Однако создавалось впечатление, что герцог вовсе не торопится домой: всем было очевидно, что он нашел утешение в обществе Джейн Попинкур. Екатерина нахмурилась, увидев Джейн рядом с ним: вообще-то, той полагалось сопровождать свою госпожу. Но женщина эта, по общим отзывам, сама теперь была госпожой – госпожой сердца. Екатерина сделала себе мысленную заметку: надо предупредить Джейн, что ее поведение вызывающе. Уже поползли слухи, и это отразилось на ней – королеве!
– Это лучшие кони, каких я когда-либо видел, ваша милость, – сказал де Лонгвиль на прекрасном английском.
Слава Богу, свободного времени для совершенствования у него было предостаточно. Однако взгляд герцога был прикован скорее к Джейн, чем к лошадям.
– Ваша милость изволили сказать, что я могу обсудить с вами дела Мантуи, – произнес посланник.
– Не сейчас. Поговорим в другое время. Мы уже опоздали к обеду, а потом должны быть танцы.
Итальянец выглядел возмущенным. Екатерина подавила досаду: вот опять Генрих пренебрегает делами государства. И это после того, как посол проделал столь долгий путь, да к тому же с такими прекрасными подарками! Без сомнения, кончится тем, что положенные почести ему, как обычно, окажет Уолси.
Они вместе вернулись во дворец. Екатерина смолчала. В тот момент у нее были другие заботы. Она беспокоилась из-за грядущей стычки с Джейн Попинкур и раздумывала, не пришла ли пора открыть Генриху собственные приятные новости, но решила не делать этого. Брэндон, Комптон и эти повесы Николас Кэри и Фрэнсис Брайан шли у них за спиной. Брэндон, как обычно, увивался за принцессой Марией, ловя каждое ее слово. Это также тяготило Екатерину. Брэндон был уже достаточно взрослый, чтобы понимать, что к чему, однако он не делал секрета из своих любовных интересов, и Мария поощряла его, несмотря на предполагаемый брак с эрцгерцогом Карлом.
Екатерина хотела дать понять Генриху, как ее беспокоит Мария. Она уже дважды говорила ему о своей тревоге, но он лишь отмахивался:
– Это безобидный флирт. Мария знает свой долг. По общим отзывам, эрцгерцог – серьезный юноша. Пусть она позабавится, пока может.
– Но, Генрих, она любит Брэндона, это ясно как день.
– Она знает, что он ей не пара.
– Пожалуйста, попросите его держаться от нее подальше.
Тогда Генрих терял терпение и начинал сердиться на нее. Казалось, он ни в чем не может отказать Брэндону.
– Они всего лишь шутят друг с другом и смеются. Брэндон ни разу не прикоснулся к ней. Он не посмеет. – В голосе Генриха послышалось раздражение. – Кейт, вы беспокоитесь о пустяках.
После пяти лет супружества Екатерина знала, когда лучше придержать язык. Она смолкла, хотя и продолжала тревожиться за эту своевольную девушку. Но Генрих не прислушается к ее словам. Потом пришла непрошеная мысль: а что, если об этом скажет Уолси?
Усиливавшееся влияние Уолси продолжало беспокоить Екатерину. Он был ей несимпатичен, и она ему не доверяла. Бывший олмонер стал епископом Линкольна, затем архиепископом Йорка. Огромные доходы с епархии позволяли ему содержать роскошный двор, который соперничал по богатству с королевским, к тому же Уолси постоянно что-то строил. Особняк в Йорке – его епископская резиденция – должен был стать вторым по величине зданием в Лондоне после дворца Ламбет; рядом с ним даже королевские резиденции выглядели скромно. А теперь он взялся за возведение собственного дворца – Хэмптон-Корт на Темзе в графстве Суррей.
Не подобало скромному сыну мясника и служителю Бога иметь так много собственности, думала Екатерина. И использовать для обогащения свой высокий ранг в Церкви тоже было неправильно. Он был лицемером, слишком самодовольным, слишком сладкоречивым, и ему явно недоставало смирения, столь необходимого и похвального для князя Церкви. Но хуже всего было то, что Уолси испытывал слишком сильные симпатии к французам. Может быть, лишь с целью противопоставить что-то ее собственному влиянию, хотя, конечно, сам он отрицал это. Екатерина не могла понять, почему Генрих, считая, что имеет права на французский престол, под чужим влиянием вел внешнюю политику, выгодную давнему врагу Англии. Впрочем, Испании тоже. Не стоит забывать об этом.
Наверное, лучше было помалкивать, но слишком многое стояло на кону. В ту ночь, после того как Генрих закончил предаваться любви, Екатерина решила, что теперь супруг в подходящем настроении и прислушается к ее словам, как бывало всегда. Она была уверена: стоит ей поделиться с ним своей новостью – и он будет готов согласиться со всем, что она скажет.
– Может быть, мой Генрих, нам не следовало сегодня любить друг друга, – проговорила Екатерина, уткнувшись в шершавую кожу его щеки.
– Ммм? Дорогая, вы плохо себя чувствуете? – спросил он, улыбаясь и целуя ее в висок.
– Самочувствие мое прекрасное, – она подняла на него взгляд, – какое и должно быть у женщины в моем положении!
Голубые глаза Генриха расширились.
– Хвала Господу, Кейт! Вы уверены?
– Уже три месяца. Я не хотела говорить вам раньше. Надо было подождать. Но теперь я знаю точно, и я очень счастлива!
Генрих обнял ее крепче и радостно поцеловал:
– Это самая приятная новость, какую я слышал после Битвы шпор! Дорогая, я так рад! Я говорил вам, что Бог нас не забыл. На этот раз все будет хорошо – я знаю! Когда это случится?
– Думаю, к Рождеству.
Они лежали и разговаривали о принце, который, Генрих не сомневался в этом, находился в ее утробе. О его будущем дворе, о турнирах, которые устроят в честь его рождения.
– Уолси должен стать крестным отцом, – сказал Генрих.
– Я бы предпочла кого-нибудь другого, – осмелилась перечить Екатерина, зная, что сейчас можно.
– Почему же нет?
– Боюсь, Уолси слишком симпатизирует нашим врагам-французам. Думаю, он противится моему влиянию и, мне кажется, постоянно работает против интересов Испании.
Она почувствовала, как Генрих напрягся в ее объятиях.
– Я так не считаю, – помолчав, произнес он. – Он верен мне и очень прагматичен, когда дело касается внешней политики. Я бы доверил ему свою жизнь и свое королевство.
– Именно это ему и нужно! Править здесь, пока вы играете роль короля.
Тут же она пожалела о сказанном.
– Кейт, вы действительно так думаете?
– Генрих, пока вы проводите время за играми и пирами, Уолси приобретает все больше влияния и узурпирует власть, которая по праву принадлежит вам как миропомазанному королю. И так думаю не только я. Уолси вызывает недовольство у многих ваших приближенных.
Генрих откинулся на подушку:
– Они просто завидуют. Ни один из них не достоин носить для него свечу.
– Генрих, вашими советниками должны быть ваши лорды. Они рождены для этого, происходят из древних родов со славной историей службы короне.
– Кейт, с незапамятных времен церковники имели влияние в этом королевстве, так же как в Испании! – с возмущением ответил Генрих. – Разве ваша мать не опиралась на монаха Торквемаду, который заставил ее основать инквизицию? Вы не имеете права судить меня. И прежде чем вы продолжите, запомните: отныне при моем дворе ценятся способности, а не родословная. Дни могущественных вельмож миновали. Я отдаю предпочтение новым людям перед старой знатью – таким как Брэндон, Болейн, Комптон и Уолси. И я готов вознаграждать за хорошую службу, а не за длинную родословную.
– Но Уолси служит вам скверно! Как можно полагаться на человека, который благосклонен к вашим врагам? И какой истинный служитель Церкви накапливает такие богатства?
– Вы повторяете слова Уорхэма, который вечно скулит и ноет что-то о богатствах Уолси. Если бы он служил мне так же хорошо! А что до влияния Уолси на мою внешнюю политику – поверьте, он не симпатизирует французам, и вы должны позволить мне самому судить об этом. Это мужские дела.
Он как будто дал ей пощечину. Никогда еще Генрих не разговаривал с ней так пренебрежительно. До сих пор он внимал ее советам, говорил, что ценит их, а теперь в одно мгновение заставил ее почувствовать, будто ее слова не имеют никакого значения. И во всем виноват Уолси. Этот умный, тонкий, беспринципный человек вытеснял ее из числа советчиков короля – с места, принадлежавшего ей по праву, и Генрих не хотел или не мог заметить этого. Как же она будет защищать интересы Испании, если муж не прислушивается к ее мнению? Что же теперь будет с доверием, которое сложилось между ними?
– Простите, если я обидела вас, мой господин, – сказала она, поворачиваясь спиной к Генриху и накрываясь одеялом.
– Вы прощены, Кейт, – добродушно ответил Генрих, как будто это она была виновата. – Я понимаю, вы сейчас склонны к капризам. Забудьте об Уолси и делах государства. У вас есть более важные дела, которые должны занимать ваши мысли, например подготовка к рождению нашего сына. – Он погладил ее по плечу, встал с постели, надел ночной халат, колпак и ночные туфли и, мягко ступая, двинулся к двери. – Спокойной ночи, Кейт.
А вслед за тем к Екатерине пришло известие о болезни супруга. Врачи с вытянувшимися лицами пришли и сообщили страшное: у короля оспа. Екатерина закачалась, будто вот-вот упадет в обморок. Ее усадили, открыли окно, принесли вина и заверили, что беспокоиться не о чем.
– Его милость крепок телом, – говорили ей. – Он скоро поправится.
«Да, – подумала она, – но не будет ли его золотисто-рыжая мужественная красота испорчена навеки?» Она умоляла о встрече с супругом.
– Об этом не может быть и речи, мадам, особенно в вашем положении. Риск заразиться слишком велик.
Так что Екатерина была принуждена многие недели ждать и страдать, терзаться неизвестностью и надеяться, что от нее не утаят дурных вестей. Что происходит там, за закрытыми дверями личных покоев Генриха? Она не могла вынести мыслей о его возможной смерти. Она потеряет своего короля, своего любимого, своего защитника, Англия останется без наследника, пока не родится ребенок, которого она носила под сердцем. Может даже начаться гражданская война, потому что немало отпрысков королевской крови могут предъявить свои сомнительные притязания на престол. И Екатерина молилась, молилась и молилась о выздоровлении Генриха.