Первое поручение в должности министра Фурцева получила непосредственно от Хрущева. Небезынтересна предыстория этого дела — довольно долгая, но как нельзя лучше характеризующая театральную жизнь времен «оттепели».
Осенью 1957 года Украинское театральное общество (УТО) обратилось к молодому театральному критику Борису Поюровскому с просьбой организовать группу для оценки спектаклей в разных областях Украины. На правах «свадебного генерала» группу согласился возглавить главный режиссер Театра имени Моссовета народный артист СССР Юрий Александрович Завадский. Поездка оказалась длинной, тяжелой и обстоятельной. В финале тура в Киевском оперном театре устроили объединенное заседание творческих союзов. Вел его лауреат пяти Сталинских премий, кавалер ордена Трудового Красного Знамени, украинский советский писатель, политический деятель и драматург Александр Евдокимович Корнейчук.
От деятелей театра должен был выступить Завадский, а от композиторов — Дмитрий Дмитриевич Шостакович. Однако оба они ушли, так и не дождавшись окончания действа — вопреки уговорам Бориса Михайловича. Прославленных деятелей искусства доконали выступления по бумажкам, написанные по единому шаблону: краткая историческая справка о притеснениях украинской культуры царской цензурой; революционный перелом; беспощадная борьба с формализмом и национализмом, очередной творческий взлет под мудрым руководством большевистской (коммунистической) партии[359].
Последней каплей стало обсуждение в 1957 году «ошибок» украинского и советского актера и режиссера Леся Курбаса, реабилитированного в этом самом году. После свёртывания политики «украинизации» он был обвинен в «националистических извращениях», отстранён от руководства основанного им же театра «Березіль». С декабря 1933 года Курбас работал режиссёром-постановщиком в Малом театре и в Еврейском театре в Москве. Его арестовали 26 декабря 1933 года в столице СССР по делу «Украинской военной организации». В феврале 1934 года этапом отправили в Харьков, а в апреле судебной «тройкой» приговорили к пяти годам исправительно-трудовых лагерей. Срок Курбас отбывал в 4-м отделении Белбалтлага: на лагпункте Выгозеро и в Медвежьегорске, где он ставил спектакль в Центральном театре Беломорско-Балтийского канала. Потом — новые постановки в лагерном театре уже на Соловках, откуда его направили в лагпункт «Анзер». Девятого октября 1937 года Курбаса приговорили к высшей мере и расстреляли.
На трибуне XXII съезда КПСС академик А. Е. Корнейчук. Вторая справа в президиуме — Е. А. Фурцева. 1961 г. [ЦГА Москвы]
И Завадский, и Шостакович были в ярости:
— Как, опять мы должны безмолвно участвовать в бесстыдной вакханалии посмертного глумления над людьми, перед памятью которых давно надлежит каяться?[360]
Как водится, отдуваться пришлось организатору группы. У Бориса Поюровского никаких тезисов не было. Усыпленный «бурными аплодисментами», которые полагались ему, что называется, «по должности» — как представителю РСФСР, Борис Михайлович в какой-то миг утратил контроль над собой. Он умудрился раскритиковать пьесу Корнейчука «Почему улыбались звезды», которая с успехом шла почти во всех городах страны.
Вначале в зале наступила тишина. Народ безмолвствовал, не зная, что и «предпринять, / Ложиться спать или вставать». Однако постепенно кто-то не выдержал и засмеялся, кто-то начал аплодировать, закончил же свое выступление Поюровский «под бурные овации», причем «умница Корнейчук» не только аплодировал вместе с другими, но и демонстративно протянул Борису Михайловичу руку, будто бы московский критик громил вовсе и не его. Тут же познакомил Поюровского со своей супругой Вандой Львовной Василевской и тщательно держал поближе к себе вплоть до отъезда главделегата от РСФСР в Москву.
Приказ министра культуры СССР Е. А. Фурцевой о премировании Д. Д. Шостаковича. 18 сентября 1974 г. [РГАЛИ]
Читатель, вероятно, ощущает, в какую атмосферу предстояло окунуться нашей Екатерине Алексеевне. Отношения в среде творческой интеллигенции — это не то что молчаливые «схватки» кремлевских «бульдогов под ковром». Одно брошенное на публике острое словцо — и слава разнесется по всей стране и в веках останется. (Важно, конечно, кто его скажет.)
Тот же Борис Поюровский через полтора-два года написал для ведомственной газеты «Советская культура» статью о состоянии театральной жизни в Харькове. Состояние это признавалось неудовлетворительным: плохие спектакли, пустые кресла, ощущение безнадежности. Статья имела широкий резонанс. В редакции газет, Всероссийское театральное общество, Союз журналистов СССР, Министерство культуры СССР стали поступать коллективные послания с обвинением автора во всех смертных грехах вплоть до пьянства и аморалки. Проблемой заинтересовался лично Никита Сергеевич Хрущев.
Тут-то Борису Михайловичу и припомнили его триумфальное шествие на Корнейчука. Как на грех, председатель отделения УТО, любимец украинской публики Домиан Иванович Козачковский, пригласил Поюровского посмотреть новые спектакли в рамках подготовки Декады украинского искусства и литературы в Москве. Однако на завершающем этапе УТО неожиданно отменило обсуждение спектаклей Театра имени М. К. Заньковецкой.
Домиан Козачковский слег с сердечным приступом, а вот Борис Поюровский не растерялся:
— Прошу сделать заявление об отмене спектакля в моем присутствии.
— Вам же будет неприятно.
— Ничего, переживу…
Вечером он отправился в театр смотреть «Гамлета» с Гаем в главной роли. В самом конце спектакля ему передали копию письма Александра Дмитриевича в Киев — Наталье Ужвий. Гай прямо заявил: инцидент «оскорбил весь коллектив и приобрел характер спровоцированного скандала»[361].
Над головой Поюровского сгустились партийные тучи. На стол Хрущеву легло письмо с многочисленными обвинениями Бориса Михайловича в травле лучших деятелей украинской советской культуры. Никита Сергеевич в гневе наложил на письме резолюцию «Тов. Фурцевой Е. А. Разобраться и наказать!»[362]
Поюровскому позвонили из редакции «Советской культуры» и передали вызов к трем часам к новоиспеченному министру культуры.
Когда приглашенные вошли, Фурцева заканчивала подписывать какие-то бумаги. Затем встала из-за стола, подошла к приглашенным и каждому протянула руку.
— Прошу садиться. В чем суть вопроса? — обратилась Екатерина Алексеевна к своему помощнику.
— Имеется жалоба по поводу необъективной позиции критика Поюровского, который систематически, тенденциозно, в неуважительном тоне пишет об известных мастерах украинской сцены. И есть поручение Никиты Сергеевича — разобраться и наказать.
— Ну что же, разберемся и накажем, — приняла высочайшую установку к исполнению Фурцева. — Кто будет говорить первым?
Произошло то, чего Борис Михайлович никак не ожидал, — потенциальные оппоненты за него заступились. Они не только не опровергли содержание статьи, но и нарисовали куда более мрачную картину.
— И все-таки я хотела бы услышать: есть ли в статье какие-то неточности, передержки, искажения фактов? — уточнила Фурцева, у которой уже сложилось мнение по вопросу.
— Есть, — высказался один «оппонент». — В статье написано, что на спектакле «Всеми забытый» зрители едва заполнили четверть партера, а по кассовой рапортичке значится, что в тот день было продано всего 12 билетов.
После такого «возражения» всё стало окончательно ясно. Далее полагается делать то, что на языке Сталина и Поскребышева, а затем ЦК и его аппаратчиков обозначается глаголом «итожить»:
— Выходит, Поюровский еще и приукрасил действительность? Но, может быть, все остальные, как и он, попали в театр по контрамарке? — Присутствующие не могли не углядеть во втором предложении откровенной издевки над теми, кто, как Остап Бендер, билеты не покупает.
— Автор статьи критикует известного актера Леся Сердюка за исполнение роли Владимира Ильича Ленина. А местная газета отзывается об этой работе исключительно похвально, — нашлись наконец и защитники со стороны обвинения.
— Ну и что же? У каждого может быть свое мнение, — твердо заявила Фурцева. Небрежно поправив прическу и глядя куда-то в сторону, Екатерина Алексеевна переспросила помощника: — Как там сказано — разобраться и наказать? Тогда подготовьте, пожалуйста, письма в соответствующие организации с просьбой незамедлительно принять экстренные меры к виновным в создавшейся ситуации с театрами на Украине. Виновник здесь? — громко спросила Фурцева.
Поюровский, благодаря Екатерине Алексеевне так и не ставший в тот день «именинником», поднялся со стула.
— Сидите, сидите, — улыбаясь, сказала министр. — Представляю, сколько вы натерпелись. Ну, ничего-ничего, за одного битого сколько небитых дают? Желаю всем успеха.
Фурцева встала из-за стола, дав тем самым понять, что аудиенция окончена[363].
Впоследствии Борис Поюровский напишет: «Спасибо Екатерине Алексеевна, она добросовестно исполнила указание Н. С. Хрущева: и разобралась, и наказала — только не меня, а тех, кто довел харьковские театры до плачевного состояния»[364].
Театральная и околотеатральная общественность сразу же поняла: при всей сложности характера дамы, выброшенной из руководящего ядра ЦК, с новым министром можно жить.
А может быть, это была просто благодарность (мелкая месть) Екатерины Алексеевны Никите Сергеевичу — за её «счастливое» министерство?
Глава 2. Попытка суицида и его сокрытия от ЦК
Попытка Фурцевой свести счеты с жизнью стала одним из самых известных фактов в описаниях жизни и деятельности Екатерины Алексеевны во власти. Падение с высоты (независимо от уровня горы или горки) — драма для любого руководителя. Падение с Олимпа — трагедия для любого политика. Бытует представление о том, что после того, как ты выпал из «обоймы», все те, кто здоровался с тобой вчера, начинают переходить на другую сторону улицы. В действительности ничего подобного не происходит. К тебе просто начинают относиться как к предмету меблировки, словно бы тебя и нет вовсе. Менее тактичные еще и посыпают рану солью, будучи искренне убеждены в собственном уме и наличии блестящего чувства юмора. Более изощренные выражают неискренние соболезнования. Как учил Джимми Лэнгтон Джулию Ламберт, в зрительном зале всегда найдется сотня идиотов, готовых аплодировать, глядя на муки ближнего. Это сильно давит на психику.