Не без основания императрица надеялась на собственную силу: она могла быть довольною успехами своего царствования во внешней политике.
Сподвижники
Никита Иванович Панин
Д. Г. Бёкингхэмшир о графе Никите Ивановиче Панине:
Мистер Панин, перешагнувший свои пятьдесят лет, выглядит довольно нездоровым; именно он благодаря тому, что некоторое время находился в Швеции, лучше всего сведущ в делах севера. Та система, которой он придерживался и от которой его не заставит отступить ничто до тех пор, пока не обнаружится ее полная непрактичность ввиду нерасположения к ней других держав, заключается в том, чтобы уравновесить грозный союз Австрийского дома с домом Бурбонов путем прочного объединения Англии, России, Голландии и Пруссии и укрепления этой лиги за счет сохранения бездеятельности Швеции и при побуждении Дании с тем, чтобы последняя оставила все свои французские связи. (М-ру Панину не остается ничего другого, кроме как проявлять величайшую неприязнь к французам и австрийцам, так как он полностью осведомлен об интригах их неутомимых эмиссаров, направленных на отстранение его от власти.) Первого он думает добиться, постоянно поддерживая там вражду фракций, которые раздирают эту несчастную страну, последнего – тем, чтобы убедить великого князя, чтобы он, достигнув совершеннолетия, отказался от притязаний на герцогство Гольштейнское. (Из разговора на эту тему, который однажды состоялся у меня с м-ром Паниным по данному вопросу, вытекает, что он, кажется, придает голосованиям в рейхстаге Империи меньшее значение, чем они на самом деле имеют для России.)
Король Пруссии – его герой, но он не настолько ослеплен этим пристрастием, чтобы не замечать множества недостатков, портящих характер этого великого монарха, и не понимать, что соглашения с ним, вероятно, не продлятся долее того дня, пока они остаются важными для его интересов.
Панина считают человеком честным и порядочным в стране, где это понятие не имеет обозначения. Сознавая и гордясь этим, он всегда будет осторожен, чтобы не отклониться от поведения, благодаря которому создана такая репутация.
Для пользы России, для мира и счастья ее суверена в высшей степени необходимо, чтобы м-р Панин и граф Орлов могли жить в дружбе, но такая дружба несовместима с мыслью о браке, которой, как считают, молодой человек по-прежнему увлечен; ей другой никогда не сможет потворствовать без ущерба для репутации, без риска для собственной популярности, без нарушения своего долга в том деле, которое, как полагает встревоженная нация, только он и может исполнить надлежащим образом.
Княгиня Дашкова владеет его сердцем, то ли будучи его ребенком, то ли как любовница; люди дурные утверждают, что и то и другое. Он говорит о ней с восхищением, он проводит с ней почти каждую свободную минуту, он сообщает ей самые важные секреты с безграничным доверием, которое министр вряд ли может оказывать частному лицу. Императрица, зная об этом обстоятельстве, справедливо тревожится, что такие сведения получает персона, склонная к бесконечным интригам, обуреваемая ненасытными амбициями, та, которая из закадычного друга стала закоренелым врагом; поэтому императрица добилась от него обещания, что он не будет говорить о государственных делах. Он дал слово, но в данном случае нарушил его.
В ранние годы у м-ра Панина была связь с женой брата великого канцлера, графа Романа Воронцова. Она была матерью того Воронцова, который позднее стал послом в Англии, Елизаветы, фаворитки Петра III, жены графа Бутурлина, нынешнего российского посланника в Испании, и княгини Дашковой. На смертном одре эта дама заверила м-ра Панина, что княгиня Дашкова, которая при том присутствовала, его дочь. Поскольку он всегда искренне говорит о ней с нежностью и не пытается скрывать, сколько времени проводит с ней наедине, те, кто лучше всего его знают, утверждают, что в высшей степени возможно, что им движет не любовная интрига; беспристрастие заставляет верить, что его привязанность носит исключительно отцовский характер, а их общение невинно.
В разговоре, который состоялся у меня в Царском Селе с Ее Императорским Величеством о княгине Дашковой, она уверяла меня, что эта дама не останется в Петербурге более двух месяцев.
Исходя из этого, а также имея точную информацию, что княгиня (за несколько дней до того, как императрица выехала в Ригу, мне дали знать, что княгиню Дашкову в мужской одежде видели в бараках конных гвардейцев) использует все свое искусство, чтобы отвращать сердца не только м-ра Панина, но и многих других от ее персоны и правительства, она имеет намерение выслать ее из Петербурга, возможно, это решение к нынешнему времени приведено в исполнение.
Характер генерала Панина лучше всего понять исходя из того, что сказал недавно о нем его брат.
Когда умерла жена генерала, думали, что он настолько потрясен этой потерей, что это угрожало его здоровью. Императрица послала к нему Шурина (старый слуга, в чьей опытности, привязанности и преданности Ее Величество имеет величайшую уверенность; когда готовилась Революция, он был главным каналом общения между нею и заговорщиками. Раньше он считался управляющим ее частным гардеробом, но сейчас она даровала ему ранг камергера. Он заботился о сыне, рожденном в Москве в Рождество 1762 года), чтобы заверить в своем расположении и дружбе и воодушевить позаботиться о своем здоровье, когда она так нуждается в нем. М-р Панин, узнав об этом, выразился в следующих словах (насколько можно передать это по-английски): «Я искренне люблю своего брата. Мы с ним рождены из одного чрева. Это, однако, не ослепляет меня в оценке его характера; его способности невелики, он отчаян и безрассуден, и, значит, есть некая безрассудная цель, для которой его служба и нужна императрице».
Денис Иванович Фонвизин (1745–1792), русский драматург:
Нрав графа Панина достоин был искреннего почтения и непритворной любви. Твердость его доказывала величие души его. В делах, касательных до блага государства, ни обещания, ни угрозы поколебать его были не в силах. Ничто в свете не могло его принудить предложить монархине свое мнение противу его внутреннего чувства.
Из «Записок» князя Федора Николаевича Голицына:
Он был с большим достоинством, и что более всего отличало – какая-то благородность во всех его поступках и в обращении ко всякому внимательность, так что его нельзя было не любить и не почитать: он как будто к себе притягивал. Я в жизни моей не видал вельмож, столько наружности приятных. Природа его одарила сановитостью во всем, что составить может прекрасного мужчину. Все подчиненные его боготворили.
Из монографии «Екатерина Великая» Николая Ивановича Павленко:
Мнение императрицы о Панине менялось. Во время переворота и много лет после него он пользовался полным ее доверием. Накануне похода в Петергоф для ареста Петра III Екатерина, по ее выражению, созвала нечто вроде совета, на котором было решено отправить против свергнутого полка кирасирский полк и четыре полка пехоты. В числе самых доверенных лиц, принимавших это решение, был и Н. И. Панин. В письме к Понятовскому, относящемуся к 1762 году, императрица не жалела хвалебных отзывов… По-иному он выглядит под пером императрицы в 1783 году: «Граф же Панин был ленив по природе и обладал искусством придавать этой лености вид благоразумия и рассчитанности. Он не был одарен ни такой добротою, ни такой свежестью души, как князь Орлов, но он больше жил между людьми и умел скрывать свои недостатки и свои пороки, а они были у него великие». Так оценила службу Панина императрица. …Она отправила Панина в отставку в 1781 году, а 31 марта 1783 года он скончался.
Александр Андреевич Безбородко
Из книги «Русские избранники» Георга Адольфа Вильгельма фон Гельбига:
Он получил дома обыкновенное школьное образование, но был еще в юных летах привезен в Петербург, в дом генерал-фельдмаршала графа Разумовского. Здесь он встретил молодого Завадовского, с которым оставался с этого момента всегда дружен. Они так же сходились в дружбе, как расходились в способностях. По доброте фельдмаршала Безбородко изучил науки и языки, в некоторых отраслях до совершенства.
Граф Кирилл Разумовский рекомендовал его и Завадовского генерал-фельдмаршалу графу Румянцеву, который определил их обоих в свою канцелярию, а особенно Безбородко употреблял с большой пользой в важных делах и при разработке вопросов. Здесь, где Безбородко имел уже значительные доходы, он употреблял часть их, а равно и время, свободное от занятий, на то, чтобы чрезвычайно увеличить свои познания по внутренним и внешним делам. Равным образом и в науках, особенно же во французской и немецкой литературе, сделал он тогда значительные успехи. Он научился совершенно правильно говорить на обоих языках.
Таким образом, Румянцев имел право рекомендовать его императрице, которая в 1775 году нуждалась в двух кабинет-секретарях. На этом месте Безбородко своей ловкостью сделался совершенно необходимым человеком для императрицы. Она решительно не могла отказаться от его помощи, и в 1781 году он все еще был кабинет-секретарем. Ни один из государственных министров не мог представить ей такого ясного доклада, как Безбородко, даже по самым запутанным делам и по всевозможным отраслям государственного управления. Одной из выдающихся его способностей было его полное владение русским языком. Когда императрица приказывала ему набросать указ, письмо или что-либо подобное, он отправлялся в соседнюю комнату и через самое короткое время возвращался и приносил проект, составленный так точно, так изящно, что не оставалось желать ничего лучшего.
В 1781 году он стал генерал-майором, т. е. это значило в то время, что он получил в гражданской службе ранг генерал-майора и принят в совет. С этим оканчивается его прилежание. Хотя ему поручали теперь, более еще чем прежде, самые важные государственные дела и ничего без него не делалось, но уже не так легко, как прежде, его можно было заставить взяться за подробную министерскую работу по делам еще более важным. У него залеживались все дела подобного рода, и, ради собственного спокойствия, он часто вовсе не отвечал даже на письма, которые ему писали особы царствующих домов. От него можно было добиться только советов, которые он щедро раздавал. Императрица, конечно, поступила бы гораздо лучше, если бы во всех своих действиях руководилась Безбородко, который во всем совете был, после Александра Воронцова, бесспорно, самым умным и самым образованным человеком. Но ни при одном дворе не менялись так часто партийные влияния, как при тогдашнем правительстве России. Какой-нибудь избранник, отставной фаворит и т. п. затемняли или проясняли политический горизонт и определяли, кто должен подняться или пасть относительно милости императрицы. Безбородко испытал ту же участь. Воронцов, Завадовский и он всегда держались вместе. Когда же они чувствовали себя слишком слабыми во мнении императрицы, тогда они придерживались придворных дам, Вяземского, Потемкина, избранника, наследника, смотря по нужде. При помощи Зубова коварное тщеславие и корысть Маркова одержали наконец верх над этими тремя лицами: Воронцов был удален, Завадовский только терпим, Безбородко вытеснен.
Так как императрица никоим образом не могла довольствоваться ограниченным Остерманом, то Безбородко, как второй член иностранного департамента, принял портфель иностранных дел. Зубов и Марков с неудовольствием видели этот портфель в его руках, но не имели приличного повода отнять его у Безбородко. Он сам, однако, дал им этот повод. По смерти князя Потемкина, всегда старавшегося продлить турецкую войну, необходимо было, по желанию императрицы, заключить мир. Затруднение было лишь в том, чтобы найти человека, который мог бы вести мирные переговоры. Безбородко заметил это, и отчасти из добродушия и из рвения к славе императрицы, отчасти также из тщеславия, желая доставить мир империи, он предложил императрице свою готовность принять на себя ведение переговоров по ее приказанию. Но чтобы быть уверенным в счастливом исходе своего предложения, он поставил условием, чтоб на время его отсутствия портфель иностранных дел был отдан Зубову. Этого только и хотели: предложение Безбородко, обсужденное императрицей с Зубовым и через него с Марковым, было принято. Безбородко получил повеление заключить во что бы то ни стало мир, так как кассы слишком истощены, чтобы можно было продолжать войну. При этом он должен тщательно скрывать крайнее желание мира, относиться к османам высокомерно и вместе с тем выказать себя великодушным. Этот посредник отправился.
Прибыв на место, он выказал роскошь царствующего восточного сибарита и заключил тот мир, который мы все знаем. Но прежде того, в самом конце переговоров, он сказал турецким комиссарам, что у него есть еще одно условие, без которого он никоим образом не может подписать мира. Турки испугались, пожелали узнать это условие и пришли в отчаяние, узнав, что Безбородко от имени императрицы требует чудовищную сумму денег, 12 миллионов пиастров, и заявляет, что без исполнения этого условия должны немедленно начаться враждебные действия. Турки были в ужасном положении. Мир им был крайне необходим, но добыть денег было невозможно. Сперва они противились и говорили, что при таком условии война должна продолжаться. Безбородко оказался бы в страшном затруднении, если бы его поймали на слове. К счастью, этого не случилось. Напротив, комиссары начали торговаться не о сумме, так как сумма не была уменьшена, но о времени уплаты, и Безбородко сдался на их уверение, что деньги будут уплачены в короткие сроки. Османы написали долговые обязательства и принесли их. Безбородко взял эти расписки в руки, прочел, разорвал на части, бросил на пол и с гордостью и презрением сказал: «Моя государыня не нуждается в ваших деньгах». Этот поступок страшно понравился императрице и, вероятно, увеличил награды, которые получил Безбородко и которые были чрезвычайны: он получил очень обширное имение, по всей России обнародованную благодарность и очень большую и дорогую масличную ветвь из бриллиантов.
Впрочем, по возвращении он был весьма чувствительно оскорблен, когда императрица сказала ему, что Зубов сохранит портфель иностранного департамента. Безбородко с грустью увидел теперь, что все его значение пало, и с достоинством удалился. Он жил в Петербурге, предаваясь наслаждениям всякого рода, относился ко всем делам с легкостью в полном смысле слова и наезжал в Москву, чтобы навестить своих друзей, недовольных правительством. Впрочем, он крепко примкнул к наследнику, и последствия доказали, что он поступил очень умно. Безбородко первый уведомил великого князя о безнадежном положении его матери.
Когда Екатерина умерла, Безбородко был немецкий имперский граф, действительный тайный советник, член верховного совета, обер-гофмейстер императорского придворного штата, генерал-почт-директор и кавалер русских орденов. Он держал свой дом на княжескую ногу, и его доходы простирались далеко за 100 000 рублей.