На лицах подмастерьев, по большей части людей молодых, отобразился ужас. Откуда-то сзади, из глубины просторного зала, раздались жалобные рыдания и причитания.
– Мы распорядились, чтобы матери и сестры виновных в преступлении явились сюда и слышали мой приговор, – провозгласил Генрих.
Некоторые из подмастерьев и сами уже плакали.
– О несчастные! – вздохнула Екатерина.
Будучи сама матерью, она могла представить себе, что чувствовали эти женщины. Как ужасно терять сыновей, совсем юных, и таким постыдным образом! Некоторые из осужденных, казалось, еще не доросли до того, чтобы бриться.
Екатерина понимала, чего ждет от нее Генрих, но она в любом случае сделала бы это, а потому встала со своего места, опустилась перед королем на колени и воздела сцепленные в мольбе руки. Из глаз ее непроизвольно полились слезы.
– Сир, – умоляющим тоном произнесла Екатерина, – ради меня и ради этих несчастных женщин, которые вот-вот потеряют своих сыновей, я прошу вас, пощадите подмастерьев.
К ее удивлению, Уолси тоже неуклюже преклонил колени.
– Позвольте мне прибавить свою мольбу к просьбе ее милости, – обратился он к королю.
Екатерина не могла отделаться от мысли, что это был обдуманный шаг, предпринятый ради повышения своей – и Генриха – популярности в народе.
Создалось впечатление, что вздохи и стоны стоявших в зале несчастных вмиг выжидательно смолкли. Генрих в раздумье смотрел на двоих коленопреклоненных просителей у его ног. Екатерина молилась, чтобы он проявил человеколюбие; конечно, он не упустит возможности завоевать любовь своих подданных.
Глаза короля подобрели, как только он остановил взгляд на Екатерине.
– Ни в чем не могу отказать вам, – произнес он, потом повернулся к Уолси. – Ваши молитвы услышаны, мой верный советник. – Король поднялся. Его голос зазвучал колокольным звоном. – Все прощены и освобождены. Вы, молодые люди, можете благодарить королеву и кардинала за спасение ваших жизней.
Раздались радостные крики, подмастерья скидывали с шей удавки, подбрасывали их в воздух и проталкивались сквозь толпу к своим родным. Раскаты смеха и возгласы ликования эхом разносились по сводчатому залу, и отовсюду слышались молитвы за добрую королеву, мягкая просьба которой возобладала над гневом короля. Екатерина слышала, что говорят люди, и была глубоко тронута.
Генрих стоял подбоченясь и с широкой улыбкой наблюдал за сценой, которая разыгрывалась внизу.
– Вы хорошо сделали свое дело, Кейт, – сказал он. – И вы, Томас, тоже. – Король поднял руку, отвечая на приветственные крики в свой адрес. Мало что любил он больше, чем выражение любви поданных. – Теперь все довольны, и никто не пострадал.
Екатерина была вынуждена признать: в деле управления государством ее супруг достиг немалого искусства.
Вскоре после этого Екатерина с некоторым облегчением распрощалась с Маргаритой Тюдор и ее маленькой дочкой. Они уже около года жили в Скотланд-Ярде на содержании у Генриха. Муж Маргарет, граф Ангус, к огорчению супруги, отказался воссоединиться со своим семейством и обнаружил корыстные мотивы женитьбы, присвоив себе ее ренту в Шотландии. С тех пор Маргарита только и делала, что причитала и жаловалась, и даже Екатерина, сочувствуя несчастной, устала от этого.
Генрих заключил новое перемирие с Шотландией, что давало Маргарите надежду на восстановление регентства и опеки над юным королем Яковом и позволяло Генриху наконец отправить ее домой. Генрих с не делающей ему чести поспешностью назначил герцога Шрусбери сопровождать королеву Маргариту на север. Прощание брата с сестрой было натянутым. Когда кавалькада удалилась по Большой северной дороге и скрылась из виду, Генрих повернулся к Екатерине и испустил долгий вздох.
– Слава Богу! – тихо произнес он. – Если еще когда-нибудь пойдут разговоры о том, что она снова здесь появится, мне придется быстро спланировать кампанию во Франции!
Глава 171517–1518 годы
– Кейт, мы должны немедленно покинуть Лондон! – сказал Генрих, дико вращая глазами. – Я сейчас узнал, что в городе появился первый больной потницей.
Екатерина сразу подумала о Марии в детской в Ричмонде. Она слышала об эпидемии потницы, которая поразила Англию в тот год, когда отец Генриха заполучил корону, но это было давно. Враги почившего короля считали это Божьей карой, ведь тогда умерли тысячи людей.
Для человека храброго почти во всех отношениях Генрих чрезмерно страшился болезней и смерти. Они ужасали его и вызывали в нем отвращение. Екатерина потеряла счет случаям, когда он показывал ей какое-нибудь пятно или сыпь на своем теле и спрашивал, не думает ли она, что это симптом какого-нибудь ужасного недуга. Если он подхватывал простуду, то лечил ее как серьезное заболевание. А находиться в обществе человека, пораженного какими-нибудь язвами или болячками, и вовсе не мог.
Екатерина задумалась, не внушили ли Генриху этот страх смерть Артура и последовавшая вскоре кончина матери. Она предполагала, что эта боязнь лишь усиливалась скорбным осознанием того, что в случае смерти у него не останется наследника. Но Екатерина была уверена: ее супруга приводила в панику не только возможность гражданской войны. Это было нечто гораздо более личное.
Она помнила, как Генрих убегал от чумы, которая навещала Лондон почти каждое лето и процветала на грязных узких улочках. Не раз наблюдала, как он, чтобы избежать заражения, прятался в каком-нибудь удаленном доме с несколькими слугами. «Чума, – часто говаривал Генрих, – не имеет почтения к личностям, и я должен беречь себя». И все же Екатерина еще ни разу не видела своего мужа таким испуганным, как сейчас. Он рассеянно привлек ее к себе. Он дрожал.
– Потница смертельна, – бормотал Генрих, – она гораздо хуже чумы. Кейт, нам повезло, что на нашем веку еще не случалось вспышек этой болезни, но я слышал о ней ужасные вещи. – Король повернулся к своим трепещущим докторам. – Доктор Чемберс знает, как она опасна.
– В самом деле, ваша милость. Это отвратительное заболевание и страшное, потому что человек может быть здоров за обедом и отправляется в мир иной к ужину.
– Большинство заразившихся умирают, – мрачно произнес Генрих.
– К тому же болезнь крайне заразна, – добавил доктор, – и распространяется с ужасающей скоростью. Ваша милость поступает мудро, удаляясь из Лондона.
– Но что происходит с теми, кто заражается? – поинтересовалась Екатерина, продолжая беспокоиться о Марии.
– Мадам, болезнь начинается с оцепенения, дрожи, головной боли, иногда головокружения. Больной испытывает сильный упадок сил. Через один-три часа развивается обильное потоотделение, пульс учащается, и эти симптомы продолжают усиливаться, пока не наступает кризис.
Екатерина вздрогнула:
– Принцесса в безопасности?
– Я распорядился, чтобы при первом же сообщении о заболевшем ближе пяти миль ее тут же перевезли в другое место, – отозвался Генрих. Он оставил Екатерину и взволнованно закричал ее фрейлинам: – Собирайтесь! Немедленно! Мы уезжаем в деревню!
Екатерина поспешила написать записку Маргарет, леди Брайан, которая отвечала за детский двор Марии, приказывая ей принять строжайшие меры предосторожности.
– Проследите, чтобы это отправили в Ричмонд немедленно! – велела она одному из конюших, сунув ему в руку письмо, а сама спешно вышла из своих апартаментов.
На крытой галерее у входа их ожидал Уолси, чтобы попрощаться. В детстве он переболел потницей и выздоровел, поэтому был невосприимчив к болезни, а значит, мог остаться в столице и заниматься делами.
– Объявите всем без исключения, чтобы ни при каких обстоятельствах ни один человек, бывший с больными потницей, не приближался к нам, – распорядился Генрих.
Потом вскочил на ожидавшего его скакуна – и был таков. Екатерине показалось, что они упаковали вещи и тронулись в путь за десять минут.
Через несколько часов, погоняя лошадей и выжимая из них все возможное, они прибыли во дворец Уокинг, который практически не использовался с того времени, когда им владела бабушка Генриха, леди Маргарет. Как только копыта простучали по подъемному мосту, Генрих заперся в наскоро приготовленных для него комнатах и стал придумывать профилактические средства против потницы. Он хорошо знал медицину и с удовольствием готовил для себя лекарства.
Екатерина оставила его заниматься этим, ни на миг не надеясь, что придуманные им зелья помогут в борьбе с этой смертельной напастью. Голова у нее раскалывалась весь день, что вызывало немалые опасения, а потому королева удалилась в свои покои полежать и отдохнуть. Уснуть ей не удавалось. Она тревожилась за малышку Марию и хотела быть с ней. И еще молилась, чтобы утихла головная боль, но напрасно. Когда Генрих пришел в ее комнаты ужинать, она слишком плохо себя чувствовала, чтобы разделить с ним трапезу, и начинала все сильнее беспокоиться. Услышав, что супруг спешно покинул ее покои, Екатерина не удивилась.
На следующий день она была бесспорно больна и оставалась в постели, кашляла до боли в груди и страшилась умереть, оставив Марию без матери. Доктор Чемберс заверил Екатерину, что это совершенно точно не потница, и прописал настой из листьев иглицы, ягод, лепестков ириса и корней окопника с медом. Вкус был мерзкий, но Екатерина послушно пила лекарство. Привезли письмо от леди Брайан: с Марией все в порядке и поблизости не было случаев потницы. Беспокойство о том, что может произойти в Ричмонде, мешало Екатерине забыться и отдохнуть, а это было необходимо для борьбы с недугом.
На шестой день болезни она почувствовала себя немного лучше и тогда поняла, что уже второй раз у нее нет месячных. «О, прошу Тебя, Господь Всемогущий, пусть я буду беременна!» – молилась Екатерина. Она встала с больничного одра и провела много часов в молитве на коленях в церкви; она давала обеты Богу, она постилась.
– Мадам, вы вредите себе, – увещевала ее Маргарет Поул. – Если вы ждете ребенка, нужно заботиться о себе.