Выступая против чего-либо или кого-либо, она, беря на себя ответственность, нередко рисковала.
В последний период своей деятельности Екатерина Алексеевна пребывала в опале. Но с Леонидом Ильичом сохранила хорошие отношения. Когда Театр сатиры праздновал пятидесятилетие, нам хотелось, чтобы ведущим актерам присвоили более высокие звания. Я ломал голову, что мне делать, куда с этим пойти. Как раз в это время Фурцеву понизили в статусе. И я знал, что она чувствовала себя очень одиноко, переживала. Я решил воспользоваться этой ситуацией и, как бы ничего не зная о ее сложном положении, пришел к ней за помощью и советом. Мой приход и моя просьба ее очень тронули, и она взялась со всей горячностью и искренностью хлопотать за наших актеров.
Хочу заметить, что в то же время Марк Захаров за свой спектакль по пьесе А.Островского «Доходное место» подвергся критике в прессе. Фурцева вызвала меня (очевидно, в ЦК ей указали, кого надо повоспитывать) и резко сделала мне замечание, что, дескать, я тенденциозен в выборе друзей-соратников. «Зачем вы опекаете Марка Захарова, который поставил безыдейный спектакль?» — разделывала меня Фурцева. Я парирую: «Екатерина Алексеевна, ведь еще недавно вы относились к Ефремову весьма прохладно, а теперь Олега Николаевича вы очень цените. Так почему же вы считаете Марка Захарова конченым человеком? Ведь он только начинает свою жизнь в искусстве, он очень талантливый режиссер. Он еще себя покажет».
Когда я упрекнул ее, она сбавила свой гнев. Быть может, поняла, что немного перегнула. Приведу еще один пример. Наш театр давно приглашали на гастроли в Париж. Особенно настойчивыми приглашения стали после представленного французской публике спектакля «Баня» по Маяковскому. Луи Арагон, Эльза Триоле, сестра Лили Брик, и все левое крыло Франции настоятельно хотели нашего приезда в Париж. Но нас не пускали. Целых три года не пускали! Я все пробивал и пробивал эти гастроли, но увы… Преграда была снята, когда из Парижа в Москву приехал один крупный деятель компартии Франции. Власти пошли на компромисс: «Сатиру» отпускаем, но тогда другой театр не поедет… При этом провели идеологическую проверку всех наших спектаклей. На одной из них министр культуры устроила страшный скандал. Она была красная от гнева, покрылась пятнами. Но я чувствовал, что гнев ее был искренним, не напускным. Ее горячая, неравнодушная, стремящаяся к справедливости натура в этом эпизоде очень себя показала.
Неожиданно мне позвонил заместитель Фурцевой. Я с ним встречался раньше, такой здоровый, плотный мужчина. Приказывает: «Немедленно приезжайте ко мне». Я примчался и увидел трясущегося человека. Он потащил меня в кабинет Фурцевой, а по дороге дрожащим голосом инструктировал: «Если Фурцева спросит, смотрела ли спектакль комиссия, скажи, что смотрела». Но интрига провалилась, потому что Екатерина Алексеевна сказала, как отрезала: «Я хочу все посмотреть сама». Зам отвечает, что декорации уже отправлены. «Нет, я должна посмотреть спектакль, пусть играют без декораций», — настаивает министр.
Но, понимаете, ведь это была «Баня» — спектакль, построенный на контрастах, на сложных проекциях. Это все равно что кино, снятое без натуры. Но на все мои доводы она твердила одно: «Хочу посмотреть, как есть». И вот назначили просмотр — импровизационно, без декораций. Мы очень волновались. Но ей, видно, все понравилось, что-то ее тронуло. Присела с нами, очень дружелюбно поговорила, произнесла добрые, напутственные слова: все-таки в капстрану провожала. И получилось так, что без всяких комиссий пропустила «Баню» и, в конце концов, подружилась с нашим театром.
Все это дает мне основание говорить о Фурцевой как о человеке прямом, искреннем. Она могла пойти на рискованные для карьеры поступки, если была уверена в своей правоте. В этом проявился ее настоящий талант руководителя, умеющего убеждать и творчески мыслить.
Могла ли ее смерть быть убийством? Вы знаете, сейчас время раскрывает такое количество тайн… Полагаю, что в ее смерти есть загадка. Не исключаю, что ее могли убрать. Все могло быть — мы жили во времена, когда, если человек мешал, его убирали.
1996
«Она относилась ко мне, как к сыну…»
Народный артист СССР Муслим Магомаев
Посещение легендарного певца Муслима Магомаева, который сразу же откликнулся на просьбу Светланы о встрече, запомнилось мне какой-то праздничной атмосферой. Встреча происходила вечером в квартире Магомаева и его супруги народной артистки СССР Тамары Синявской в центре столицы. Тамара Ильинична была на гастролях, и нас встретил сам хозяин. Он предложил чай, кофе, но мы от всего отказались — было неловко, что нас будет обслуживать такой знаменитый человек. Надо сказать, что Муслим принял нас очень тепло, чувствовалось, что свое расположение и уважение к Фурцевой он переносит на ее дочь. Сразу приступили к воспоминаниям о Екатерине Алексеевне.
— Так вышло, что с Екатериной Алексеевной я общался довольно регулярно, — начал Магомаев. — В самых разных аудиториях, при самых разных ситуациях. Поэтому не погрешу, если скажу: Фурцеву я знал хорошо. И нисколько не преувеличу: более искреннего, заботливого и, надо отметить, чувствующего талант, чем Фурцева, руководителя по ведомству культуры в стране не было. Я уверен, со мной согласилась бы и Тамара.
Магомаев вспомнил о том, как в первый раз оказался в Париже на гастролях.
Было это при Хрущеве в 1966 году. Дело в том, что власти Азербайджана были недовольны тем, что молодой артист слишком отдает себя Москве, забывая, откуда он родом.
И вот секретарь ЦК компартии Азербайджана, курировавший вопросы культуры, да и глава республики решили его проучить. «Мы против поездки певца за рубеж», — заявили они. Дескать, молод еще.
— Я был страшно расстроен, — рассказывал Муслим. — Что делать? И я пошел к Фурцевой. Мой визит начался вечером, и только поздно ночью, не удивляйтесь, моя проблема решилась положительно. Какой ценой? Все инстанции, с которыми соединяли Фурцеву, говорили: «Нет, мы против». Оставался глава республики, с которым Фурцеву соединили в последнюю очередь. Не помню точно, что говорила моя защитница, но помню, что ее доводы меня ошарашили. Запомнилась решающая фраза: «У нас единая страна, и все наши интересы должны совпадать». И Ахундов сдался.
Эта поездка принесла молодому певцу всенародную славу, он поднялся на европейский музыкальный пьедестал.
В своих воспоминаниях Муслим отметил, что Фурцева относилась к нему, как к сыну. Такими словами не бросаются.
Советский певец из Азербайджана стал явлением в музыкальном мире. А для человека творческого, да вообще для человека, занятого серьезным делом, очень важно начало его карьеры. Поэтому Магомаев с особой теплотой вспоминал о Фурцевой, которая поставила его на ноги, понимала и поддерживала в трудных ситуациях.
1995
От нее пахло французскими духами
Разговор с патриархом советской карикатуры Борисом Ефимовым в женский день о Женщине
— Дорогой Борис Ефимович, что и говорить, у вас за плечами совершенно фантастическая жизнь! Невозможно представить, со сколькими выдающимися людьми двадцатого века вы общались и дружили. Большинство из них — возможно, представители мужского пола. Но сегодня, когда мы с вами беседуем, так называемый женский день — 8 Марта. Вы — известный острослов, ценитель юмора. Хочу поинтересоваться: с Кларой-то Цеткин не общались?
— Вы напрасно меня подкалываете, конечно, встречался. В «Правде», на демонстрациях… Но карикатуры на нее у меня нет.
— А теперь, Борис Ефимович, серьезно: я собираю материал о Екатерине Алексеевне Фурцевой, с которой вы, как я знаю, встречались. Какой она вам видится как женщина и министр на фоне разного рода разломных событий второй половины двадцатого века? Ведь о ее жизни и судьбе разное говорят.
— Я бы назвал Екатерину Алексеевну Фурцеву в числе таких моих великих современниц, как Вера Мухина, Анна Ахматова, Галина Уланова, Фаина Раневская, а из зарубежных представительниц слабого сильного пола — «железная леди» Маргарет Тэтчер. Без колебаний поставлю рядом с ней нашу «ткачиху» Екатерину Фурцеву.
Волевая, целеустремленная, обладавшая недюжинным умом и властным мужским характером, она — это чудо! — за какие-то двадцать лет поднялась на самую вершину пирамиды власти. Но она в этой власти не только сама продержалась десятки лет, но и, как известно, спасла Хрущева, политическая карьера которого могла бы закатиться раньше. И «воевала» за Никиту Сергеевича на мужском поле, рука об руку с самим маршалом Жуковым.
Но при этом, находясь внутри партноменклатуры, она не выглядела серой, безликой партийкой. Всякий раз, когда я ее наблюдал, она являла собой вызов всем женщинам, которые не придают своей сущности особого внимания. От этой элегантной дамы всегда пахло французскими духами.
Чувствуя ее твердость в каком-то принятом решении, мало кто осмеливался ей возражать. Не забуду такой случай. Реконструировали одну из улиц, решали вопрос: сносить или не сносить старинный особняк. У проектировщиков не поднималась рука ломать добротное красивое здание. Решили дождаться мнения Фурцевой, тогда первого секретаря Московского горкома партии, которая вот-вот должна была приехать на место дискуссии. Приехала, энергично выпорхнула из машины, поправила волосы, попросила документы и через минуту веско бросила:
— Дом сносите!
Села в машину, и след ее простыл.
Не забуду еще один эпизод, тем более что он связан со мной лично. Праздновался юбилей известного скульптора Екатерины Белашовой. Фурцева пришла на торжества в добром расположении духа. В интеллектуальном кругу министр, поднявшись на возвышение, сказала в адрес именинницы приветственные слова. Хочу заметить, слова не банальные, а теплые, шедшие из глубины души и сердца.
И вдруг Екатерина Алексеевна обращается к стоящему рядом Ивану Семеновичу Козловскому с банальной дамской просьбой: