Речь идет о том, чтобы мы влияли в процессе творчества, а не тогда, когда произведение уже увидело свет, — подчеркнула Екатерина Алексеевна.
Однако ни Эдварду Радзинскому, ни Анатолию Эфросу, ни Ленкому в целом не было дано индульгенции на последующие спектакли. Не позднее 8 мая 1968 года театру предложили до начала следующего сезона внести предложения по коренной переработке спектакля «Мольер» по пьесе Михаила Булгакова и «Снимается кино» по пьесе Эдварда Радзинского (обе постановки — Анатолия Эфроса)[681]. Что характерно, в первом случае (спектакль 1966 года) культурные органы не устроил тот факт, что пьеса и спектакль не раскрывали «в полном объеме образ великого французского комедиографа Жана Батиста Мольера. И в пьесе, и в спектакле внимание главным образом» сосредоточивалось «на интимной стороне жизни драматурга, в частности на довольно сомнительной версии о женитьбе Мольера на своей дочери»[682]. Екатерина Фурцева могла выслушать и поддержать автора-комсомольца, но не превратить единичный случай в систему.
Глава 12. Против формалистов, абстракционистов и модернистов
На XXII съезде КПСС (1961), ставя задачи советским художникам, Фурцева заявила о богатстве и многогранности жизни социалистического общества. Сама Екатерина Алексеевна традиционно предпочитала реалистическое искусство, заявляя о «соцреализме» скорее для проформы.
— Авангардные формы ее просто пугали[683], — свидетельствовала Нами Микоян.
В этом ее взгляды вполне совпадали с позицией Никиты Хрущева, только свое недовольство она умела выражать тактично. Кроме того, за нею стояло целое ведомство, призванное осуществлять идеологическое руководство культурой в целом и изобразительным искусством в частности.
Заместитель начальника Отдела изобразительных искусств и охраны памятников министерства Александр Георгиевич Халтурин 13 февраля 1962 года на заседании парткома Министерства культуры посетовал на отсутствие единого активного фронта против «всякого рода левых влияний буржуазной идеологии, западной идеологии»:
— У нас есть институты, есть Третьяковская галерея, Академия художеств, но они не являются по-настоящему действенными [орудиями] в борьбе против всякого рода левых проявлений. […] По существу, небольшой группе «левых» в МОСХе (Московское отделение Союза художников РСФСР. — С. В.) никто организованно не противостоит. Что могут сделать 19 сотрудников отдела, [в числе которых] машинистка, секретарь? Это могут сделать Институт истории теории и истории, где есть собственная партийная организация, Третьяковская галерея и [Научно-исследовательский] институт Министерства культуры СССР. В свое время отдел информировал т. Поликарпова [Д. А.], но в Отделе культуры [ЦК КПСС] иногда бывает осторожная позиция[684].
Президиум 3-го Всесоюзного съезда художников СССР в Колонном зале Дома союзов. В первом ряду слева направо: народный художник СССР Е. В. Вучетич, президент Академии художеств СССР, народный художник СССР Н. В. Томский, летчик-космонавт А. А. Леонов, народный художник СССР А. А. Пластов, народный художник СССР М. К. Аникушин, заведующий Отделом культуры ЦК КПСС В. Ф. Шауро, Е. А. Фурцева, член Политбюро ЦК КПСС, председатель Совета министров РСФСР Г. И. Воронов, секретарь ЦК КПСС П. Н. Демичев. 1968 г. [ЦГА Москвы]
В середине сороковых, став объектом сталинской резолюции, Дмитрий Алексеевич не был склонен без особой нужды трогать нашу интеллигенцию и попал под огонь менее опытных товарищей.
На заседании Президиума ЦК КПСС 29 ноября 1962 года с участием главного редактора «Известий» Алексея Аджубея, заведующего Отделом культуры ЦК Дмитрия Поликарпова, главного редактора «Правды» Павла Сатюкова Хрущев разбирал письмо группы художников в ЦК партии. Признанные мастера СССР нажаловались на засилье «формалистов»[685]. Особое недовольство вызвала развернутая в Центральном выставочном зале в Манеже выставка «30 лет Московского отделения Союза советских художников». В общей сложности в манежных залах были выставлены работы 60 деятелей студии «Новая реальность» — неформального творческого объединения художников-абстракционистов под руководством Э. М. Белютина. Кстати, студия эта существовала с пятидесятых годов до конца XX века. Получив «сигнал» от признанных мэтров «соцреализма», Никита Сергеевич решил лично посетить выставку работ столичных живописцев в Манеже 1 декабря. Четырнадцать человек во главе с руководителем студии получили приглашение присутствовать при этом явлении вождя народу. В ночь на 1 декабря студийную экспозицию предварительно осмотрели Дмитрий Поликарпов и Екатерина Фурцева.
Данное событие до сих пор считают одним из самых скандальных эпизодов политической карьеры Хрущева послесталинского периода. Никита Сергеевич, дополнительно подначиваемый Сусловым, обозвал художников неприличными словами и прямо заявил:
— Мой внук и то лучше нарисует.
И в числе прочих приложил Фурцеву, которая стояла рядом:
— Я недоволен работой Министерства культуры[686].
На встрече 17 декабря 1962 года в Кремле Хрущев обрушился на Эрнста Неизвестного:
— Ваше искусство похоже вот на что: вот если бы человек забрался в уборную, залез бы внутрь стульчака, и оттуда, из стульчака, взирал бы на то, что над ним, ежели на стульчак кто-то сядет. На эту часть тела смотрит изнутри, из стульчака. Вот что такое ваше искусство — ему не хватает доски от стульчака, с круглой прорезью, вот чего не хватает. И вот ваша позиция, товарищ Неизвестный, вы в стульчаке сидите![687]
Н. С. Хрущев на выставке художников в Манеже. 1 декабря 1962 г. [ЦГА Москвы]
Е. А. Фурцева, Н. С. Хрущев, Д. С. Полянский и другие деятели партии и правительства на выставке московских художников в Центральном выставочном зале. 1 декабря 1962 г. [РГАКФД]
Н. Молеву, судя по ее статье, написанной 30 декабря 1988 года, особенно обидело молчание президента Академии художеств Бориса Владимировича Иогансона, руководителя Союза художников СССР Сергея Васильевича Герасимова и руководителей Московского отделения Союза художников. Они даже «не пытались поправить откровенной лжи». Неловкость и без того тяжелой ситуации усугублялась и тем фактом, что часть стидийцев воевала на фронтах Зимней и Великой Отечественной войн[688].
Не вполне удовлетворенный собой, несмотря на дружный хохот «теплого» зала, Никита Сергеевич перешел от оценки творчества Эрнста Неизвестного к его фамилии:
— С чего вы себе такой псевдоним выбрали? Неизвестный, видите ли. А мы хотим, чтобы про вас было известно.
— Это моя фамилия — Неизвестный, — объяснил художник.
Но Хрущев не сдался:
— Ну что это за фамилия — Неизвестный[689].
К увиденному в Манеже Никита Сергеевич вернулся в Кремле в марте 1963 года:
— [В] прошлый раз мы видели тошнотворную стряпню Эрнста Неизвестного и возмущались тем, что человек, не лишенный, очевидно, задатков, окончивший советское высшее учебное заведение, платит народу такой черной неблагодарностью. Хорошо, что таких художников у нас немного, но, к сожалению, он все-таки не одинок среди работников искусства. Мы видели и некоторые другие изделия (данная дефиниция куда более подходит для тогдашней продукции Баковского завода. — С. В.) художников-абстракционионистов. Мы осуждали и будем осуждать подобные уродства открыто, со всей непримиримостью.
— Фурцевой сильно доставалось из-за меня, — рассказал впоследствии Эрнст Неизвестный. — Она говорила мне: «Ну перестаньте, ну сделайте что-нибудь красивое. Сейчас с Вами говорит не министр культуры, а женщина. Пожалейте женщину! Если бы [Вы] знали, сколько у меня неприятностей из-за вас…Товарищи так сердятся!»[690]
11 апреля 1963 года в газете «Правда» было опубликовано обращение ЦК КПСС ко Второму всесоюзному съезду советских художников, в котором подчеркивалось: «Наша партия открыто и непримиримо выступает и будет выступать против формализма, против абстракционистских извращений в изобразительном искусстве, против натурализма, серых, примитивных, слащавых, незрелых произведений, убогих по содержанию и немощных по форме. Советскую искусству чужды произведения, которые изображают людей нарочито уродливо, рисуют действительность в извращенном виде»[691].
К художникам, презревшим соцреализм (в контексте общего отношения к творческой интеллигенции), хрущевское руководство вернулось на пленуме ЦК КПСС, прошедшем в Большом Кремлевском дворце в период с 18 по 21 июня 1963 года. Никита Сергеевич не отказал себе в удовольствии в очередной раз поиздеваться над тем, что он увидел в Манеже. Правда, поостыв за полгода, Хрущев в общем и целом подчеркнул, что литература и искусство развивались на здоровой основе.
Сама Екатерина Алексеевна, докладывая 17 июля об итогах Июньского пленума на партсобрании министерства, также, разумеется, упомянула и Манеж, и главного «именинника» — Эрнста Неизвестного, однако изрядно смягчила выводы и ограничилась наставлением:
— Новые большие задачи, выдвинутые постановлением Июньского пленума ЦК КПСС, в речи Н. С. Хрущева на этом пленуме, требуют от нас — работников Министерства культуры СССР — повышения ответственности за деятельность центрального аппарата министерства, министерств культуры республик и всех учреждений культуры и искусства