Более того, Екатерина Алексеевна обратила внимание собравшихся на требование внимательной, конкретной работы «не вообще с художниками», а с каждым художником в процессе его творчества.
— Надо беседовать с молодыми художниками, знать их творческие замыслы, вовремя направлять работу, помогать советом.
Располагая таким мощным рычагом, как государственный заказ, она призвала коллег использовать его для создания новых произведений, воспевающих нашу героическую современность, прославляющую подвиги героев коммунистического труда, воссоздающих образ советского человека — строителя коммунизма.
— Влиять на художественное творчество — это означает работать так, чтобы с тобой советовались, считались, чтобы [художники] ясно представляли, какие требования предъявляются к художнику… Надо контролировать расходование государственных средств на подобные заказы[693].
Фурцева обратила внимание, что выделяемые ежегодно для заказов и закупки произведений у художников 18 миллионов рублей расходуются без должного контроля и не всегда рационально: завышаются закупочные оценки посредственных произведений, приобретаются работы, недостойные государственного заказа. В процессе создания произведения по договору работники отдела мало общаются с художниками, слабо используют свое влияние, чтобы добиться наилучшего результата в выполнении заказа[694].
Указание на необходимость рационального расходования бюджетных средств крайне важно. Помимо чисто идеологических проблем, доставляемых Минкульту СССР формалистами и прочими абстракционистами, Фурцева со скудным бюджетом ее министерства испытывала и вполне осязаемые финансовые, сложности с поддержкой тех, что шагали в ногу с решениями партии и правительства. К тому же средства на заказы и приобретение предметов изобразительного искусства были рассредоточены по многим организациям, что не позволяло осуществлять единое руководство и направление развития изобразительного искусства. Поскольку средства выделялись Министерству культуры СССР крайне неохотно, Екатерина Алексеевна предложила передать ему производственные предприятия Художественного фонда СССР с сохранением установленных для них льгот[695].
А за остающиеся крохи шла настоящая война. С уходом Хрущева сменилась стилистика, но не суть противостояния. Признанные властью советские художники (лауреаты Ленинской премии Лев Кербель, Александр Кибальников и другие) в послании первому секретарю ЦК КПСС Леониду Брежневу от 15 февраля 1966 года выразили серьезную обеспокоенность тем фактом, что фурцевское министерство не давало «должной принципиальной оценки» модернистским тенденциям в изобразительном искусстве Советского Союза. По мнению Кербеля со товарищи, сложилась ненормальной обстановка, при которой участие «некоторых» советских художников в заграничных выставках подавалось как вклад в сокровищницу мировой живописи, а деятельность «художников, борющихся за партийные принципы в искусстве», признавалась проявлением консерватизма и зажима новаторства в нашей стране[696].
Открытие памятника Карлу Марксу в Москве. Третья слева — Е. А. Фурцева, второй справа — скульптор Л. Е. Кербель. 1964 г. [ЦГА Москвы]
Почуяв, что «оттепель» окончилась бесповоротно, признанные мастера соцреализма предложили ни больше ни меньше как создание специальной комиссии ЦК КПСС по глубокой и всесторонней проверке состояния изобразительного искусства, деятельности творческого Союза художников, практической деятельности «отдельных лиц и госучреждений, на деле призванных заниматься развитием изобразительного искусства»[697]. Последнее весьма показательно, поскольку Екатерина Фурцева, осуждая новаторов на словах и не «подкармливая» их, официально, то есть приказами, распоряжениями и циркулярами, никогда абстракционистов не осуждала. По мнению Кербеля, Кибальникова и других советских мэтров, она оказалась недостаточно твердой в искоренении художественной ереси.
Е. А. Фурцева поздравляет лауреатов Ленинской премии в области литературы, искусства и архитектуры. 24 мая 1974 г. [ЦГА Москвы]
И похоже, так и не разобралась, что же считать ересью. В 1966 году Екатерина Алексеевна попыталась было запретить в Центральный дом работников искусства выставку Александра Тышлера (его картины с долей гротеска и сюрреализма были далеки от соцреалистического канона), однако за коллегу заступился Иогансон:
— Вы напрасно так шумите, напрасно, потому что Тышлер — очень хороший художник, он совсем не формалист!
Фурцева вняла заявлению народного художника СССР и дала задний ход. Выставка состоялась[698].
Министру оставалось разве что оперировать призывами и лозунгами. Выступая на закрытом партсобрании Министерства культуры СССР 15 февраля 1967 года, Екатерина Алексеевна ими и ограничилась:
— На каком бы участке ни работал коммунист — в промышленности, на транспорте или в сельском хозяйстве, в области культуры — он работает в интересах мира во всем мире, в интересах мирового революционного движения. Готовясь к 50-летию Советской власти, деятели культуры и искусства должны всеми средствами художественной изобразительности внести достойный вклад в пропаганду великих достижений нашего народа, коренных принципиальных преимуществ социалистической системы перед капиталистической. Они должны способствовать воспитанию народа на героических революционных традициях, на принципах патриотической гордости за свою великую социалистическую Родину. В то же время необходимо решительно усилить борьбу против буржуазной идеологии, против любых попыток со стороны империализма расшатать, ослабить марксистско-ленинские основы нашего мировоззрения[699].
И тут, как на грех, 25 августа 1967 года Отдел культуры ЦК КПСС доложил в инстанцию о фактах вывоза работ ряда советских художников без предъявления их на таможне и органам Министерства культуры СССР за рубеж. Там были устроены выставки этих формалистических и модернистских работ, использованные в антисоветской пропаганде. По данным Отдела культуры, в июле в галерее «Сеньо» в Риме открывалась выставка произведений 15 московских художников (Оскара Рабина, Владимира Янкилевского, Дмитрия Плавинского и других). Девяносто произведений этих художников владелица галереи А. Савиньо де Кирико умудрилась вывести из СССР осенью 1966 года «в обход установленного порядка»[700]. Советское посольство в Италии сообщило, что выставленные работы продавались за 30–100 тыс. лир каждая — как водится, без наших комиссионных. Организация подобных выставок, по данным Отдела культуры ЦК КПСС, приобрела систематический характер, причем участниками выставок были преимущественно одни и те же 10–15 человек, не состоящие в Союзе художников СССР: Анатолий Брусиловский, Владимир Янкелевский, Илья Кабаков, Вячеслав Калинин, Отарий Кандауров, Валентина Кропивницкая, Лев Кропивницкий, Лида Мастеркова, Владимир Немухин, Дмитрий Плавинский, Оскар Рабин, Юрий Соболев, Уло Соостер, Николай Вечтомов, Борис Жутовский. Эти художники, едва ли не издеваясь над многочисленными инстанциями, заявляли примерно одно и то же:
— Я время от времени дарил некоторые произведения своим друзьям-иностранцам.
А эти «друзья» потом вывозили картины и «загоняли» их за рубежом. Но к выручке Рабин и его товарищи, как водится, никакого отношения не имели. Собственно, а чего еще могли ожидать от людей, творивших в собственной стране полулегально?
Прилагая соответствующий проект постановления, Василий Шауро от имени Отдела культуры просил ЦК поручить Министерству культуры СССР, Министерству иностранных дел СССР, Министерству финансов СССР, Союзу художников СССР и Главному таможенному управлению Министерства внешней торговли СССР принять решительные меры по пресечению незаконного вывоза из Советского Союза художественных произведений и организации за рубежом выставок формалистических работ «советских» художников[701].
Когда 6 ноября 1967 года руководящие работники итальянской компартии Джанкарло Пайетта и Оттилио Окетто при встрече с Екатериной Фурцевой попросили о проведении у них в стране выставки Эрнста Неизвестного, она подчеркнула, что мы никогда не возьмем на вооружение абстрактное и формалистическое искусство, выражающее буржуазную идеологию, хотя «родоначальники такого искусства: Кандинский, Шагал, Малевич и др. — являются нашими соотечественниками»[702].
Пайетта попытался было возразить:
— Но творчество этих художников принимается советской молодежью.
Однако Екатерина Алексеевна не дала итальянскому товарищу пространства для маневра.
— Мы не равняемся на ту небольшую часть молодежи, которая бездельничает, фланирует на улице Горького. Истинная молодежь, — объяснила Екатерина Алексеевна, — в Братске, Красноярске и на других стройках коммунизма. И такой молодежи нравится творчество Пластова. И она не принимает многие формалистические работы Эрнста Неизвестного.
Неизвестный — отличный оформитель, — несколько сбавила обороты Фурцева. — Его работа в Артеке принята широкой общественностью, но народу непонятно его условное искусство.
Последовала дискуссия, в ходе которой Екатерина Алексеевна ясно и по-своему логично обозначила позицию:
— Мы не запрещаем художникам работать так, как они хотят. Но мы не можем и не будем покупать за счет народа абстрактные произведения[703]