Дашкова — нет. Что неизбежно вело к болезненным ударам. И первым, кто дал княгине жестокий урок, был Лев Нарышкин — человек, которого считали аристократическим шутом монархини. Хорошо образованный, хотя пустой и далекий от мыслей о пользе своего существования, он почувствовал болевую точку и высмеял речь главы академии на малом эрмитажном собрании у императрицы. Хуже того, в журнале «Собеседник любителей российского слова» появились «Протоколы общества незнающих», пародировавшие собрания академии{769}. Екатерина II отнеслась к этому сочинению как к шутке, но княгиня шуток не понимала и на следующем же заседании 11 ноября призвала академиков «противустоять насмешкам и невежеству».
Таковы подводные камни. На поверхности вода оставалась спокойной. Новое научное учреждение создавалось специально для составления «Словаря русского языка». Наша героиня погорячилась, сказав, что в России не существует правил: «Грамматика» М.В. Ломоносова признавалась основой правописания уже около полувека. Беда состояла в другом: «…нам приходится употреблять иностранные термины и слова, между тем, как соответствующие им русские выражения были гораздо сильнее и ярче».
Современному читателю покажется неожиданным, но такие слова, как «чувство» (sentiment), «удивление» (admiration), «гений» (genie), «честь» (honneur), «способность» (faculté), «впечатлительный» (impressionnable), «храбрость» (bravoure), «мужество» (courage), «доблесть» (valeur), «неустрашимость» (vaillance) стали общеупотребительными только во второй половине XVIII века{770}. До этого, по словам адмирала П.В. Чичагова, современники пользовались французскими эквивалентами.
«Высший свет во всем пытается подражать французам, — жаловалась гостившая у Дашковой уже в начале XIX века Кэтрин Уилмот. — Это настоящее забвение самих себя»{771}. За «забвение самих себя» благородное сословие упрекали не только иностранные критики, но и отечественные патриотические писатели. Главными обвинениями были язык и воспитание, безоговорочно перенятые у французов. Но вот о чем обычно забывается: отличие образования два века назад от современного состояло в том, что иностранные языки не являлись одним из предметов — равным другим, например, истории, математике, географии и т. д. Они представляли собой как бы первую, базовую, ступень образования в целом. Не освоив их, невозможно было двигаться дальше. Отечественных преподавателей не хватало, а приглашенные иностранцы знакомили учеников с предметом на немецком, итальянском или французском языках. Большинство учебников, трудов по специальности, научной и беллетристической литературы было написано не по-русски.
Волей-неволей приходилось изучать четыре-пять иностранных языков. Но у этого процесса была и оборотная сторона. К 80-м годам XVIII века русский дворянин думал и говорил на французском легче и охотнее, чем на родном. «Мой отец, как и почти все образованные люди его времени, говорил более по-французски, — вспоминал князь П.А. Вяземский. — Жуковский… всегда удивлялся скорости, ловкости и меткости, с которыми в разговоре отец мой переводил на русскую речь мысли и обороты, которые, видимо, слагались в голове его на французском языке»{772}.
Большинству дворян подчас было трудно выразить чувства и мысли, так гладко звучавшие на языке Мольера, языком протопопа Аввакума. Да и сами эти размышления были совсем иного свойства, чем принятые в старой словесности. Екатерина II понимала создавшуюся угрозу потери лингвистической идентичности. Именно об этом свидетельствовало создание Российской академии для печатания «Словаря», который помог бы ввести в речевой оборот максимально большее число русских слов и научить правильно пользоваться ими: «Никогда не были столь нужны для других народов обогащение и чистота языка, сколь стали они необходимы для нас, несмотря на настоящее богатство, красоту и силу языка российского»{773}. Идея работала на будущее, недаром вклад «Словаря» оценили H. M. Карамзин, А.С. Пушкин, В.Г. Белинский, а не современники.
Екатерина II исходила именно из необходимости повседневного пользования «Словарем», когда требовала от Дашковой ввести алфавитный принцип вместо этимологического. Но княгиня задумала подлинно научный труд: «Придворная партия находила, что словарь, расположенный в словопроизводном порядке, был очень неудобен, и сама императрица не раз спрашивала, почему мы не составляем его в алфавитном порядке. Я сказала ей, что второе издание… будет в алфавитном порядке, но что первый словарь… должен отыскивать и объяснять корни и происхождение слов. Не знаю, почему императрица, способная обнять самые высокие мысли, не понимала меня. Мне это было очень досадно»{774}.
А между тем речь шла именно об удобстве. О том, чтобы труд не лег мертвым грузом на полки. О простоте и доступности. Поэтому Екатерина II отказывалась «обнимать высокие мысли» подруги. Ее поддерживали и многие академики, например И.Н. Болтин, считавший, что «чин азбучный гораздо удобнее для приискания слов»{775}. Не нравилась императрице и излишняя назидательность, она не любила нравоучений.
За 11 лет Дашкова и ее сотрудники издали шесть томов. Для той эпохи это было грандиозным событием[34]. Впрочем, есть одно обстоятельство, которое подтолкнуло работу и в заметной степени ускорило ее. У «Словаря» имелся предшественник, почти целиком вошедший в текст дашковского детища. В1773 году в Москве вышел «Церковный словарь, или Истолкование речений древних, також иноязычных, без перевода положенных, в Священном Писании и других церковных книгах». Это был главный лингвистический труд Вольного Российского собрания, его автор П.А. Алексеев — протоиерей Архангельского собора в Кремле, преподаватель богословия Московского университета, один из наиболее просвещенных московских интеллектуалов того времени. Помимо церковной лексики, словарь Алексеева содержал множество терминов из области естественных наук, европейского средневековья, простонародных оборотов и т. д. В 1783 году Алексеев прислал Дашковой рукописные дополнения к своему труду. При сравнении статей заметно, что составители академического словаря опирались на статьи Алексеева{776}. Это и была база, на которой, как на фундаменте, поднялось здание «Словаря Академии Российской». С той заметной разницей, что труд Алексеева имел все-таки «чин азбучный».
Княгиня участвовала в составлении «основных начал словаря», то есть в выработке программы. Собрала более семисот слов на буквы «Ц», «Ш» и «Щ», толковала смысл внесенных в издание нравственных понятий и выступала требовательным редактором. Ею лично просматривался каждый лист, вносились замечания и поправки. В «Словарь» вошло 43 254 слова{777}. Весьма скромно по современным меркам, но значительно для XVIII века.
Обычно замечают, что Французская академия работала 59 лет. Однако ее «Словарь» имел большие масштабы. Кроме того, французский язык к тому времени уже обладал сформировавшейся литературной нормой. Русская же только складывалась. И если «Словарь» Французской академии в определенном смысле был итогом, то дашковский труд — отправной точкой для создания такой нормы.
Скорость, с которой он возник, имела громадные преимущества. В мгновение ока русский читатель получил целый пласт родных, хорошо забытых слов. Но при этом язык оказался зафиксирован не в развитии (полвека позволили французам показать динамику), а как бы в определенный момент своего становления. Результат — узкое по времени значение «Словаря».
Лингвистическое соперничество
С 1770-х годов императрица занималась иной отраслью филологии. Составляла свой словарь, который должен был охватить как можно больше языков в сравнении и показать родство различных «диалектов» с русским. Возможно, словарь Российской академии виделся ей как развитие и продолжение этой работы, но уже на материале одного языка. Однако княгиня начала самостоятельный труд. Разработала для него концепцию и стала воплощать в жизнь.
Когда за алфавитный принцип высказались все ее сотрудники, за исключением Фонвизина, она своей волей как глава академии настояла на словообразовательном. В мемуарах Дашкова пишет, что академики были с нею согласны и она передала императрице их единодушное мнение. В реальности на нее давили и «сверху» и «снизу». Но Екатерина Романовна не привыкла уступать давлению. Так, словари с самого начала двинулись по разным дорогам.
Дашкова отказывалась впрягаться в чужие проекты, зато впрягала всех в свои. Тот факт, что государыня хотя и покровительствует словарю, но не принимает непосредственного участия в работе над ним — что несказанно повысило бы статус издания, — не мог не сердить княгиню.
Уже к лету 1785 года взаимное раздражение стало особенно заметно. 28 июня, в праздничный день своего восшествия на престол, Екатерина II писала барону Гримму о новом проекте: «Это, быть может, самый полезный труд, какой когда-нибудь был произведен для всех языков и словарей, и особенно для русского языка, для которого Российская академия задумала составить словарь, для чего она, сказать правду, совершенно не имеет достаточных сведений»{778}. Княгиня также не питала к детищу подруги особого пиетета: «Странное это произведение представлялось несовершенным и бесполезным и внушало мне какое-то отвращение»