло. В воскресный день октября 1915 года Эйзенхауэр дежурил по полку; в его обязанности входили наблюдение за режимом, чистотой и аккуратностью подчиненных, моментальная реакция на любые не предусмотренные распорядком события.
Не предусмотренное распорядком событие произошло, но касалось только самого офицера. Когда он в наглаженном мундире и сверкающих сапогах шествовал по главной аллее лагеря, его окликнула какая-то из женщин, сидевших на холщовых креслах перед офицерским клубом. Почти все они были жены офицеров, но одну юную леди он никогда раньше не видел.
Подойдя, чтобы поздороваться и удалиться для выполнения обязанностей, Дуайт задержался дольше, чем предполагал, так как ему с первого взгляда понравилась новая знакомая. Позже он вспоминал: «Она сразу же обратила на себя мое внимание. Это была живая и привлекательная девушка чуть ниже среднего роста, модно одетая и производившая впечатление всем своим поведением»{83}.
Девушка гостила у жены майора Харриса. Звали ее Мэри Женева Дауд, но близкие знакомые называли ее Мейми. Так почти сразу после знакомства стал называть ее и Айк. Так будем называть ее и мы.
Мейми Дауд родилась в 1896 году в городке Буна, штат Айова. Ее отец Джон владел небольшим предприятием по фасовке мяса. Фирма процветала, и мистер Дауд мог позволить себе растить дочерей (у Мейми были три сестры) в сравнительно богатом доме. Еще один дом был у Дауда в Сан-Антонио, и именно там жила Мейми летом и осенью памятного 1915 года, когда познакомилась с Айком.
Молодой офицер также сразу понравился девушке. «Он, наверное, боксер», — подумала она. Когда Дуайт подошел поближе, Мейми решила, что это самый привлекательный мужчина из всех, кого она раньше встречала{84}. Любовь с первого взгляда не возникла, но чувство взаимной симпатии было налицо. Дуайт даже нарушил правила поведения дежурного офицера — пригласил новую знакомую пройтись вместе с ним.
Последовали серия встреч, объяснение в любви и предложение руки и сердца. В начале 1916 года Дуайт, уже представленный родителям девушки, нанес им формальный визит, чтобы просить ее руки. Джон Дауд дал согласие, предупредив жениха, что тот не должен рассчитывать на материальную помощь, а дочь — что ей придется круто изменить свой образ жизни, ибо полагаться надо будет на весьма скромное жалованье младшего офицера и подчиняться причудам начальства, чьи приказы Дуайт должен будет беспрекословно выполнять. Мейми ответила, что вполне понимает, что жить с мужем будет нелегко, но готова идти вместе с ним навстречу испытаниям{85}.
Бракосочетание состоялось 1 июля 1916 года. Начальство предоставило Эйзенхауэру увольнительную только на два дня. А подарком в день свадьбы было присвоение звания лейтенанта первого класса. Правда, Дуайт выпросил еще несколько дней, чтобы представить жену своим родителям и братьям. Сцена встречи была достойна самого сентиментального фильма. Дэвид и Ида несколько раз повторили, что счастливы: у них, наконец, появилась дочь (Дуайт женился первым из братьев). Когда же Мейми познакомилась с Эрлом и Милтоном (остальных деверей в Абилине не было), она, вторя свекрам, произнесла: «Наконец-то у меня появились братья».
Через день-два произошла первая ссора между молодоженами. Айк отправился к старым друзьям играть в карты. Мейми ждала его до позднего вечера и, не дождавшись, позвонила по телефону (эта новинка уже была в доме старших Эйзенхауэров) и потребовала, чтобы муж немедленно возвращался. Дуайт ответил, что никогда не прекращает игры, пока не добьется выигрыша. После его возвращения далеко за полночь за закрытыми дверями отведенной молодым комнаты разгорелась дискуссия, продолжавшаяся до утра{86}.
Очень быстро, однако, супруги привыкли друг к другу, научились уважать манеры поведения каждого. Мейми оказалась не просто заботливой и любящей спутницей жизни, но достойной офицерской женой, приветливо относившейся к сослуживцам мужа и их женам, с удовольствием принимавшей их в своей квартире в военном городке, которую даже называли «клубом Эйзенхауэров». Мейми играла на рояле, хозяин с гостями пел популярные песни. К тому же отец Мейми на самом деле оказался не столь прижимистым, каким пытался представить себя перед свадьбой. Он подарил молодым супругам автомобиль «пульман» — роскошную по тем временам машину с перегородкой, отделяющей водителя от пассажирских мест, а позже стал ежемесячно посылать «вспомоществование» — 100 долларов{87} (тогда это была крупная сумма, равная современным почти двум тысячам).
В общем, жизнь шла своим чередом. Соединенные Штаты явно готовились вступить в мировую войну, а Дуайт, несмотря на относительный комфорт пребывания на провинциальной военной базе, втайне мечтал проявить себя на поле боя.
В начале апреля 1917 года США объявили войну Германии и ее союзникам, а вслед за этим в направлении Европы отплыли корабли с американскими войсками. Эйзенхауэр с нетерпением ждал дня, когда во Францию будет отправлен его полк. Проходили месяцы, а полк оставался в резерве. Правда, учитывая отличное выполнение им служебных обязанностей и победы футбольной команды, которую он тренировал, ему досрочно, в мае 1917-го, присвоили звание капитана.
В конце концов в середине сентября Дуайт получил назначение, расстроившее его до крайности: вместо Европы предстояло отправиться в штат Джорджия, в форт Оглеторп, являвшийся одним из учебных центров американской армии. Видимо, сочтя, что работа тренером футбольной команды свидетельствует о педагогических способностях новоиспеченного капитана, начальство решило, что он справится с подготовкой кандидатов в офицеры.
Конечно, те, кто принимал решение, просто ткнули пальцем в небо, но их выбор оказался верным. Дуайт Эйзенхауэр стал достойным военным педагогом. Смирившись, что пришлось остаться на родине, он придумывал и проверял на практике новые методы войскового тренинга. По его инициативе было развернуто оборудование учебного поля боя, напоминавшего, по его мнению, места, где шли упорные бои на европейском театре военных действий. Были вырыты траншеи, построены землянки. Учебные группы были преобразованы в подразделения, которые преодолевали нейтральную полосу и атаковали «противника» — бойцов другого подразделения.
Согласно правилам женам преподавателей в Оглеторпе жить не разрешалось. Мейми ждала ребенка. Он родился 24 сентября, через несколько дней после прибытия отца на место назначения. Мальчик получил имя Дауд Дуайт, но в семье его называли Айки. Дуайту-старшему разрешили лишь на день отлучиться в Сан-Антонио, чтобы посмотреть на новорожденного.
Несмотря на пополнение в семействе, Эйзенхауэр подавал рапорт за рапортом об отправке его на боевые позиции по другую сторону океана. Все они были отклонены. Правда, в декабре того же года Дуайту повезло — его перевели в форт Ливенворт недалеко от города Канзас, старейшую американскую военную базу, которая долгое время пользовалась репутацией мозгового центра армии США. Слава эта, правда, постепенно выветривалась, ибо Ливенворт всё больше превращался в армейскую провинцию. Везение же состояло в том, что по дороге он получил возможность несколько дней провести с семьей, да и расположено новое место службы было недалеко от Абилина.
Теперь Дуайт должен был тренировать не кандидатов в офицеры, а уже аттестованных лейтенантов второго класса. Тем не менее рапорты о переводе во Францию продолжали следовать один за другим. Дело дошло до того, что Военное министерство объявило капитану Эйзенхауэру выговор за слишком настоятельные просьбы о новом назначении.
Однако чувство досады не мешало Дуайту не просто выполнять задания, а проявлять настойчивость, требовательность в сочетании с доброжелательным отношением к подчиненным. Один из них в письме родным рассказывал: «У нас новый капитан по фамилии Эйзенхауэр. Я думаю, он один из наилучших армейских офицеров… Он проводит с нами великолепные стрелковые занятия. Он заставляет работать воображение всех наших ребят»{88}.
В Ливенворте Дуайт прослужил недолго — до февраля 1918 года, когда ему представилась возможность повысить свою военную квалификацию. Он получил приказ отправиться в военный городок Кэмп-Мид, штат Мэриленд, для службы в 65-м инженерном полку, в составе которого находился танковый батальон, готовившийся к отправке в Европу. В батальоне было всего несколько учебных танков. Эйзенхауэру было поручено наладить обучение танкистов, хотя он до этого не только не имел этой воинской специальности, но вообще не видел танков. Тем не менее он был полон решимости не только овладеть умением вести танковый бой, но и научить этому солдат и сержантов. Вскоре Дуайта назначили командиром батальона и проинформировали, что в марте 1918 года он во главе своего подразделения отправится из Нью-Йорка во Францию.
Но и на этот раз судьба посмеялась над ним. Учитывая организаторские способности новоиспеченного танкиста, его отозвали из Кэмп-Мида и перевели в заброшенный военный лагерь Колд под Геттисбергом, штат Пенсильвания, где предполагалось начать формирование отдельного танкового корпуса. На первый взгляд это было отличное назначение: 27-летнему офицеру предстояло командовать подразделением самого современного рода войск, которому военные специалисты предрекали большое будущее. Но на деле в лагере имелось всего несколько танков. Не было и офицеров, знакомых с новой техникой.
Тем не менее Эйзенхауэр горячо взялся за дело. Быстро улавливавший новые веяния в военном искусстве, внимательно следивший за ходом боевых операций в Европе, он убеждался, что танки скоро станут неотъемлемой, а может быть, главной частью вооруженных сил любой крупной страны, и всячески пытался довести эти взгляды до других военных. Эйзенхауэр с особым вниманием по всем доступным источникам буквально поминутно проследил битву в районе французского города Камбре (ноябрь — декабрь 1917 года) — первое в истории войны сражение, в котором в большом количестве были применены танки, причем не в виде средства поддержки пехоты, а в качестве самостоятельной силы. Хотя совершить глубокий прорыв германского фронта не удалось, военные теоретики разных стран указывали на высокую эффективность концентрированного использования танков в наступлении{89}.
Эйзенхауэру льстило, что сразу после его прибытия в лагерь последовал приказ о назначении его командиром всего воинского объекта. С присущей ему энергией и некоторым опытом, приобретенным на предыдущих постах, он быстро привел лагерь в порядок. Ему удалось создать телеграфную школу, а затем школу мотористов. Началось обучение солдат и офицеров танковому бою. Но, несмотря на все ходатайства, новые танки не поступали. Консерваторы в военном ведомстве не считали танки действенным оружием, рассматривали их как модную выдумку, которая разлетится в прах на поле боя. Дуайт всё же надеялся получить танки, а пока придумал им временную замену: на грузовики устанавливались пушки и пулеметы, а затем инструктор учил подчиненных стрелять по мишеням с этих движущихся «платформ», как он их называл. Такое обучение давало неплохие результаты.
Подчиненные, большая часть которых впервые столкнулась с руководителем, страстно отстаивавшим передовые взгляды на современную войну, горячо поддерживали его усилия. Иногда Дуайту даже казалось, что они льстят ему. Когда один из лейтенантов стал слишком хвалить руководителя, тот резко его оборвал: «Походите по лагерю и найдите там какой-нибудь непорядок. Это будет лучше, чем ваши разговоры. То ли вы неискренни, то ли еще больший глупец, чем я!»{90} Естественно, что такие речевые обороты только увеличивали популярность молодого командира у столь же молодых подчиненных. От офицеров высокая репутация Эйзенхауэра распространялась на унтер-офицерский и рядовой состав. Сержант Клод Харрис вспоминал: «С ним всегда можно посоветоваться как по военным, так и по личным делам»{91}.
Упорные просьбы, чуть ли не требования, чтобы в Колд доставили настоящие боевые машины, увенчались наконец успехом. В лагерь прибыли три новых танка фирмы «Рено» вместе с двумя британскими офицерами, имевшими боевой опыт. Они рассказали Эйзенхауэру, что единственным политиком их страны, который с воодушевлением поддерживал сторонников массового производства танков, был Уинстон Черчилль, с июля 1917 года являвшийся министром вооружений.
Так молодой капитан узнал, что и в Англии идет негласная борьба между «танковыми прогрессистами» и «кавалерийскими консерваторами». Вряд ли при этом известии у Дуйта стало легче на душе, но с тех пор он внимательно следил за карьерой того человека, с которым ему придется устанавливать непосредственный контакт во время Второй мировой войны и которого он будет ценить исключительно высоко, даже больше, чем президента США Франклина Рузвельта.
В середине октября 1918 года капитану Эйзенхауэру было присвоено временное звание[4] подполковника, минуя майорское.
Дуайт ликовал не только потому, что его повысили в звании, признав заслуги, но прежде всего по той причине, что это означало скорую отправку на фронт во главе танковой части. Его не смущало, что подчиненных ему солдат и офицеров можно было назвать танкистами лишь условно, поскольку они всего за несколько недель назад увидели настоящие, боевые машины. Свои танки им предстояло получить только во Франции и доучиваться на поле боя.
Вскоре поступил приказ: прибыть в Нью-Йорк и 18 ноября погрузиться на корабль, чтобы участвовать в общем генеральном наступлении Антанты, планируемом на весну 1919 года.
Однако 11 ноября произошло событие, одновременно обрадовавшее Эйзенхауэра и вызвавшее у него чувство досады: в Компьенском лесу во французской Пикардии было подписано перемирие между Германией и странами Антанты, по существу означавшее германскую капитуляцию. Эйзенхауэр радовался победе союзников и самих США, хотя американская армия участвовала в военных действиях менее полугода, а досадовал на то, что ему не довелось лично на поле боя внести вклад в победу. Подчиненный Дуайта капитан Норман Рэндолф, находившийся в его кабинете, когда по радио передали новость об окончании войны, вспоминал: «Я думал, что мы теперь проведем остаток жизни, объясняя, почему мы лично не участвовали в этой войне»{92}. Командир был с ним согласен.
Усердие Эйзенхауэра при подготовке танкистов было вознаграждено. В 1922 году он получил первую медаль — «За выдающиеся успехи в службе». Это была новая, учрежденная в 1918 году награда, которой удостаивались «лица, служащие в Вооруженных силах Соединенных Штатов в любой должности, отличившиеся исключительно высокими достижениями в служении Правительству, выполняя ответственные задачи»{93}. С. Амброз полагает, что «для Эйзенхауэра это было скорее горькое напоминание, чем желанная награда»{94}. Мы не склонны так высоко оценивать скромность нашего героя: он считал, что награда была заслуженная, что на своем посту он прилагал максимум усилий для выполнения поставленных задач и проявлял завидную инициативу, стремясь преодолеть инертность начальников. Вероятно, он счел бы несправедливым, если бы его усилия не были никак отмечены.
Окончание Первой мировой войны было встречено американскими властями с огромным облегчением: США оказались в числе победителей, приложив минимум усилий. И военные чины, и политики были убеждены, что крупным, мировым конфликтам пришел конец. Мало кто предполагал, что окончание Первой мировой войны по существу положило начало подготовке Второй мировой, что межвоенный период фактически был предвоенным.
В течение шести месяцев была проведена демобилизация. Армия сократилась в 20 раз: из 2,6 миллиона человек на военной службе были оставлены 128 тысяч. В 1935 году вооруженные силы крупнейшей по уровню производства и ряду других показателей страны стояли на 16-м месте по численности{95}. В Соединенных Штатах возродились и стали преобладающими изоляционистские настроения.
Мирные будни военного
Эйзенхауэр был кадровым офицером, и поэтому демобилизация его не коснулась. Но в июле 1920 года в высших армейских кругах о нем вспомнили — и понизили в звании: он вновь стал капитаном. Правда, через несколько дней он получил звание майора, в котором пребывал целых 16 лет. Не раз на протяжении этого времени Дуайт получал предложения уйти в отставку, поступить на службу в ту или иную частную фирму, причем ему обещали значительно большее вознаграждение, нежели жалованье, которое он получал в качестве временного подполковника. Эти предложения не были случайными: знакомые видели организаторские способности офицера, его преданность делу, умение учиться на собственном и чужом опыте. Но соблазны штатской службы Эйзенхауэр отвергал. Не то чтобы он надеялся на новую войну, в которой проявит свои способности. Он отличался не только патриотизмом и верностью долгу, но и тягой к деятельности в экстремальных ситуациях, к руководству крупными людскими контингентами, к работе в коллективе если не единомышленников, то, по крайней мере, четких исполнителей. Эти качества, считал Эйзенхауэр, он мог проявить прежде всего на военной службе.
Вместо Европейского континента Дуайт вновь оказался — правда, на сравнительно короткое время — в лагере Мид. Ему поручили малоинтересную, в основном канцелярскую, работу по демобилизации. После этого он получил задание сопровождать конвой крытых грузовиков, доставлявших демобилизованных на Западное побережье. Путешествие продолжалось чуть ли не всё лето: Дуайт с удивлением обнаружил, что в США не существует единой автомобильной транспортной системы, а имеющиеся дороги находятся в ужасном состоянии. Конвой двигался со средней скоростью пять миль в час — немногим быстрее пешехода{96}.
Позднее он нередко вспоминал это лето, а став президентом, много внимания уделял созданию единой шоссейной системы, которой даже в первые послевоенные годы еще не существовало.
Но пока надо было думать прежде всего о том, как наиболее рационально, с пользой для дела, продвигаясь вверх по карьерным ступенькам, применить свои силы.
Он был вполне удовлетворен, когда ему вместе с капитаном Джорджем Паттоном поручили создать танковую школу в лагере Мид. Паттон, пятью годами старше Эйзенхауэра, тоже окончил академию в Вест-Пойнте, побывал на французских фронтах, участвовал (правда, только в качестве наблюдателя) в сражении при Камбре и с тех пор стал страстным сторонником танковой войны. Оказалось, что у коллег схожие взгляды по вопросам военной стратегии, особенно касательно использования танков.
Деловое сотрудничество быстро переросло в дружбу, которая сохранялась до рокового дня 21 декабря 1945 года, когда Паттон, прошедший две мировые войны, погиб в авиакатастрофе. Теплые отношения не мешали Эйзенхауэру видеть некоторые отрицательные личные качества Паттона: невероятное самомнение, нежелание прислушиваться к рекомендациям коллег и к общественному мнению, политическая ангажированность (он стоял на крайне правом фланге республиканцев), открыто выражаемый антисемитизм, ненавистный Эйзенхауэру, который просто не понимал, как можно отрицательно относиться к людям из-за того, что у них иные происхождение и религия.
Можно лишь удивляться, как такой трезвомыслящий и умеренный человек, как Эйзенхауэр, на протяжении многих лет не порывал с Паттоном. Скорее всего, решающим стал тот факт, что Паттон был талантливым военным и, как и Дуайт, отдавал все силы строительству современной армии, прежде всего развитию боевой техники, танковых соединений и боевой авиации.
В короткий срок в 1919 году благодаря совместным усилиям два капитана смогли создать учебное заведение, которое получило несколько странное наименование: Пехотная танковая школа (танковые подразделения, ранее находившиеся в составе инженерных войск, по окончании войны были переданы пехоте).
Эйзенхауэр и Паттон буквально бомбардировали штаб армии США докладными записками, публиковали в военных журналах статьи, в которых доказывали важность развития бронетанковых войск, их ведущую роль в будущих сражениях, предлагали новые методы и тактические приемы использования танков. Они даже направили соответствующий доклад Конгрессу, доказывая необходимость выделения значительных средств на бронетанковые войска. Но их усилия оказывались почти тщетными. Никто не предполагал, что сравнительно скоро стране придется участвовать в глобальной бойне. Как полагали власти, армия нужна «на всякий случай».
И всё же минимального результата Эйзенхауэр и Паттон добились: их школе были выделены танки новейших моделей — по несколько тяжелых британских машин и французских средних танков фирмы «Рено»{97}.
Вскоре служебные пути коллег и единомышленников разошлись: Паттон, устав от бесплодной борьбы «за танки», возвратился в кавалерию; Эйзенхауэр предпочел штабную работу, часто меняя место службы. Но оба при любой возможности старались обосновать преимущества использования танков как самостоятельного стратегического средства ведения войны. В конце концов Эйзенхауэр был вызван к высокому начальству — командующему пехотными силами, который заявил, что его идеи «не только ошибочны, но и вредны», и что ему лучше помалкивать во избежание крупных неприятностей. «В частности, мне было заявлено, что я не должен публиковать что-либо, несовместимое с существующей доктриной пехотного боя». Даже через много лет Дуайт вспоминал, что ему пригрозили полевым судом, если он будет продолжать печатную борьбу «за танки»{98}. Скорее всего, отставной президент явно написал о таком «грозном предостережении» для красного словца (хотя, может быть, оно и было высказано с целью припугнуть зарвавшегося офицера).
В 1920 году у Эйзенхауэра появилось еще одно важное знакомство. На вечеринке у Паттона он встретился с генерал-майором Фоксом Коннером, о котором слышал, что это чуть ли не самый умный человек в американской армии. Во всяком случае во время войны его считали «мозгом» экспедиционного корпуса США под командованием генерала Джона Першинга, воевавшего в 1918 году во Франции (Коннер был у Першинга начальником штаба){99}. После обильного обеда с возлияниями не потерявший над собой контроль генерал попросил Паттона и Эйзенхауэра показать ему лагерь и особенно танки. Одобрение танковых сил, высказанное Коннером, было единственным за много лет{100}.
Вскоре Коннер был назначен командиром отдельной пехотной бригады, размещенной в зоне Панамского канала, насильственно арендованной у Панамы, и предложил Эйзехауэру служить у него офицером по особым поручениям. Учитывая, что танковая школа, которую Дуайт организовал, пока не имела перспектив (в ней даже не начались занятия из-за отсутствия слушателей), а Паттон переметнулся в кавалерию, Дуайт, стремившийся повидать новые места, согласился. Однако начальник лагеря Мид генерал С. Роккенбах его не отпустил, мотивируя тем, что Эйзенхауэр — опытный полевой офицер. Позже сам Дуайт, опять проявив то ли подлинную, то ли наигранную скромность, высказывал мнение, что генерал, страстный любитель футбола, просто не желал отдавать одного из лучших тренеров{101}. Так или иначе, он остался в Миде, но все больше тосковал по реальным военным делам. Занятый лишь часть рабочего дня, Айк большое внимание уделял жене, отлично понимавшей трудности офицерской жизни и пользовавшейся временным затишьем, которое, она считала, зная своего супруга, неизбежно сменится бурей.
В 1920 году их сыну исполнилось три года. Айки рос умным и физически крепким. Единственное, что беспокоило отца и мать, — слишком большая забота о ребенке всех окружающих, вплоть до солдат. Айки то и дело получал подарки. Они, однако, были связаны прежде всего с военным делом, и это несколько успокаивало отца. Мальчик быстро овладевал военным ритуалом, пытался сам надеть подаренную ему и перешитую няней солдатскую форму, стоял по стойке смирно во время военных парадов и т. д.
Но накануне Рождества 1920 года мальчик заболел скарлатиной, заразившись, видимо, от новой няни, которая недавно перенесла болезнь, скрыв этот факт от Эйзенхауэров. Это острое инфекционное заболевание, характеризующееся лихорадкой, интоксикацией, ангиной и обильной точечной сыпью. В настоящее время скарлатина нередко протекает достаточно легко, при должном уходе практически не дает осложнений и не приводит к гибели детей. Иначе было в прошлом веке. До 1940-х годов, когда начали появляться сульфамидные препараты, а затем антибиотики, смертность от скарлатины составляла 80 процентов{102}.
Беда не обошла стороной и дом Эйзенхауэров. 2 января 1921 года Айки умер. «Это было самое большое горе, даже катастрофа, в моей жизни», — писал Дуайт на закате жизни{103}. Те же чувства выражала Мейми: «На протяжении всех следующих лет воспоминание об этих черных днях причиняло глубокую внутреннюю боль, которая, кажется, никогда сколько-нибудь не смягчалась»{104}.
Дуайт и Мейми теперь особенно стремились расстаться с фортом Мид, чтобы отвлечься от тягостных раздумий о том, что они могли бы уберечь ребенка, если бы были к нему более внимательны.
Зона Панамского канала, военные училища и путеводитель
Когда генерал Коннер вторично обратился к Першингу, ставшему начальником штаба армии США, с просьбой послать к нему Эйзенхауэра в качестве офицера для особых поручений, тот удовлетворил его запрос вопреки возражениям начальства из форта Мид{105}.
В январе 1922 года Дуайт с женой прибыл в распоряжение Коннера, командовавшего отдельной пехотной бригадой, размещавшейся в лагере Жейлард и выполнявшей полицейские функции в зоне канала. Ожидать, что он приобретет здесь новый боевой опыт, Дуайт не мог. Служба стала для него способом отвлечения от печальных раздумий и знакомства с крохотным уголком зарубежья, где он еще ни разу не бывал.
И всё же пребывание здесь было полезным и с точки зрения получения военных знаний. Живший по соседству Коннер, изнывавший от безделья после окончания мировой войны, оказался прекрасным учителем. Он «запретил» помощнику читать авантюрные романы, к которым тот пристрастился, и потребовал заменить их сочинениями военных теоретиков. Коннер ставил стратегические и тактические вопросы и внимательно выслушивал Эйзенхауэра, умело (хотя подчас многословно) корректируя его позицию. Знаменитый труд Клаузевица «О войне» генерал заставил Эйзенхауэра прочитать трижды и не успокоился, пока его не удовлетворили ответы подчиненного по поводу применения идей Клаузевица в условиях современной войны.
Коннер полагал, что Версальский мирный договор, подписанный в 1919 году, не устранил ни европейских, ни мировых противоречий, что лет через двадцать начнется новая мировая война, в которой США неизбежно примут участие, а значит, к ней необходимо готовиться, принимая во внимание, что она будет носить коалиционный характер. От Коннера Эйзенхауэр услышал имя полковника Джорджа Маршалла, который служил в штабе Першинга. Дуайт несколько недоверчиво выслушивал казавшиеся ему непомерно восторженными оценки этого человека, который, по мнению генерала, «знает больше о технике и организации союзного командования, чем любой другой»; в военном искусстве «подлинный гений»; лишь он и немногие другие военные смогут научиться преодолевать в будущей войне «националистические соображения», весьма опасные при ведении коалиционных военных действий{106}.
Служба под началом Коннера была, по мнению Эйзенхауэра, подлинной высшей школой военного искусства. Супруга генерала Вирджиния Коннер вспоминала, как складывались его отношения с чуть ли не постоянно общавшимся с ним порученцем: «Я никогда не видела двух человек, более соответствовавших друг другу, чем Айк Эйзенхауэр и мой муж. Они проводили вместе часы, дискутируя о войнах, прошлых и будущих»{107}. А в докладе в штаб армии Коннер характеризовал Эйзенхауэра как «одного из наиболее способных и лояльных офицеров, с которыми я когда-либо сталкивался»{108}.
Дуайт понимал, что уроки Коннера в реальных условиях прозябания на канале были единственным средством расширения военных знаний и умений. Возвращению к бодрому самочувствию способствовало и семейное благополучие. Мейми не только привыкла к житейским неудобствам, к неопределенному положению супруга, но и решилась на нового ребенка, который появился на свет 3 августа 1922 года.
Правда, рожать в зоне канала Мейми не отважилась. Последний месяц перед родами она провела в Денвере у родных. А за несколько дней до появления на свет сына Айк получил кратковременный отпуск и также отправился в Денвер. Новорожденного назвали Джон Шеддон.
В конце 1924 года Эйзенхауэр был отозван в США. Казалось, его негодование может выплеснуться в неповиновение: его возвращали в форт Мид в качестве тренера футбольной команды. Но оказалось, что начальство лагеря просто выпросило его у армейского штаба, чтобы достойно завершить футбольный сезон. Вслед за этим поступило сообщение, что далее Дуайт будет командовать танковым батальоном. Он подал рапорт с просьбой направить его слушателем в Пехотную школу при Генеральном штабе, готовившую высший командный состав, но получил отказ. Генерал Коннер, теперь внимательно следивший за его судьбой, прислал телеграмму: «Какие бы назначения Вы ни получили, принимайте их безоговорочно»{109}.
Айк понимал, что его бывший начальник, знавший все внутренние интриги, входы и выходы Генерального штаба, заботился о репутации подопечного. Да и сам он, становившийся дисциплинированным военным (недаром Коннер характеризовал его как лояльного офицера), теперь лишь про себя возмущался, что бюрократизм является неотъемлемой чертой любого организованного сообщества и необходимо только сокращать его до разумных пределов. Поэтому по окончании футбольного сезона он без внешнего сопротивления, хотя и крайне неохотно принял назначение в штат Колорадо, где ему было поручено заниматься набором в армию. Пожалуй, это был единственный случай, когда мнения супругов разошлись: форт Логан, где предстояло служить Айку, был фактически пригородом родного Мейми Денвера, и она могла теперь легко ездить к своей многочисленной родне даже с маленьким ребенком.
Но телеграмма Коннера была неслучайной: генерал, верный слову, продолжал использовать знакомства в штабе армии, чтобы майор Эйзенхауэр был направлен на обучение в Высшее командно-штабное училище в форте Ливенворт (штат Канзас). Когда Эйзенхауэр узнал о том, что попадет в это весьма престижное в армии учебное заведение, готовящее будущих полководцев, он, по собственным словам, «был готов взлететь — без аэроплана!»{110}. Однако надо было сдать вступительные экзамены, и Айк заколебался — после окончания Вест-Пойнта он занимался только самообразованием, не посещал никаких учебных заведений и боялся провалиться.
Но тот же Коннер, которому Айк доверял безоговорочно, попытался убедить его, что три года, проведенные в зоне канала, подготовили его к обучению в Ливенворте лучше, чем кого-либо другого. Не вполне удовлетворившись мнением наставника, Дуайт через знакомых офицеров получил прошлогодние задания вступительного экзамена вместе с итоговыми ответами и решил поставленные тактические и стратегические задачи. В августе 1925 года майор Эйзенхауэр отправился в Ливенворт, легко сдал экзамен и был принят в училище.
Год, проведенный в Ливенворте, был весьма ответственным этапом в превращении Эйзенхауэра в высокообразованного военного специалиста. Он оказался в среде лучших армейских офицеров, удостоенных чести совершенствовать свои умения. Всего в этом наборе начинало учиться около трехсот человек. Преподаватели их не жалели, задания требовали полной отдачи. Свободного времени не оставалось.
Военный историк С. Амброз, на мнение которого мы уже ссылались, так описывает стиль обучения в Ливенворте: «Методом были военные игры. Слушатели должны были столкнуться с определенными проблемами. Вражеские войска такой-то силы либо атаковали, либо защищали свои позиции. Слушатели, командовавшие “синими”, должны были решать, какие действия следует предпринять. После того как слушатель предоставлял свой ответ, ему вручалось правильное решение. Он должен был теперь разработать в деталях, как следовало поступить каждому подразделению и вспомогательным силам, чтобы выполнить поставленную задачу; в целом это были основы штабной работы, которая потребуется в условиях войны»{111}.
Аналогичные задачи следовали одна за другой. Курсанты при поступлении были предупреждены, что тот, кто станет жаловаться на тяжелую нагрузку, будет отчислен незамедлительно.
Далеко не всё, чему учили в Ливенворте, нравилось Эйзенхауэру. Там по-прежнему преобладали взгляды, соответствовавшие прошлым войнам, игнорировались или по крайней мере недооценивались танки и другие мощные технические средства ведения войны. Дуайт стремился для себя решать поставленные задачи с применением танковых сил, используемых в обороне и особенно в наступлении для обхода противника с флангов. Эти решения он, однако, хранил в своих бумагах, чтобы преподаватели, не дай бог, не подумали, что выскочка-майор намерен их учить. Жизненный опыт давал себя знать.
Чтобы облегчить себе труд, слушатели образовывали группы, распределяли отдельные элементы задания, чтобы потом каждый мог переписать решение, разумеется, внеся в него что-то свое, чтобы не быть уличенным в обмане. Эйзенхауэр, отказываясь присоединиться к таким группам, взваливал на свои плечи максимальную нагрузку. Часто на сон оставалось два-три часа. Некоторые однокашники невзлюбили Дуайта за его отказ от «духа коллективизма», называли его педантом, формалистом, буквоедом.
Но были и те, кто, подобно Дуайту, работал с максимальной интенсивностью. Из числа таких слушателей Эйзенхауэр особенно сблизился с Леонардом Джироу, вместе с которым ему предстояло позже и служить в штабе армии США, и участвовать в боевых действиях во время Второй мировой войны. Джироу был двумя годами старше Эйзенхауэра, и ему удалось в 1918 году повоевать во Франции. Теперь он был одним из лучших — он окончил училище 11-м из 245 слушателей (более пятидесяти человек в течение года отсеялись). Дуайт оказался на первом месте из всех окончивших училище в 1926 году.
Это было подлинное торжество. Его поздравляли родные, друзья и коллеги. Самовлюбленный Паттон послал телеграмму: «Ливенворт — это действительно хорошая школа, если настоящий мужик смог здесь оказаться первым»{112}.
После окончания училища Эйзенхауэр совершил преступление против существовавшего законодательства. В то время в стране действовал «сухой закон», который постоянно нарушался, а через несколько лет был отменен президентом Ф. Рузвельтом. Казалось, законопослушный майор Эйзенхауэр никак не может пойти против закона. Но он с удовольствием согласился участвовать в пьянке, которую в его честь устроил брат Артур в потайном зальчике отеля «Мульбах» в городе Канзасе. Горячительные напитки были, разумеется, контрабандными, но майор блаженствовал, поглощая джин и виски{113}. В каком состоянии он был доставлен к месту ночлега, источники не сообщают…
По окончании училища Эйзенхауэр в соответствии с его желанием был направлен в форт Беннинг, штат Джорджия, для командования батальоном. Однако когда он прибыл на место, оказалось, что на самом деле ему опять предназначался пост футбольного тренера. Поистине, футбольная слава преследовала офицера… Эйзенхауэр вспоминал, что с огромным трудом сдержал негодование и, помня установку генерала Коннера, подчинился, надеясь на его помощь{114}.
И помощь пришла. Коннер рекомендовал Эйзенхауэра генералу Першингу, который теперь был председателем комиссии по военным памятникам. Эйзенхауэр, писал его покровитель, отлично знает историю войн, у него прекрасный слог, он будет незаменим в работе комиссии. Уважаемый генерал внял совету. Дуайт был вызван в Вашингтон, и ему была предоставлена временная работа — составить путеводитель по европейским памятным местам «великой войны», как тогда называли Первую мировую войну. Всё было бы в порядке, но у Дуайта не было ни пишущей машинки, ни денег, чтобы приобрести ее, а выпрашивать у комиссии было совестно.
Помог младший брат Милтон. Несмотря на молодой возраст, он сделал отличную карьеру: считался одним из лучших специалистов в Министерстве сельского хозяйства, уже обтесался в Вашингтоне и имел собственную машинку. К тому же, обладая прекрасным журналистским слогом, Милтон помог брату в подготовке путеводителя. Милтон и его жена Хелен пришли на подмогу и при выборе квартиры в столице неподалеку от собственного жилья. Дуайт с семьей поселился на авеню Коннектикут возле живописного парка Рок-Крик (Горный ручей){115}.
Между братьями установились особо теплые отношения, хотя их взгляды на окружающий мир были далеко не одинаковы: Дуайт был беспартийным, не отдавал предпочтения ни одной системе политических взглядов, полагал, что в центре любого общества стоит государство, а граждане должны работать для его процветания; Милтон же ставил в центр бытия отдельную личность, был близок к концепции «общественного договора», считая, что государство создано людьми именно для того, чтобы служить каждому. Дуайт же доказывал, что бюрократия чрезмерно разрослась и тратит слишком много средств, что государственную машину надо сокращать (естественно, за исключением армии){116}.
Першинг, высоко оценивший составленный путеводитель, договорился о принятии Дуайта в военный колледж в форте Макнейр на окраине Вашингтона. Считалось, что в этом учебном заведении завершается подготовка офицеров для занятия высших командных постов. Годичное пребывание в этом колледже являлось, по мнению самого Эйзенхауэра и некоторых его биографов, отдыхом от изнурительной службы в предыдущие годы, поскольку туда в основном попадали (за исключением поступивших по прямой протекции) военные специалисты, уже подготовленные для выполнения ответственных задач. На деле пребывание в колледже было исключительно полезным: кругозор слушателей существенно расширялся. Государственные чиновники и штабные генералы читали курсантам лекции по военной истории, международной политике и ее перспективам. Позднейшие рассуждения Эйзенхауэра о том, что он попусту тратил время, несправедливы. Привыкший к изнурительным физическим и умственным нагрузкам, он просто не понимал, что такое нормальный рабочий день. Таких рабочих дней у него в дальнейшем будет крайне мало.
Айк с удовольствием использовал свободные часы для чтения военно-исторической литературы и вестернов (без них жизнь казалась ему потерянной!), игры в карты. Бридж он считал стратегической игрой, которой должен владеть любой военный, и почти всегда оставался в выигрыше.
В июне 1928 года Эйзенхауэр окончил колледж. Этим было завершено официальное образование, которое оказалось весьма солидным. Теперь полученные знания и умения надо было отдавать правительству и народу, что и было главной мечтой почти сорокалетнего майора, которого никак не повышали в звании, так как он часто менял места службы.
По окончании колледжа Эйзенхауэру было предоставлено право выбора: либо служба на низовой должности в штабе армии, либо годичная командировка во Францию для проверки и окончательной редакции, исправления ошибок и внесения дополнений в путеводитель по местам американской военной славы. Он предпочел бы работу в штабе, но поддался уговорам Мейми и выбрал поездку в Европу{117}. Это был единственный случай, когда Дуайт в выборе места службы последовал совету жены.
В августе Эйзенхауэры отправились во Францию. Джона на год отдали в парижскую школу для детей американских граждан. Мейми наслаждалась красотами французской столицы и ее окрестностей. Дуайт постоянно ездил по местам боев, а во время недолгого пребывания в Париже совершенствовал текст путеводителя.
Оказалось, что интересы кадрового военного были довольно узкими. Его не очень привлекали парижские музеи и театры, куда изредка вытаскивала его жена. Он не установил контакта с французами за 15 месяцев, которые провел в их стране. В гости Эйзенхауэры приглашали американских дипломатов и других соотечественников. С ними Дуайт играл в карты и слушал американскую музыку{118}.
Объективно говоря, Эйзенхауэр не был разносторонним человеком. Служение долгу, стремление отдать все силы той работе, которую он выполнял в данный момент, закрывало для него более широкую перспективу. То же самое будет иметь место во время Второй мировой войны, но тогда такая позиция окажется более оправданной, ибо речь пойдет о смертельной схватке с врагом.