Царица в чёрном – ни украшений, ни регалий, ослабевшая от горя. Слева поддерживает её Меншиков, справа адмирал Апраксин. В толпе крестятся, падают на колени.
Наблюдал шествие, гарцуя верхом, шевалье де ла Мотрей, знаменитый путешественник, видевший пирамиды Египта, мечети Стамбула, родину Христа Вифлеем.
– Приблизиться к Екатерине, – сказал он потом французскому послу Кампредону[266], – я не посмел, естественно. Вдова действительно так убивается до сих пор?
Дипломат – низкорослый, движения быстрые, цепкие, искры иронии в чёрных испанских глазах – усмехнулся, погладил седую бородку клинышком.
– Доля притворства есть.
– Здоровье у неё неважное, насколько я мог судить. Расплылась, цвет лица серый какой-то. А на Пруте… Другая женщина, яркая, варварски красивая.
– Пойдёте к ней?
– Не знаю. Вдруг вспомнит меня…
Шевалье находился в турецкой армии, когда в 1711 году, на Пруте, царица при нём снимала с себя драгоценности, отводя угрозу плена, капитуляции. Путешествует ла Мотрей – француз-гугенот – с поручениями Георга I, короля Англии, постоянное жительство имеет в Лондоне.
Смуглый, темноволосый, прокалённый солнцем атлет, он помахивает длинной трубкой, подаётся вперёд, нависает над китайским столиком, толкает его, и дипломат, смущённый развязными манерами гостя, отодвигается.
– Любопытно, маркиз, – и трубка роняет пепел, к счастью, остывший. – Вчера, когда переносили тело монарха… Герцог Голштинии шёл впереди царского внука. Царица унижает его. Бояре ей не простят
– За ней гвардейцы, мсье… Изрубят бояр, как капусту. Она и Меншиков спят спокойно.
– Спят? Он её любовник?
– Нет, – фыркнул Кампредон. – Эрот тут ни при чём. Познакомить вас с принцем?
– О, пожалуйста! Кстати, что значит «караул»?
– Зов на помощь.
– Бродяга какой-то… Нёсся, будто собаки хватали за пятки. Прямо к царице… Его обыскивали и, представьте, под бараньей шкурой он был голый.
– Мог прятать нож. Был же случай… Для людей старой веры царь – воплощенье сатаны.
– И много таких?
– К сожалению, кучка.
– Загадочная страна, – произнёс ла Мотрей с досадой. – Русских били все кому не лень. Немцы, поляки, орды крымцев… И вот, на наших глазах… Талант полководцев? Нет, не только… Необыкновенный подъём духа, пока не угасший. Пётр ещё живёт… Сочувствую, маркиз, миссия у вас трудная.
Осведомлён шевалье отлично. По дороге из Лондона остановился в Париже. Франция и Англия в тесном альянсе, цель у них общая – оторвать Россию от Австрии, давнего союзника, вовлечь в соглашение с коалицией западной.
Вот уже четыре года Кампредон ведёт переговоры и жалуется шефам – уклончив Петербург, придирчив, подозрителен. Сотня поправок в проекте трактата – и всё же марш на месте, ни да ни нет.
– Не скрою, маркиз, англичане нервничают.
Трубка стучит по столику почти повелительно. Посол ощущает болезненное томление. Кого-то прочат на его пост? Ворчат ведь в Версале – засиделся старик, нежится, задаренный соболями, куницами.
– Дорогой мсье, я понимаю. Теперь, кажется, момент благоприятный.
– Почему?
– Мои прогнозы. Вена уже в курсе здешних событий. Угадываю: Карл Шестой возмущён. Царевич Пётр – его внучатый племянник. Воображаю, с каким скрежетом зубовным поздравят Екатерину. Охлаждение неизбежно. Держу пари, титул императрицы Вена не признает.
– И мы не признаем.
– Пусть так… Но, дорогой мсье, мы требуем от русских полного поворота во внешних делах. Отсюда следует, что приманка должна быть весомая.
– Брачный венец?
– Для царицы это особенно важно. Материнское чувство, мсье… Горы сворачивает. Анна уже устроена[267], только траур вынудил отложить свадьбу. Но есть ещё Елизавета. В печёнках сидит у меня…
– Обещайте, маркиз, обещайте!
– Увы, из Парижа ничего, кроме общих слов. Нужна определённость. Царица готова на всё, чтобы породниться с французской династией.
– Хотят заполучить короля?
– Да, по-прежнему.
– Хорошо бы охладить материнский пыл. Нам из-за Анны достаточно забот. Претензии голштинца… Приданое у русских невест неплохое, но от женихов Петербург ждёт гораздо большего. Этот пьяница Карл Фридрих обнаглел. Жаль, не удалось расстроить свадьбу…
Трубка елозит по китайскому лаку, по цветам и пагодам тонкого пейзажа. Бас шевалье жужжит назойливо, как огромный шмель, и Кампредону в каждой фразе слышится упрёк. В кабинете зябко, за окном роится снег, сырые хлопья прилипают к стеклу и вяло соскальзывают.
– Собачий климат, – и трубка наконец исчезла в кармане тёмно-вишнёвого сюртука. – Меня засыплет… Ещё два визита сегодня. А что Меншиков? Он может нам помочь?
– Сомневаюсь.
– Всё равно, познакомьте!
– Официально иностранные проблемы в ведении Остермана. Хитрец первостатейный, отмолчится или запутает нас. Меншиков разговорчив. Тоже хитёр, но личина жуира.
– Спасибо. Говорят, жаден до умопомраченья.
– На подкуп не клюнет. Мало давали, возможно… Нет, по-моему, пресыщен богатством, помышляет о чём-то другом.
– О чём же? Власть – куда ещё выше! Принц-свинопас… Что во дворце у него? Чудовищная безвкусица, не правда ли? Замашки Журдена[268]?
Гость ликовал, предвкушая встречу с мещанином во дворянстве, героем Мольера. Посол улыбнулся кисло.
– Не та пьеса, мсье.
– Да? Сгораю от нетерпенья.
– Вас ещё можно удивить?
– Не знаю. Жажду удивляться, мсье.
Книга ла Мотрея «Путешествие в Польше и в России» – Гаага, 1732 – сообщит читателям:
«Этот принц[269] построил дворец, но скорее маленький великолепный город, судя по количеству зданий и кирпичных сооружений. Я не берусь описать весь дворец, для этого понадобилась бы обширная глава. Фасад замечательный, вход величественный, украшен скульптурой и живопись отменного вкуса. Столовое серебро у принца на редкость изысканное. При мне из Англии прибыл сервиз стоимостью в шесть тысяч фунтов – изделие бесподобного совершенства».
Путешественник отметил домовую церковь принца, прекрасную роспись в ней, необычные для православного храма статуи, звонницу с карильоном – многозвучным набором колоколов. Остановила внимание конюшня в городке – на четыре-пять сотен лошадей.
На целый конный полк… Шевалье так и сказал хозяину.
– Совершенно правильно, драгунский полк могу снарядить, – ответил принц весело и с вызовом.
«Поджарый, тощий, покрытый въевшимся загаром, он таков, каким изображают Дон Кихота», – напишет ла Мотрей. Однако, нет – не мечтатель… Это он – герой Полтавы Это он гнал остатки шведской армии, настиг у Днепра и разбил – король едва успел переправиться. Образ нелепого, глупого Журдена растаял. Постарел лихой кавалерист, но подвижен, хоть сейчас в седло.
– Вы ведь человек военный, – услышал гость.
Брошено как бы невзначай. Улыбка всё время освещает обтянутое, скуластое, славянское лицо, изменчивое от множества настроений.
– На войне я лишь присутствовал, – молвил шевалье сдержанно.
– Я бы кликнул своих молодцов, показал вам экзерсис. Снега-то навалило… В другой раз, если угодно. Наших-то вы, небось, в подзорную трубу видели.
Улыбка исподлобья, остренькая – мне, дескать, многое известно. Что ж, карты раскрыты. Тем лучше, – решил ла Мотрей, разговор будет прямой.
– Я в Турции провёл несколько лет, был там в ставке короля Карла.
– И проводили его домой. Я не ошибся? Слухами земля полнится.
Вставляя в свой северный немецкий язык слова голландские, французские – похоже, ради шика, – хозяин ввёл гостя в большой зал, слепяще светлый благодаря зеркалам, расположенным напротив окон. Сквозняк колыхал знамёна, отбитые у шведов. Принц похвалил Леблона[270], искусного архитектора – он работал для царя в Петергофе.
– Европа есть очаг художеств. Покойный государь велел нам учиться и перенимать.
– Тогда вы блестящий ученик.
Лесть вырвалась чистосердечно – принц знает цену вещам, дешёвку за шедевр не выдаст. Показывает вещи, гордясь выбором. Дельфтские плитки действительно прекрасны, но стены залеплены сплошь, и даже потолок – многовато, пожалуй… Масса серебра, как в музее, – принц, оказывается, коллекционирует. Картины большей частью голландские, морские виды, вероятно, в угоду царю, ибо сам принц, по его признанию, воин сухопутный.
– Однажды дрался на воде… Абордаж, вместе с его величеством. Вот, небываемое бывает.
Перевёл надпись на медали, выбитой в честь битвы. Здесь, на Неве, подкрались в лодках, захватили два парусника внезапно, шведы не успели изготовить орудия к стрельбе.
– О, муза истории вам благодарна!
Медаль в память взятия Шлиссельбурга – дымы над крепостью, траектории ядер. Геракл с палицей над поверженными пушками – эмблема победы полтавской. Голубь, летящий с лавровым венком, – вестник Ништадтского мира…
– Потомкам надобно помнить, мсье, кто возродил Россию … Кто из ничтожества поднял…
Царя Петра принц поминает, цитирует ежеминутно. Но он первый помощник монарха. Медаль во славу битвы у Калиша[271] он задержал на ладони. Звёздный час принца… Он сам командовал, разгромил тридцатитысячную армию, потеряв – не диво ли – всего восемьдесят человек убитыми.
– Награда царя, мсье…
Трость, унизанная алмазами, изумрудами. Сообщил стоимость – внятно, деловито – три тысячи шестьдесят четыре рубля. Принц-полководец, принц-коммерсант.
Гонг позвал обедать.
Сервировку шевалье нашёл безупречной. Серебро и тут в избытке, страсть хозяина… В центре четыре массивных слона, на спинах вместо паланкинов[272]