– Но я должна показать Господу, что достойна иметь этого ребенка, – возразила Екатерина.
– Он это знает, можете не сомневаться. Пожалуйста, вернитесь в постель. Вы неважно выглядите. Позвольте мне помолиться о том, чтобы Господь благословил вас сыном.
Екатерина с благодарностью утонула в подушках. Вскоре она уснула, а когда пробудилась, над ней нависало встревоженное лицо Генриха.
– Как вы, Кейт? – спросил он, беря и пожимая ее руку. – Я беспокоился о вас. Чемберс запретил мне видеться с вами из-за опасности заразиться, но я все время справлялся о вас.
– Мне лучше, – заверила супруга Екатерина и ответила на его рукопожатие. – И знаете, Генрих, кажется, я жду ребенка!
Екатерина снова была на ногах, и Генрих обращался с ней как с хрупким стеклянным венецианским кубком. Она вполне оправилась, и новости из Ричмонда приходили утешительные. Только по утрам ее слегка подташнивало, и она испытывала добрые предчувствия по поводу этой беременности, хотя не смела говорить о них.
Мод Парр тоже снова носила ребенка, и как приятно было сидеть рядом и говорить о будущих детях, шить из тончайшего батиста и мягкой шерстяной ткани крошечные чепчики и другое приданое для новорожденных. И – радость из радостей – пришло письмо от Марии, полное новостей о ее дорогом малыше Генрихе и чу́дном Уильяме. Живой остроумный стиль письма вызвал у Екатерины воспоминания о детских годах, которые они с Марией провели вместе, а потом о том времени, когда она стала королевой, а Мария – ее наперсницей. Такие мысли всегда поднимали ей настроение.
Однако сообщения о потнице заставляли нервничать. Лихорадка бушевала в Лондоне и распространилась на все окрестности. Количество смертей увеличивалось, а вместе с тем возрастал и страх Екатерины за дочь.
В сентябре лорд Уиллоуби написал ей, что их с Марией сын стал жертвой потливой лихорадки. Мария восприняла это очень тяжело, и сердце Екатерины сжалось от боли за подругу. Она прекрасно поняла, что это означает. И двух недель не прошло с тех пор, как она читала об успешном развитии милого Генриха, о его шелковистых темных кудряшках и первых зубиках. Ей было известно, каково это – смотреть на любимое детское личико и видеть на нем печать смерти. Екатерине хотелось поехать к Марии, утешить ее, как делала та, когда умирали дети самой Екатерины; она рвалась увидеть свою дочку и убедиться, что с ней все в порядке. Но это было невозможно. Только сумасшедший рискнул бы отправиться в путешествие по стране, в которой свирепствовала лихорадка. Болезнь могла притаиться и поджидать жертву за любым углом. Поэтому Екатерина зажгла свечи, поминала маленького Генриха Уиллоуби, чья душа наверняка пребывала у Бога, и молилась за его скорбящих родителей. Она послала им прекрасно иллюстрированную копию книги леди Джулианы Норвич «Откровения Божественной любви» и сама плакала над словами утешения, которые в ней содержались: «Бог не говорил, что у вас не будет забот, что вы не будете поруганы, что вы не пострадаете; но Он сказал: вас не осилят». Это были любимые строки Екатерины, они приносили ей успокоение в тяжелые моменты.
Когда она передала новость о смерти сына Марии Генриху, он крепко обнял ее, закрыл глаза, лицо его исказилось от боли. Он тоже почувствовал, через какие страдания проходили Уиллоуби. Но его тревожило другое.
– В Суррее появились заболевшие, – нервно сказал Генрих. – Мы должны покинуть Уокинг.
– Поедем в Ричмонд? – воскликнула Екатерина.
– Нет, Кейт. Мария пока там в безопасности. Суррей – большое графство.
Они отправились на запад, в Гемпшир. На этот раз Генрих ехал на коне впереди, а Екатерину везли следом в носилках. Была ли тому виной болтанка на изрезанной колеями дороге или последствия недавно перенесенной болезни, Екатерина сказать не могла, но, когда они прибыли в уединенный частный дом, который Генрих реквизировал у владельца, по ногам ее на пол стекала кровь…
Екатерина наблюдала, как Мария, приподняв юбки, пыталась подражать реверансу леди Брайан.
– А теперь попробуйте еще раз для своей дорогой мамочки, – наставляла гувернантка.
Мария закачалась, а потом со смехом повалилась в ворох юбок. Она действительно была очаровательнейшим ребенком – такая беспечная, такая резвая, такая добродушная.
Стоявший рядом сэр Томас Мор весело захохотал. Этот новый личный советник короля был знаменитым ученым и прекрасным человеком. Он находился при дворе совсем недолго, однако и Екатерина, и Генрих уже успели полюбить его. Сегодня Екатерина пригласила сэра Томаса познакомиться с Марией, зная, что тот ратовал за образование женщин, и предчувствуя, что вскоре ей понадобятся его советы и содействие.
– Попробуй еще раз! – сказал Мор Марии.
Двухлетка встала на ножки, готовая порадовать этого добряка с кроткими глазами.
– Смотри на меня, – приказала девочка и сделала прекрасный реверанс.
Все зааплодировали и заулыбались, даже Мод, которая имела мало поводов для веселья. В ноябре от потницы умер ее муж, а вслед за этим она разродилась мертвым ребенком – видимо, от испытанного потрясения и глубокой печали. Они с Екатериной сблизились, разделяя общую скорбь по утратам. Дочь стала утешением для Екатерины, а потом к этому добавилось еще и ожидание нового ребенка, который шевелился у нее в животе, и ей радостно было видеть Мод немного оживившейся и проявлявшей интерес к жизни.
Маргарет Поул увела Марию: девочке пора было идти гулять. Екатерина хотела, чтобы ее дочь каждый день хотя бы недолго, но дышала свежим воздухом.
– Принцесса очаровательна, – сказал королеве Мор, когда они вместе прогуливались по галерее, выходившей окнами в сад Гринвича.
– Я слышала, сэр Томас, что ваши дочери хорошо образованны. – Пока Екатерина говорила эти слова, ребенок у нее под сердцем ворочался и пинался.
– Меня осуждали за то, что я даю им такое же образование, как сыновьям, но я не вижу оснований, почему дети не должны быть воспитаны одинаково. Девочки не менее способны к учебе, что видно и на примере вашей милости. Англии повезло иметь королевой такую благочестивую и образованную леди.
– Вы мне льстите, сэр Томас! – Екатерина улыбнулась. – Скажите, как дела у леди Элис?
– Моя жена отлично себя чувствует, мадам, и все так же решительна и прямолинейна, как обычно! – Мор хохотнул. – Конечно, я шучу, мадам! Я необыкновенно счастлив в семейной жизни. Несмотря на то что Элис, пренебрегая поучениями святого Павла относительно покорности мужу в доме, женщина весьма решительная и достойная соперница в спорах.
– Мне не терпится познакомиться с ней, – улыбнулась Екатерина.
Задержавшись у окна, Екатерина следила за Марией: та скакала по саду, сбросив на землю накидку, хотя стоял ноябрь и было холодно. Мор остановился перед висевшим на стене портретом:
– Неужели это мой друг Эразм?
– Он великий ученый. Король и я – мы оба очень высокого мнения о нем.
– И великий гуманист. Я горжусь знакомством с ним. Как говорит Эразм, жизнь без друга – не жизнь, но смерть; наша дружба совершенно особая и длится уже много лет. В моем доме всегда готова комната для него, если он вдруг удостоит меня посещением.
– При дворе ему тоже всегда рады. Ученых мужей король любит несколько больше, чем развлечения. Сэр Томас, он просил меня пригласить вас отужинать с нами сегодня. Вы придете?
– Это будет для меня большая честь, мадам, – ответил Мор, поклонился и поцеловал протянутую ему руку.
Генрих задумал ужин в узком кругу в покоях Екатерины, присутствовать должны были только они втроем. Он хотел подробно поговорить о предметах, интересовавших обоих – его самого и его нового друга.
Сэр Томас явился без промедления и признался, что вздохнул с облегчением, узнав об оказанном ему внимании.
– Я очень обрадовался, получив приглашение в покои вашей милости, – сказал он Екатерине. – За придворной трапезой, когда все болтают без умолку, трудно вести содержательную беседу.
– Добро пожаловать, Томас, – сердечно приветствовал Мора Генрих, дружески хлопая его по спине. – Садитесь. Обойдемся сегодня без церемоний. Я перечитывал вашу «Утопию», и у меня возникло много соображений, которые я хотел бы с вами обсудить. Это невероятно, каким вам видится идеальное государство. Я был бы не прочь устроить такое в Англии!
– Я тоже с наслаждением прочла «Утопию», – поддержала короля Екатерина.
– Для меня это двойная честь! – лучась от удовольствия, произнес Мор.
Генрих сам разлил вино, и, когда подали первую перемену блюд, выложил на стол книгу Мора. В ней было несколько закладок.
– Эта часть особенно поразила меня глубиной, – сказал он. – Если правитель не заботится о том, чтобы его подданные были хорошо образованными, а потом наказывает их за совершенные в неведении преступления, к какому еще можем мы прийти заключению, кроме того, что он сам взращивает воров, а потом карает их! – И король положил себе на тарелку кусок жареного каплуна.
– Что приводит нас к следующему аргументу, – произнес Мор несколько свободнее. – Вместо того чтобы налагать суровые кары на тех, кто нарушает закон, гораздо эффективнее снабдить каждого человека средствами для обеспечения своего существования.
– Но некоторые из них неисправимые злодеи, – заметил Генрих.
– Это правда, сир, но в этом мире очень много несправедливости. Бедность и невежество – основа многих преступлений и зависти. Какая же справедливость в том, что богач, который вообще ничего не делает, живет в довольстве и роскоши, тогда как бедный человек – скажем, возчик, кузнец или пахарь, – который трудится тяжелее, чем скот, зарабатывает себе лишь на скудное пропитание и обречен влачить такое жалкое существование, что даже скотское в сравнении с ним предпочтительнее?
– Томас, вы еретик! – скривился Генрих. – Кому дозволено ставить под сомнение положение, в котором он пребывает по воле Божьей?
– Я последний человек, которого можно назвать еретиком, – улыбнулся Мор. – Но я не осуждаю материальные богатства. Невежество и нужда изгоняются посредством учения. Вашей милости это известно лучше, чем кому бы то ни было другому, ведь при вас расцвели все свободные искусства, вы образованнее и рассудительнее любого предыдущего монарха. В «Утопии» никто ничем не владеет, но все богаты.