ялись танцоры, одетые, как обитатели лесов, в зеленый бархат. Посреди леса возвышался золотой замок, перед ним сидел мужчина и плел гирлянду из роз для принца. Когда помост с живой картиной остановился перед Екатериной, из замка выскочили вооруженные рыцари и вызвали весь двор на арену, чтобы устроить новый турнир.
Было показано еще несколько живых картин, устроены пиры, банкеты и, конечно же, танцы, в которых Генрих проявил себя превосходно – прыгал и скакал, доказывая свою неутомимость. Он пребывал в таком воодушевлении, что приказал оставить двери в Белый зал открытыми, дабы простолюдины заходили внутрь и смотрели на торжества. Екатерина не могла оторвать глаз от мужа – он выглядел таким беззаботным и жизнерадостным. Золотые буквы «Г» и «Е» с его турнирного костюма были перешиты на пурпурный атласный дублет, чтобы он мог и теперь объявлять всему миру о своей любви к Екатерине.
Луис Карос восхитился этими инициалами:
– Они, конечно, не из настоящего золота, ваша милость?
– Я так не думаю, – вмешался граф Суррей.
– О, они золотые, уверяю вас, – сказал Генрих, – но если вы мне не верите, я докажу это! – Одним ловким прыжком он вскочил на трон, и на него обратилась сотня пар глаз.
– Дамы и господа! – провозгласил Генрих. – Некоторые из присутствующих здесь сомневаются в том, что эти накладки золотые, так что сейчас мы потанцуем, и я предлагаю вам всем попытаться снять их с меня, чтобы вы сами смогли убедиться, какие они! Дайте музыку!
Музыканты на галерее заиграли живую мелодию. Генрих взял Екатерину за руку и вывел ее в центр зала. Покружил, поклонился, обхватил за талию и пустился в пляс, а придворные пытались сорвать нашитые на его одежду инициалы. Но и простолюдины, решив, что щедрость короля распространяется и на них, устремились вперед и начали хватать и срывать с него что попало. Прошло совсем немного времени, и дублет Генриха был разорван, он стоял в рубашке и коротких штанах, беспомощно смеясь, а его добрые подданные теперь нацелились на лордов и разоблачали их, лишая нарядов.
Екатерина нашла убежище на помосте вместе с дамами из своей свиты, где к ней поспешил присоединиться Генрих.
– Не думаете ли вы, что их пора остановить? – нервно спросила она.
Генрих лишь усмехнулся:
– Пусть получат свое от моих щедрот в честь принца! Я прокричу это! Налетай! Разбирай! Матерь Божья, глядите!
Екатерина посмотрела в ту сторону, куда указывал Генрих. Сэр Томас Найвет, канцлер казначейства, карабкался вверх по колонне, чтобы избежать хищных рук толпы, и был абсолютно гол, так что дамам открывался широкий вид на его мужские достоинства. Генрих от души веселился.
– Они зашли слишком далеко, какой стыд! – возмутилась Екатерина, вставая на ноги: разохотившаяся толпа начала двигаться к помосту.
У нее на глазах двое одетых в домотканое платье детин протянули лапищи к ее дамам, пытаясь ухватить бело-зеленый шелк платьев, надетых для участия в живых картинах. Генрих тоже это заметил.
– Довольно! – проревел он трубным гласом и подал знак стражникам.
Вооруженные пиками воины мигом оказались в центре толпы, вытолкали чернь к дверям, а потом и вон из зала, оставив короля и его оборванных придворных дивиться друг на друга. Кто-то бросил бедному Найвету рваную накидку. Генрих снова засмеялся. Повисла пауза, а потом его примеру последовали остальные и не останавливались, пока стропила не задрожали, эхом отражая раскаты хохота.
– Давайте начнем банкет! – крикнул король. – В таком виде! – Он взял Екатерину за руку и повел свою веселую потрепанную свиту в зал для приемов.
Зазвучали трубы, Генрих и Екатерина возглавили процессию, которая прошествовала в главный зал. Следом за королем и королевой шли фрейлины, иностранные послы и знать. Генрих сам проводил послов к отведенным им местам, потом сел рядом с Екатериной за стол на помосте под навесом, украшенным королевскими гербами Англии.
Екатерина сомневалась, сможет ли вынести еще один пир. Ей казалось, что за последние недели она ничего больше не делала, кроме как ела и пила; она чувствовала, что каждый день прибавляет в весе. Екатерина слышала, что при французском дворе идеалом считались тонкая талия и упругий зад; что ж, зад у нее был, но она сомневалась, что ее талия когда-нибудь снова постройнеет. Генрих же вовсе не заботился о своей фигуре: та оставалась подтянутой благодаря постоянным упражнениям и разнообразным занятиям. Во время пира он голодными глазами смотрел на огромные блюда, которые ему с большими церемониями подносили. Тут были разные сорта мяса, приправленные дорогими специями и соусами, пышные пироги с толстыми корками и – самое замечательное – павлин, зажаренный и снова одетый в оперение.
Один дворянин поставил перед королем блюдо с мясом.
– Кейт, позвольте мне обслужить вас, – любезно предложил Генрих, отхватил своим ножом самые лакомые кусочки и положил их на серебряную тарелку с позолотой, стоявшую перед Екатериной. – Вина королеве!
У стола мигом появился паж с кувшином.
Екатерина подняла кубок:
– За вас, мой возлюбленный супруг!
Генрих пожирал ее глазами.
– Да будет так всегда! – заявил он. – Кейт, я написал для вас новую песню, зимнюю балладу. После обеда вы ее услышите!
– Буду ждать с нетерпением.
Генрих не мог долго сидеть на месте. Вскоре он уже ходил вокруг столов, разговаривал с гостями, потом на некоторое время исчез. Вернулся он одетым в турецкое платье, в сопровождении группы актеров, с которыми начал танцевать, к удовольствию собравшейся компании. Потом, раскрасневшийся от напряжения, купаясь в овациях, он присоединился к Екатерине за столом, как раз когда принесли десерт – огромную сахарную скульптуру в форме замка, при виде которой многие восхищенно ахнули.
– Об это можно доблестно обломать зубы, – тихо пробормотал Генрих на ухо Екатерине и вежливо махнул рукой, чтобы угощение убрали со стола, за которым сидели самые почетные гости.
После этого король безуспешно пытался скрыть веселье при виде того, как другие участники пира пытаются угоститься этой твердокаменной сластью.
– По крайней мере, вид впечатляющий, – с улыбкой заметила Екатерина.
Когда скатерть убрали и поставленные на козлы столешницы унесли, Генрих приказал дать ему лютню. Разговоры умолкли, и он запел чистым, красивым голосом.
Как остролист зеленеет
И никогда не желтеет,
Так и я во все времена
Был верен любви сполна!
Когда остролист зеленеет,
С ним рядом зелен лишь плющ,
Нигде не видать ни цветка,
Ветви голы, и ветер колюч.
Тогда своей госпоже
Торжественно обещаю:
Из всех других только к ней
Я сердце свое склоняю.
Адью, моя госпожа.
Прощайте, моя дорогая,
Пленившая сердце мое,
Знайте, вам верен всегда я!
Выводя последние строки, он встретился взглядом с Екатериной, которая едва не лишалась чувств от радости.
– Браво! – крикнула она и хлопнула в ладоши, давая тем начало шквалу оваций. – Это прекрасная песня!
– Благодарю вас, моя милая, – сказал Генрих, кланяясь и принимая аплодисменты. – Думаю, можно добавить припев, что-нибудь вроде: «Зеленеет остролист, вьется-вьется старый плющ…» Я еще не придумал последние строки.
– Еще, сир! – раздался голос с дальнего конца низкого стола; он принадлежал сэру Томасу Болейну, одному из партнеров Генриха в поединках на копьях.
– Да! Да! – поддержали остальные.
– Прошу вас, сэр! – эхом подхватила Екатерина.
Тут откуда ни возьмись появился граф Суррей и что-то тихо сказал на ухо королю. Генрих повернулся к супруге:
– Кейт, меня призывает срочное дело. Вернусь, как только смогу.
Он встал, поклонился ей и вышел вслед за Сурреем через дверь сбоку от помоста.
– Может быть, наши менестрели исполнят для нас какую-нибудь мелодию! – воскликнула Екатерина. – Давайте танцевать!
Она просидела минут пять или десять, наслаждаясь музыкой и видом плавно двигающихся вдоль зала пар, но тут вернулся Суррей, без короля.
– Мадам! – Длинное и плоское, как стена, лицо графа было мрачным. – Его милость просит вас пройти в его кабинет.
Екатерина встала, удивляясь про себя, к чему все это, и торопливо пошла вместе с Сурреем в апартаменты короля, фрейлины – следом. Когда они проходили по опустевшему залу для приемов и личным покоям, охранники вытягивались в струнку. В передней перед входом в кабинет Суррей повернулся к Екатерине:
– Мадам, его милость желает переговорить с вами наедине.
– Вы можете идти, – сказала она своим дамам и толкнула дверь.
Сердце ее было полно недобрых предчувствий.
Генрих зажег две свечи. Пляшущие огоньки освещали его заплаканное, полное горя лицо. Тогда она поняла, что он скажет ей, но приготовилась всем своим существом дать отпор этой новости, не поверить в нее. Пока слова не произнесены, ужасной правды не существует.
Генрих протянул к ней руки и заговорил. Она вдруг начала кричать, кричать без остановки, потом кто-то подхватил ее в объятия, а она погружалась и погружалась в ужасную темноту…
Она лежала на промокшей подушке, не в силах остановить поток слез, которые лились уже много часов.
– После такой великой радости… быть пораженными такой скорбью, – всхлипывала она.
– Кейт, я не знаю, что сказать вам.
Голос Генриха оборвался. Он все время был с ней, лежал рядом, безуспешно пытался утешить. Его руки снова крепко обхватили ее.
– Он не страдал, – сказал Генрих. – Его душа сейчас у Бога среди невинных.
При этих словах глаза короля наполнились слезами.
– Мы молоды, у нас будут еще другие дети, – говорил он.
– Я хочу вернуть своего ребенка! – рыдала Екатерина. – Мне нужен мой маленький сыночек! Я не должна была оставлять его. Я его мать, но меня не было рядом, когда он нуждался во мне.
– Мы не должны подвергать сомнению премудрость Божью. Если бы вы были там, то все равно не спасли бы его. Это случай, простуда… Он был совсем малыш. – Голос короля вновь задрожал, грозя оборваться.