[79].
О. В. Лепешинская выступает на открытии декады самодеятельного искусства, посвященной 50-летию ВЛКСМ. 1968 г. [ЦГА Москвы]
Запоминающимся оказалось выступление Екатерины Алексеевны в Академии общественных наук в том же году. По рассказу партаппаратчика Д. Квока, на сцену вышла стройная, красивая, молодая женщина. Все обратили внимание на то, что на всем протяжении своего выступления она обходилась без бумажки. Начала просто: забавно рассказала о собственном детстве, романтически о юности. Не без кокетства заявила:
— Я тогда не думала о том, что мне придется выступать перед столь серьезной аудиторией.
Затем перешла к работе Фрунзенского райкома КПСС. Без занудства и даже с юмором говорила о том, как жить дальше. Рассказала о планах промышленности, строительства, образования, о том, как сделать СССР самой передовой страной мира. Когда Екатерина Алексеевна закончила выступление, зал едва ли не поднялся. Оратора не просто наградили, как тогда говорилось, бурными продолжительными аплодисментами: многие в кулуарах подходили к ней лично поздравить с нетривиальным выступлением[80].
Впрочем, настоящий фурор для партийцев только готовился — и, похоже, без участия Фурцевой. В конце января — начале февраля 1956 года, в рамках подготовки к ХХ съезду партии, на заседаниях Президиума ЦК КПСС активно обсуждался вопрос о роли Сталина как партийного и государственного деятеля. Хрущев по конъюнктурным соображениям выдвинул и отстаивал идею «обстрела культа личности», не встретившую одобрения других сталинских соратников. Самым категорическим противником оказался Вячеслав Михайлович Молотов. Меньшую принципиальность, но все же проявил Лазарь Моисеевич Каганович, громче всех певший Сталину дифирамбы в тридцатых годах.
Георгий Максимилианович Маленков вначале скорее сходился во мнениях с Хрущевым, однако итоговое предложение человека, длительное время курировавшего при Сталине карательно-репрессивные органы и крайне заинтересованного в фильтрации информации, было простым и гениальным — не делать доклада о Сталине вовсе[81].
В разгар споров, 13 февраля, новые вожди партии получили сообщение о том, что наконец готов к открытию музей на Ближней даче Сталина (Кунцевской). Обстановку восстановили после того, как «Берия-Берия», в соответствии с частушкой 1953 года, «потерял доверие, а товарищ Маленков надавал ему пинков». Вначале предполагалось, что первыми посетителями музея станут делегаты ХХ съезда КПСС, однако после определения посмертной судьбы Сталина открытие музея не состоялось, притом что уже было принято официальное решение о назначении его директора — А. Я. Казакова. Музей вместе с другими руководящими работниками посетили Леонид Брежнев и Екатерина Фурцева. Они походили по комнатам (в отношении этой хижины дяди Тома язык не повернется сказать — залам), всё осмотрели, но ничего не решили.
Хрущев, понимавший, что решение принимать все же придется, направил в Кунцево Дмитрия Шепилова. Тот, будучи, во-первых, убежденным сталинцем, а во-вторых, интеллектуалом (не случайно много позднее он станет самым известным после Лаврентия Берии советским архивистом), предложил законсервировать и передать музей Управлению делами ЦК КПСС, что Никита Сергеевич и сделал[82]. Как и покойный Хозяин, Хрущев умел сдерживать одних соратников за счет других. Вероятно, в то время Шепилов, по его мнению, мог стать достойной «уздой» (термин Сталина) для Брежнева с Фурцевой. А союз между ними, «технократом» и «партийным бюрократом», мог бы получиться вполне перспективный. Однако Хрущев оказался слишком осмотрительным, а Фурцева — слишком ему преданной. Не исключено, что в этой истории — предпосылка достаточно «холодного» отношения Брежнева к Фурцевой во время первого (генерального) секретарства «дорогого Леонида Ильича».
Фурцева работала в Совете представителей делегаций исторического XX съезда, и на первом же заседании ее избрали в президиум[83]. Выступление ее состоялось на утреннем заседании 15 февраля 1956 года, в ряду докладов руководителей крупнейших парторганизаций страны.
Фурцева вышла к трибуне своей летящей походкой, чтобы начать с комплимента нарождавшемуся на глазах вождю:
— Товарищи! В отчетном докладе Центрального комитета КПСС товарищ Никита Сергеевич Хрущев с предельной ясностью и исключительной глубиной раскрыл неодолимую силу великих идей марксизма-ленинизма в борьбе за построение коммунистического общества в нашей стране…
Поскольку намечался процесс десталинизации, Екатерина Алексеевна подчеркнула, что происходит возвращение к истокам — ленинизму, который поколение Фурцевой представляло как пору романтической юности:
— Следуя по пути, указанному великим Лениным, наша партия осуществляет огромную организаторскую работу. Проведенные под руководством Центрального комитета партии крупнейшие политические и экономические мероприятия еще более укрепили социалистический строй, упрочили союз рабочего класса и колхозного крестьянства, дружбу народов нашей Родины.
Затем Екатерина Алексеевна перешла к делам Московской городской парторганизации, ее достижениям, упущениям и планам. По легенде, в своем обстоятельном докладе она ни единого раза не заглянула в бумаги, а когда сорвала бурные аплодименты, довольный Никита Сергеевич, по легенде, с гордостью заявил:
— Молодец, это моя школа![84]
Главное было впереди. Утром 25 февраля на закрытом по решению Президиума ЦК заседании Хрущев сделал знаменитый доклад «О культе личности и его последствиях». Главный демиург перестройки Александр Николаевич Яковлев рассказывал впоследствии, что всё происходящее казалось нереальным, в зале стояла гробовая тишина, не слышно было ни скрипа кресел, ни кашля, ни шепота. Никто не смотрел друг на друга — не то от неожиданности, не то от смятения и страха, который, казалось, уже навечно поселился в партийце[85]. Причем самое пикантное заключалось в том, что «закрытый» доклад в целом сводился к тому, что новый Иван Безземельный пообещал советским баронам: после смерти красного Ричарда Львиное Сердце их больше не будут убивать. В реалиях тех дней обещание можно признать особо ценным.
На ХХ съезде Фурцева была избрана членом ЦК КПСС, а на первом Пленуме ЦК — сразу кандидатом в члены Президиума и секретарем ЦК. Вместе с Михаилом Сусловым ей, в частности, предстояло разобраться с мемориальным наследием Сталина. Как им распорядились, известно: все связанное с именем покойного Хозяина стали уничтожать, срывать или скрывать. Один за другим сносили безобразные гипсовые бюсты и талантливые монументы, вырубали флорентийские мозаики и золоченые смальты, переименовывали колхозы, заводы и населенные пункты, скрывали документы о реальной деятельности Сталина (а заодно его приближенных) в организации политических репрессий[86].
На трибуне Мавзолея В. И. Ленина с детьми, слева направо: Г. К. Жуков, К. Е. Ворошилов, Н. А. Булганин, Н. С. Хрущев, Г. М. Маленков, Л. М. Каганович, В. М. Молотов, А. И. Микоян, М. Г. Первухин, М. З. Сабуров, М. А. Суслов, Е. А. Фурцева, Д. Т. Шепилов, Н. М. Шверник, А. Б. Аристов, Н. И. Беляев. 1956 г. [ЦГА Москвы]
ХХ съезд КПСС нанес серьезный удар и по «старикам» из Президиума ЦК. Члены Президиума почувствовали крепкую руку первого секретаря, тем более что после укрепления своих позиций Хрущев начисто забыл о пороках «культа личности»[87]. Чтобы взять под контроль правоохранительные органы, 19 апреля 1956 года Президиум ЦК решил «децентрализовать» МВД. На обсуждении Фурцева отметилась предложением ни много ни мало как о ликвидации знаменитой Бутырки[88]. Видимо, участие в демонтаже «культа личности» Сталина «перепахало» Екатерину Алексеевну насколько глубоко, что вызвало ассоциации с разрушением Бастилии как оплота «старого режима» во Франции. Хрущева и его команду подобная экзальтация женщины во власти не могла не насторожить.
В конце мая — начале июня Молотова в должности министра иностранных дел СССР решили заменить Шепиловым, который, кстати, просил его на этот пост не назначать. Хрущев, будучи инициатором сомнительной перестановки, обвинил Вячеслава Михайловича в том, что он слаб как министр, и со всей рабоче-крестьянской прямотой заявил:
— Молотов — аристократ, который привык шефствовать, а не работать[89].
Началось всё накануне визита в Москву югославского лидера. Спор о Тито разгорелся 25 мая 1956 года на заседании Президиума ЦК КПСС, а 28 мая члены Президиума собрались снова, уже для «проработки» министра иностранных дел. Снятие Вячеслава Михайловича было практически предрешено, обсуждался вопрос о его преемнике. Кандидатур было несколько, Екатерина Фурцева предложила отсутствующего на заседании Михаила Суслова[90]. Сложно не усмотреть в данной рекомендации следы противостояния в Президиуме ЦК, попытку отстранить Михаила Андреевича от решения важных идеологических вопросов. Весьма вероятно, именно здесь кроется корень последующего давления Суслова на министра Фурцеву после ее сверждения с партийного Олимпа.
Очень сложно не отметить и еще один важный факт: Фурцева крайне редко высказывалась на заседаниях Президиума ЦК по вопросам международной политики, экономики и промышленности. Правда, она неизменно поддерживала экономические инициативы Хрущева и активно участвовала в обсуждении и принятии решений, связанных с венгерским восстанием 1956 года. В частности, 28 октября 1956 года Президиум ЦК КПСС принял принципиальное постановление «решительно подавить вооруженные силы повстанцев»