а «вегетарианкой».
Алексей Симуков вспоминал впоследствии, как примерно в 1964 году (не позднее октября) на очередном заседании коллегии обсуждали роман Всеволода Анисимовича Кочетова, который хотели инсценировать в одной из союзных республик. С резкой критикой романа выступил известный драматург Афанасий Дмитриевич Салынский, несмотря на высокую оценку, данную роману нашим «дорогим Никитой Сергеевичем». Сам же Всеволод Анисимович, как мало кто другой, умел ссориться с коллегами по цеху. На него отрастили зуб многие советские писатели и драматурги. Особенно припоминали, что, будучи в 1953–1954 годах секретарем правления ленинградской писательской организации, он участвовал в проработке Михаила Михайловича Зощенко.
— А вы знаете, что этот роман получил высокую оценку? — поинтересовалась Екатерина Алексеевна, не называя, чью именно оценку получил роман.
— Знаю, — решительно ответил Афанасий Дмитриевич, который, что называется, вошел в раж.
— И знаете, из чьих уст? — иезуитски уточнила Фурцева.
— И это знаю, — попался на удочку Салынский.
Кое-кто захлопал, а Екатерина Алексеевна, по наблюдениям Симукова, «несколько растерялась, не зная, как отреагировать»[452]. А может быть, вместо того, чтобы подсекать сразу, Фурцева — опытная любительница рыбной ловли — просто подождала, пока рыба плотно заглотит наживку? Так или иначе, в своем заключительном слове Екатерина Алексеевна вернулась к дискуссии с Салынским. Заявила не коллегии в целом, а персонально Афанасию Дмитриевичу:
— Вы, вероятно, слышали выражение «великое десятилетие» (имеется в виду послесталинское. — С. В.)? Многие повторяют его, не всегда понимая смысл. Вот вам живой пример: если бы не это десятилетие, то один из нас двоих уже наверняка сушил бы сухари![453]
Кстати, как минимум один раз Афанасию Салынскому удалось, что называется, взять реванш. По воспоминаниям Самуила Алешина, когда Афанасий Дмитриевич хорошо отозвался об одном спектакле, Екатерина Алексеевна опять-таки сослалась на высочайшее мнение. Однако Салынский на этот раз не стушевался, заявив:
— Есть нечто выше всякого мнения.
Фурцева грозно спросила:
— Что же это?!
Салынский, белый как полотно, все же ответил:
— Истина![454]
То, что позволяли себе подопечные деятели культуры, разумеется, не было абсолютно невозможно для подчиненных по службе. Людмила Селянская вспоминала, как на заседаниях коллегии Минкульта СССР Екатерина Фурцева кричала, не стесняясь в выражениях. Она «секла» своих замов и начальников структурных подразделений, примерно как дед Максима Горького внука и других домочадцев, только не по субботам «за дело» и «впрок», а по понедельникам — «впрок, на неделю»[455].
По наблюдениям Алексея Симукова, «очаровательная Екатерина Алексеевна Фурцева», будучи настоящей женщиной, «остро чувствовала, кого можно уничтожать». Все члены коллегии Министерства культуры СССР, за исключением Федора Евсеева, страшно опасались начальника-женщины. В кулуарах пошел шепот:
— Какой фортель может выкинуть эта баба из ЦК?
Тут весьма уместно привести, во-первых, наблюдение драматурга Виктора Сергеевича Розова о том, что Екатерина Алексеевна вообще не любила мужчин, которые видели в ней всего лишь чиновника. Она «бабьим чутьем ощущала, для кого она только руководящая единица, а для кого сверх того и женщина»[456]. А во-вторых, наблюдение Владлена Терентьевича Логинова о том, что в Министерстве культуры СССР трудились самые косные бюрократы страны[457].
Более остальных, буквально панически, боялся Екатерину Алексеевну Фурцеву начальник Управления театров Министерства культуры СССР Павел Андреевич Тарасов — огромный, мужественный человек, бауманец, ветеран Великой Отечественной войны, член ВКП(б) с 1942 года[458]. По рассказу Симукова, на заседании коллегии министерства не без эффекта появлялась Фурцева и лаконично, рывком опрашивала:
— Кто из членов коллегии на месте? Тарасов здесь?
Павел Андреевич, сразу же доведенный едва ли не до приступа, с внутренней дрожью, словно бы от этого зависела вся его жизнь, отвечал:
— Здесь!
Фурцева продолжает:
— Евсеев здесь?
И слышит ленивый, с растяжкой, ответ заместителя начальника Главного управления по делам искусств Министерства культуры РСФСР:
— Здесь, здесь Евсеев.
Федор Васильевич Евсеев, пьяница и бабник, но при этом человек лично порядочный, Фурцеву не боялся, как, впрочем, не боялся начальства в целом. В подтексте его ответа звучало: «Что ты выламываешься? Перед кем? Мы же знаем наши игры. Уж передо мной-то не стоило бы. Я тебя насквозь вижу…»[459]
К данному тезису Алексея Симукова следует сделать два замечания. Во-первых, Павел Тарасов работал именно в Министерстве культуры СССР, а вот Федор Евсеев — в Министерстве культуры РСФСР, поэтому, если не считать «совместной» работы в коллегии союзного министерства, Фурцева для Евсеева опосредованным начальством была, но деньги он все же получал в другом учреждении и отчитывался другим людям. Во-вторых и в главных, Екатерина Алексеевна знала, как к ней относился Федор Васильевич, и платила ему той же монетой.
Первого февраля 1961 года Фурцева атаковала Евсеева на объединенном собрании коммунистов Министерства культуры СССР, Министерства культуры РСФСР, Союзгосцирка и Госконцерта.
— В связи с подготовкой к XXII съезду партии сейчас можно было бы заключить примерно 100 договоров с авторами на создание произведений на темы современности, и мы хотим это сделать: примерно 15–20 договоров Главискусства и остальные — театров и местных организаций театров, — неспешно, с подчеркнутым чувством собственного достоинства докладывал собравшимся Федор Васильевич.
Фурцева, не выдержав, перебила Евсеева:
— Сколько вы имеете заказов?
— Примерно 18–20.
— Какой принцип ваших заказов, кто подбирает заказы?
— У нас имеется репертуарная группа, которая связана с широким кругом авторов Москвы, Ленинграда и других городов Российской Федерации. В процессе творческих переговоров возникает идея создания той или иной пьесы. Группа вносит свои предложения. Вернее, это уже не заявка, а первый вариант пьесы или ее фрагменты, и Главискусство решает вопрос о том, следует или не следует заключать договор.
Екатерина Алексеевна, углядев брешь в броне толстокожего члена коллегии, немедленно кинулась в атаку:
— Это очень старый и отсталый метод, необходимо передать это художественным советам, чтобы именно художественные советы принимали и утверждали пьесы, а не инспектора.
Федор Васильевич весьма дорожил своим правом вершить судьбы драматургов всея Российской Федерации.
— Мне думается, — ответил он, — что устранять Главискусство от возможности заказывать ту или иную пьесу автору было бы неправильно.
— Я не против того, чтобы какой-то резерв у вас был, — осторожно сделала оговорку Фурцева, — но заказывать должен коллектив, а не один человек.
Прекрасно зная, на что намекала министр, Евсеев перешел к конкретике:
— Я бы мог назвать фамилии тех авторов, с которыми у нас имеются договоры. И не могу принять замечания, что это делается по каким-то приятельским связям…
Фурцева продемонстрировала присутствовавшим на заседании, что она умела быть бестактной, когда ей следовало «пропесочить» неугодного чиновника:
— Он, т. Евсеев, заявляет, что таких вещей нет. Тогда я оставляю за собой проверить лет за пять, какие были заказы, какие пьесы, кому сколько выплачено, и на следующем партсобрании доложим.
Почтенная министерско-цирковая публика зааплодировала. Екатерина Алексеевна, ободренная собравшимися, продолжила:
— [Если] я не права — доложу [партсобранию], что извиняюсь, но если вы не правы…
Федор Васильевич действительно ничего и никого не боялся. Он ее перебил:
— Я хочу сказать, что и Главное управление делает полезную работу, и устранять Главное управление от этого дела нельзя…
Евсеева в свою очередь перебила Фурцева:
— Я вас не обижаю — вы не обижайтесь…
— Нет, я не обижаюсь, — заверил Федор Васильевич и пояснил: — Меня могут погубить не ваши вопросы, а мои ответы…
Свою порцию аплодисментов в этом месте получил и Евсеев.
Положение выправил непосредственный руководитель Евсеева Александр Иванович Попов, которому совсем не понравилась перспектива, чтобы Екатерина Алексеевна лично занялась проверкой заказов Главного управления по делам искусств Минкульта РСФСР. Попов назвал пикировку Евсеева с Фурцевой «полезной разрядкой». Разрядка эта пошла на пользу и всем собравшимся, с большим удовольствием посмотревшим гладиаторский бой, и Федору Васильевичу[460], который должен был вспомнить старую пословицу о том, что общесоюзная «щука на то» и дана природой, чтобы эрэсэфэсэровский «карась не дремал».
Если Евсеев умудрялся отбиться от нападок Фурцевой и на объединенных партсобраниях союзного и российского минкультов, и на заседаниях коллегии Министерства культуры СССР, то Павел Андреевич Тарасов неизменно, вплоть до скоропостижной кончины 30 декабря 1969 года на посту, ставшем «благодаря» Фурцевой поистине «боевым», возвращался с заседаний коллегии Минкульта СССР словно из бани — «красный, распаренный, с припухшими веками»[461]. Жаль только, что, в отличие от русской бани, союзная коллегия здоровья никак не прибавляла.
Фурцева не зря получила высшее партийное образование. Она, очевидно, приняла для себя к неуклонному исполнению те руководящие «заветы Ильича», что касались подбора и расстановки кадров. 20 февраля 1922 года Владимир Ленин в очередном письме Александру Дмитриевичу Цюрупе «О работе по-новому» помимо уже привычных инструкций о разгрузке Совета Народных Комиссаров и Совета Труда и Обороны РСФСР от второстепенных вопросов поручил «вызывать к себе (или ездить) не сановников, а членов коллегий