— Я должен, конечно, со всей откровенностью и честностью признать, что в моей позиции сыграло решающую, может быть, роль ошибочное представление об арифметическом большинстве в Президиуме ЦК[125], — каялся позднее Булганин, в отличие от Фурцевой втянутый в президиумный сговор. И, покаявшись, Булганин сделал оговорку по Фрейду, поскольку фраза об «арифметическом большинстве» была взята им из арсенала покойного Хозяина. Николай Александрович, назначенный в начале тридцатых советско-хозяйственным руководителем столицы после работы не где-нибудь, а в системе органов государственной безопасности, прекрасно помнил, как в ноябре 1926 года Сталин, критикуя Объединенную оппозицию, то есть тактический блок троцкистов и зиновьевцев, увеселил партийную аудиторию новейшим анекдотом из области математики: «Конечно, с точки зрения арифметики они должны были плюс, ибо сложение сил дает плюс, но оппозиционеры не учли того, что кроме арифметики есть еще и алгебра. Что по алгебре не всякое сложение сил дает плюс (смех), ибо дело зависит не только от сложения сил. (Продолжительное аплодисменты.) Получилось то, что они, сильные по части арифметики, оказались слабы по части алгебры, причем, складывая силы, они не только не увеличили численно свою армию, а, наоборот, довели ее до развала»[126].
На момент открытия заседаний Президиума ЦК КПСС из одиннадцати наличных членов семь (Молотов, Маленков, Каганович, привлеченные ими для решения вопроса о власти Булганин, Первухин, Сабуров, а также изрядно постаревший Климент Ефремович Ворошилов) выступили за снятие Хрущева с поста первого секретаря ЦК[127].
Следует отметить важное обстоятельство: по давней партийной традиции в случае отсутствия кого-либо из членов Президиума вместо него участвовали в голосовании кандидаты. Поэтому на заседании, на котором отсутствовали четыре члена Президиума, вместо них автоматически становились полноправными (то есть с правом голоса) участниками четыре кандидата в члены Президиума ЦК. Таким образом, и поддержавший «заговорщиков» Шепилов, и поддержавшая Хрущева Фурцева автоматически присутствовали на данном заседании на правах не кандидатов, а именно членов Президиума ЦК.
Основное обвинение в адрес первого секретаря ЦК выдвинул Георгий Маленков. По его словам, хрущевская политика подъема сельского хозяйства шла вразрез с решениями XX съезда: она была направлена против индустриализации страны и представляла собой «троцкистскую отрыжку»[128].
О том, что Хрущев, с одобрения Сталина, в период становления «культа личности» публично каялся в поддержке Троцкого, в руководящем ядре «партии и правительства» было известно всем. Но Маленков, Молотов и Каганович не учли, что собравшиеся могут ужаснуться возвращению убойных ярлыков тридцатых годов.
Маленков небезосновательно обвинил Хрущева в установлении нового «культа личности» и нарушении принципов коллективного руководства. Георгия Максимилиановича поддержали Каганович и Молотов. Вячеслав Михайлович предложил упразднить пост первого секретаря ЦК КПСС[129].
Речь зашла не только о смещении Никиты Хрущева с поста первого секретаря ЦК и направлении его на сельскохозяйственный фронт (с последующим упразднением поста первого секретаря ЦК — во избежание концентрации власти в одних руках), но и о других серьезных изменениях в высшем руководстве КПСС. Предполагались вывод из состава Президиума ЦК Михаила Суслова, замена Ивана Серова на посту председателя КГБ настоящим партийным деятелем — Николаем Булганиным (Сабуров, правда, выдвинул кандидатуру Николая Семеновича Патоличева). И это еще не все.
Судя по оговорке Булганина, «тройка» и поддержавшее ее «болото» поставили вопрос об «МГК»[130], то есть о снятии с поста Фурцевой, на что ранее в литературе не обращалось внимания. Весьма вероятно, героиня нашей книги поддержала Хрущева и его курс отнюдь не вследствие личной преданности. К тому же Екатерину Алексеевну обильно «полил грязью», по заявлению Фрола Козлова, Дмитрий Шепилов[131]. По словам Аверкия Аристова, тот «клеветал — без меры, без совести — на т. Фурцеву и т. Хрущева! Вычитывал все это из записной книжечки, где у него было записано, кто, когда и что говорил ему о т. Хрущеве, о Ворошилове, что говорила т. Фурцева»[132]. Удивительно, что Дмитрий Трофимович, будучи театралом, забыл содержание пьесы Александра Николаевича Островского «На всякого мудреца довольно простоты».
Собственно, не зря Фурцева говорила позднее о том, что все содержание выступления Шепилова сводилось в конечном счете к освобождению Хрущева от должности первого секретаря ЦК[133], а уже «поправленный партией», как сказали бы в тридцатых годах, Булганин заявил, что на Пленуме ему стало ясно: предложения Маленкова, Кагановича и Молотова «фактически представляли собой попытку свалить руководство партии и изменить ее политику»[134].
Развернув массированную атаку на Хрущева, Молотов со товарищи рассчитывали решить вопрос о власти к вечеру первого же дня заседания.
— У нас Политбюро (Лазарь Моисеевич начисто забыл о реформе 1952 года, в ходе которой относительно компактное Политбюро ЦК ВКП(б) было преобразовано Хозяином в аморфный Президиум ЦК КПСС. — С. В.) в сборе, мы будем решать вопрос о Хрущеве сегодня, — решительно заявил собравшимся Каганович.
Однако блицкриг не удался. Жуков, Фурцева, Брежнев и Микоян вступили в решительный бой, отстаивая необходимость вызова всех членов Президиума, всех кандидатов, секретарей ЦК — для обсуждения вопроса о первом секретаре ЦК. И сумели настоять на своем.
Таким образом, первую баталию выиграли руководитель партийного аппарата и его соратники. После продолжительного протеста со стороны ряда членов Президиума, кандидатов в члены Президиума и секретарей ЦК было решено заседание Президиума продолжить в следующие дни, вызвав на него товарищей, не находившихся в Москве[135]. А время работало на Хрущева, сумевшего, как это сделал в двадцатых годах покойный Хозяин, расположить к себе секретарей региональных парторганизаций.
Леонид Млечин, справедливо отметив, что первоначальный «расклад» сложился отнюдь не в пользу Хрущева, поскольку «семью голосами против четырёх Президиум ЦК проголосовал» за его снятие с поста первого секретаря, обвинил Никиту Сергеевича в нарушении партийной дисциплины и неподчинении «решению высшего партийного органа»[136]. Парадокс-то в том и состоял, что высшим органом КПСС, по Уставу, был как раз Центральный комитет, а не Президиум ЦК, поэтому с формальной точки зрения Хрущев ничего не нарушил. Напротив — нарушили те его противники, которые отказывались перенести вопрос в ЦК.
Распространены версии о том, как, будучи кандидатом в члены Президиума ЦК КПСС, Екатерина Фурцева, словно «в полудетективном сюжете, время от времени стала покидать зал заседаний. А выходила она, как потом оказалось, чтобы позвонить председателю КГБ Серову и секретарю ЦК Игнатову, призывая их прийти на помощь Хрущеву. Игнатов сумел поднять 20 членов ЦК»[137]. Насколько данные о роли Екатерины Алексеевны в сборе цековской группы соответствуют действительности — сказать сложно. А что точно можно сказать, что именно этот рассказ дал начало легенде о никогда не существовавшей в природе «группе Игнатова», которая привиделась в кошмарном сне то ли Никите Хрущеву, поделившемуся своими домыслами с сыном — Сергеем Никитовичем, то ли (что более логично) Фролу Козлову, которому было важно убедить первого секретаря ЦК в реальном существовании мифической угрозы.
Так или иначе, в пятницу 21 июня делегация из двадцати членов и кандидатов в члены ЦК КПСС отправилась на заседание Президиума со следующим заявлением, подписанным несколькими десятками членов и кандидатов в члены ЦК: «Нам, членам ЦК КПСС, стало известно, что Президиум ЦК непрерывно заседает. Нам известно, что вами обсуждается вопрос о руководстве Центральным комитетом и руководстве Секретариатом. Нельзя скрывать от членов Пленума ЦК такие важные для всей партии вопросы»[138].
Особенно интересовал «рядовых» цекистов вопрос о руководстве Комитетом государственной безопасности[139]. Поскольку все они знали, как в ходе Июньского 1937 года пленума ЦК ВКП(б) тогдашних членов и кандидатов в члены ЦК, избранных «съездом победителей», арестовывали прямо в кулуарах то ли с попустительства, то ли с одобрения членов Политбюро Вячеслава Молотова и Лазаря Кагановича.
В 1957 году «ходоков»-цекистов сперва приняли четыре члена Президиума ЦК КПСС: Хрущев, поддерживавший его Микоян, Ворошилов и Булганин, который по-прежнему председательствовал на заседаниях Президиума[140]. Явление двадцати цекистов на заседание Президиума вызвало бурю негодования у старых сталинских соратников.
Первые «ходоки»-цекисты ушли несолоно хлебавши, но когда основная масса высших (по Уставу) руководителей партии узнала, что двадцатку не приняли, она выделила вторую группу — в составе 15 человек.
Позднее (2 июля) один из первых «ходоков», кандидат в члены ЦК КПСС, министр лесной промышленности СССР Георгий Михайлович Орлов, поведал на собрании актива Московской городской организации КПСС: