Андрей Москвин. Так было создано два ключа, две образные стихии фильма. Они объединялись страстной, то ликующей, то мрачной музыкой Прокофьева. Артисты М. Жаров, А. Бучма, С. Бирман, П. Кадочников, А. Абрикосов, М. Названов, М. Кузнецов, В. Балашов и многие другие создали целую галерею различных характеров, различных темпераментов, устремлений, страстей. Первая серия фильма имела стержневую идею «За русское царство великое», вторая решала сложную проблему трагедии власти и одиночества: «Един, но один».
Первая серия «Ивана Грозного» получила единодушное признание зрителей и критики как в Советском Союзе, так и за рубежом. Было особенно важно, что столь сложное и совершенное полифоническое произведение создано в сражающейся, окровавленной стране. Но вторая серия была превратно понята и подвергнута незаслуженно резкой критике. Она была выпущена на экраны лишь в 1958 году.
Эйзенштейн тяжело переживал судьбу своей картины. До последнего дня он трудился над ее переработкой, сочетая творческий: труд, как всегда, с теоретическим, педагогическим, публицистическим, общественным. Но силы убывали. Прогрессировала сердечная: болезнь. И 11 февраля 1948 года, пятидесяти лет отроду, великий: советский кинорежиссер скончался.
Мы кратко напомнили читателю основные факты жизни и творчества Эйзенштейна — и для того, чтобы показать его непреходящее значение для развития нашей культуры, и для того, чтобы дать как бы стержень этой книге, составленной из воспоминаний: о нем многих и разных людей.
Встреча с Эйзенштейном — и мимолетная, случайная, и стоящая в ряду постоянных, обусловленных общими интересами, общими трудами встреч — неизменно оставляла в памяти яркий, немеркнущий след. Поэтому в этой книге читатель найдет и непритязательные воспоминания людей, не претендующих на художественные обобщения или критические анализы, а просто свидетельствующие о малоизвестных фактах или о своих непосредственных впечатлениях. Но основное содержание книги составляют портреты Эйзенштейна, выполненные его сотрудниками или учениками. Здесь крупнейшие кинорежиссеры и артисты, работавшие параллельно с Эйзенштейном в течение нескольких десятилетий, — М. М. Штраух, Г. В. Александров, Л. В. Кулешов, С. И. Юткевич, Г. М. Козинцев, Г. Л. Рошаль, здесь композитор С. С. Прокофьев и дирижер С. А. Самосуд, художники К. С. Елисеев и М. С. Сарьян, писатель Б. Н. Агапов, критики А. В. Февральский и И. И. Юзовский, зарубежные кинодеятели и ученики по ВГИКу, и актеры, снимавшиеся в его картинах. И, наконец, просто люди, встретившие и запомнившие его. Одни знали Эйзенштейна близко и в течение-Долгих лет. Другие столкнулись с ним ненадолго. Но большинство старались дать обобщенный образ великого режиссера, не только изложить факты, но и сформулировать свое отношение к его творчеству, свои мысли об его искусстве. Понимая неизбежность этого и сохраняя эти ценные суждения, составитель все же старался придерживаться жанра воспоминаний об Эйзенштейне, а не критических суждений о нем. Критическая и искусствоведческая литература об Эйзенштейне на всех основных языках уже составляет целую библиотеку и с каждым годом приумножается. А людей, знавших Сергея Михайловича лично, работавших, споривших, советовавшихся, мечтавших вместе с ним, — становится все меньше. Их-то неповторимые свидетельства мы и старались собрать и объединить.
Большинство авторов настоящего сборника делится своими впечатлениями об Эйзенштейне-режиссере: о его работе над сценарными замыслами, над изобразительным и музыкальным решением фильмов, о работе с актерами над ролями, о сотворчестве с многочисленными участниками создания фильмов. Но есть и зарисовки Эйзенштейна — графика, театрального декоратора, теоретика, историка кино, оратора, публициста, педагога. Порою оценки людей и событий у разных авторов — различны. Пусть они сталкиваются! Особенно интересно то, что, освещая многочисленные грани деятельности неуемного в своей энергии человека, многие авторы поднимаются до трактовки важнейших проблем теории и истории киноискусства. Поэтому сборник может послужить не только биографам Эйзенштейна, но и всему киноведению, даже и всем, кто всерьез интересуется киноискусством.
Не всегда и не во всем авторы воспоминаний бывают правы и точны. Некоторые факты можно интерпретировать иначе, некоторые мысли понимать по-другому. Но мы отказались от педантических исправлений или скрупулезных оговорок и примечаний. Авторы вправе иметь собственные представления, а истина обретется не в редакторских сносках, а в научных монографиях, искусствоведческих трудах.
Большинство материалов было опубликовано в периодической печати, главным образом в журнале «Искусство кино». Часть заимствована, иногда с сокращениями, из книг воспоминаний и мемориальных сборников, опубликованных на русском, английском и французском языках. Ряд статей написан специально для настоящего издания, создан на основе стенограмм и писем к составителю этого сборника, некоторые авторы перерабатывали и дополняли для нас ранее опубликованные статьи. Библиографические данные и краткие сведения об авторах даны в конце книги.
Объем книги не позволил включить некоторые материалы. Назову пространные и весьма ценные воспоминания Э. И. Шуб из книги «Крупным планом», М. И. Ромма из книги «Беседа о кино», В. Б. Шкловского из книг «За сорок лет» и «Жили-были», а также в книгах Н. Д. Волкова «Театральные вечера» и Н. К. Черкасова «Записки советского актера».
Появление этого сборника вызовет, как это всегда бывает, поток новых воспоминаний. Конечно же, они будут интересны! Возьмутся, может быть, за перо и те, кто хорошо знал Эйзенштейна, но по разным причинам не смог своевременно откликнуться на наши призывы.
Пользуюсь случаем принести глубокую благодарность Е. С. Левину, А. В. Февральскому, Н. В. Целиковской, помогавшим составителю в разыскании, переводе и литературной обработке некоторых материалов.
Пестрая мозаика из воспоминаний разных людей, посвященных разным периодам жизни и деятельности Эйзенштейна, написанных в разных манерах и с разными целями, — не сможет, разумеется, заменить научной монографии о творчестве великого режиссера или биографического романа о нем. Но зато она даст правдивую, непосредственную и искреннюю картину целой эпохи развития нашей художественной культуры и прекрасной, несмотря на все свои трудности, жизни великого художника-революционера.
Максим ШтраухЭйзенштейн — каким он был
Ты слишком щедро одарен судьбой,
Чтоб совершенство умерло с тобой.
Я, пожалуй, не ошибусь, если скажу, что мне довелось быть знакомым с Эйзенштейном если не ближе всех, то, во всяком случае, дольше всех. Я хорошо знаю и помню его с детства — с тех пор, когда ему было десять лет.
Мне хочется попытаться по мере моих сил и способностей обрисовать его как человека и художника.
Сережа, Сергей, Сергей Михайлович
Когда я мысленно перебираю все свои встречи с ним и его творческую жизнь, передо мной встают как бы три разных Эйзенштейна.
Первый — это Сережа Эйзенштейн, мальчик с огромной стриженой головой, бегавший аз коротеньких штанишках.
Второй — Сергей Эйзенштейн, юноша с пышной шевелюрой, художник и режиссер, завоевавший мировое имя в двадцать семь лет.
И, наконец, третий — всем хорошо памятный — Сергей Михайлович Эйзенштейн, уже погрузневший, полысевший, профессор, доктор искусствоведческих наук.
Конечно, это были три разных внешних облика одной и той же удивительно цельной натуры, настолько цельной, что в его детские годы я всегда удивлялся: «Какой он для своих лет уже взрослый!» — а к концу его жизни не переставал поражаться: «Как он еще юн!»
Наша первая встреча произошла очень давно. Помню поросшие соснами песчаные дюны Рижского взморья. Вдоль них тянулся проспект, застроенный дачами. Это были пансионаты, где приезжие семьи могли снимать комнаты для летнего отдыха.
И вот в саду одного из таких пансионатов я увидел однажды мальчика. Его звали Сережа. Интересно отметить, что впервые я его увидел не лазающим по деревьям и заборам, как это подобало бы делать каждому порядочному мальчишке его возраста. Я увидел его сидящим в саду со склоненной над столиком большелобой стриженой головой. На столе лежала толстая тетрадь, куда он тушью заносил свои зарисовки. Рисование было излюбленным занятием, настоящей страстью Сережи. Он мог так просиживать целыми часами и без устали рисовать все, что ему приходило в голову: жанровые сценки, отдельные фигуры, лица… Этих тетрадей он нарисовал великое множество, ими был завален чердак городской квартиры. С неистощимой выдумкой и огромным юмором, с уверенностью и мастерством профессионального художника набрасывал он свои рисунки, которые напоминали работы Буша и Гульбрансона из «Симплициссимуса». Это была какая-то бессознательная и беспрерывная тренировка фантазии, еще в детстве заложившая основы неповторимого мастерства Эйзенштейна. Я об этом так подробно рассказываю потому, что профессия художника была его второй профессией и сыграла огромную роль в творчестве.
В среде певцов широко распространено выражение — «ставить голос». А у художника Валентина Серова я как-то прочел не менее удачное определение — «ставить глаз». Эйзенштейн с детства «ставил свой глаз», упорно и неутомимо тренируя свою фантазию, зоркость, меткость, остроту наблюдения.
Между прочим, мы с ним очень любили разглядывать карикатуры на политические темы Сергея О. (Животовского), которые еженедельно появлялись на обложках журнала «Огонек», и с нетерпением ожидали каждого следующего номера.
Несколько слов о его семье. Родители жили в разводе: мать — в Петербурге; отец вместе с маленьким сыном — в Риге. Он был гражданским инженером и архитектором города и строил безвкусные дома, в стиле плохого модерна. Однажды Сережа наивно спросил отца: «Папа, как тебе не стыдно строить такие ужасные дома?» Отец очень рассердился и сделал выговор гувернантке: «Почему так плохо воспитывается мой сын?»