Письмо Императрицы Марии Федоровны к Е. И. Нелидовой.
Действительно, было отчего Нелидовой возмутиться поведением Палена, тем более, что и она сама, и императрица, как мы видим, были о нем высокого мнения; чрезвычайно строгая к себе самой, Нелидова могла даже скорбеть о том, что Пален прощен был Павлом и вновь принят на службу именно в период ее всемогущества, как тогда же, благодаря ее же заступничеству, оставлен был при особе государя и гардеробмейстер Кутайсов, ныне обер-шталмейстер, граф и Андреевский кавалер. Пален, тотчас после кончины императора Павла, думал управлять Россией[251], но в то же время он не мог не видеть, что в лице императрицы-матери приобрел себе ожесточенного врага. Считая императора Александра, по его молодости и неопытности, вполне подчинившимся своему влиянию, граф Пален стал интриговать против императрицы Марии Феодоровны, доложив императору, что она содействует возмущению народа распространением икон с необыкновенными надписями. Кончилось тем, что и следовало ожидать: императрица, бывшая в то время в Гатчине, объявила Александру Павловичу, что она не возвратится в Петербург до тех пор, пока там останется Пален («so lange Pahlen in Petersburg ist, kehre ich nicht dahin zurück»[252]. Тогда император Александр обратился за советом к вновь назначенному им генерал-прокурору Беклешову, как поступить ему с Паленом. Беклешов, пользовавшийся у немецкой партии репутацией «старого русского» (un vieux russe), человек прямой и преданный монарху, «Беклешов, — рассказывает Чарторыжский, — с обычною ему грубостью выразил императору свое удивление, как может русский самодержец жаловаться и не приводить в исполнение своей воли. «Когда мухи, — прибавил он, — вертятся около моего носа, я их прогоняю». Тогда император, 17-го июня 1801 года, подписал указ об увольнении Палена «за болезнями от всех дел» с приказанием ему немедленно выехать из Петербурга. Беклешов, бывший другом Палена, лично привел этот указ в исполнение[253]. Уже в начале мая Нелидова сообщала о том Нелидинскому-Мелецкому в Москву. «Ничто не может быть приятнее, утешительнее, живительнее, — отвечал он, — для сердца каждого верноподданного, как то единение, которое господствует, по словам вашим, в царской семье. Подлинно всеобщее благосостояние не может покоиться на более прочном основании, и в то же время это служит вернейшим средством к подавлению интриг и к смущению интриганов»[254].
Заключительная глава
С кончиной императора Павла завершилась и главная историческая роль Нелидовой, так как почти все ее политическое значение основано было на личных отношениях ее к своеобразно — порывистому и, что бы ни говорили современники, рыцарски-чистому в своих побуждениях императору Павлу, «не в природе которого, — по меткому выражению одного из его приближенных, — было пользоваться покоем в здешнем мире»[255]. В этих чистых отношениях, в теплой преданности Нелидовой памяти ее царственного поклонника, и коренился залог постоянной привязанности к ней вдовствовавшей государыни. Оставаясь по-прежнему главной начальницей Смольного института, Мария Феодоровна весьма часто посещала его и каждый раз бывала у Нелидовой, а во время отсутствия своего из Петербурга письменно беседовала с нею. В первое время после смерти Павла Петровича Нелидова почти вовсе не выезжала из Смольного, где занимала старые свои комнаты, занятые теперь лазаретом Воспитательного Общества благородных девиц; но, с течением времени, она была постоянной гостьей двора императрицы Марии Феодоровны, в особенности летом и осенью, в Павловске и Гатчине. Здесь ее принимали как старого друга императорской фамилии, и во всех чисто семейных ее делах советы Нелидовой имели большой вес в глазах вдовствующей императрицы, голос которой, в свою очередь, имел большое значение для императора Александра: влияние Нелидовой в этом отношении еще ждет своей оценки. Проживая в Смольном под покровительством августейшей своей подруги, Нелидова занималась воспитанием племянницы своей Александры Александровны Нелидовой, вышедшей потом замуж за князя Трубецкого, и составляла свой дневник (journal), вернее сказать, воспоминания о своей жизни. К сожалению, воспоминания эти едва ли не утрачены навсегда, как утрачены для потомства мемуары другой ее современницы, также подруги Марии Феодоровны, известной княгини Шарлоты Карловны Ливен[256].
Оглядываясь на свое прошлое, Нелидова не могла не видеть, как бессильны были ее добрая воля и добрые чувства в борьбе с жизнью, со страстями человеческими, и не могла не чувствовать постоянно, что к ней самой постепенно относятся все с меньшим и меньшим вниманием. После смерти своей покровительницы-подруги в 1828 г. Нелидова испытывала самое худшее для самолюбивого человека: о ней просто забыли, и в это время, уже в преклонные свои годы, она проявляла более раздражительности и мелочности в своих отношениях к людям: она чувствовала постоянное незаслуженное оскорбление, бессильно сознавая, что они видели в ней лишь отставную фаворитку в худшем смысле этого слова. «По отзывам людей, знавших Нелидову в этот последний период ее жизни, — говорит князь Лобанов-Ростовский, — нельзя было не уважать ее за образованный, своеобразный и пылкий ум ее; нельзя было не пленяться ее беседою, когда она находилась в добром расположении духа. Но те же лица помнят о ее несносном характере и о том, сколько терпели от ее ворчливости и требовательности близкие к ней люди. До самой старости сохраняла она свои притязания и важничала (sic), как во время оно. В Смольном монастыре вообще ее больше боялись, нежели любили». Для характеристики того, как с ней иногда обращались и как она «важничала», князь Лобанов рассказывает следующее: «По кончине императрицы Марии Феодоровны, вздумали было отплатить ей за ее воркотню и докучливость, в той уверенности, что она не имеет уже при дворе прежнего значения. В числе разных льгот, которые она сохранила за собою, поселившись в монастыре, пользовалась она правом иметь в своем распоряжении придворную карету и камер-лакея. Однажды ей надо было выехать, и она приказала подать карету. Ей отвечали, что нет ни кареты, ни камер-лакея, и что они взяты у нее по высшему распоряжению. Тотчас написала она письмо к императору Николаю, с выражением своей признательности за милости, которые он постоянно ей оказывал, и с просьбой в последний раз одолжить ей, по крайней мере на несколько дней, ту карету, которою она до сих пор пользовалась, покамест она не распорядится покупкой собственного экипажа. Чрез несколько дней после того государь приехал в Смольный и, обошедши женский институт, пошел тем коридором, который вел к помещению Нелидовой. Сопровождавшие суетятся, перешептываются, и наконец кто-то осмеливается доложить, что подъезд совсем в другом конце, и что его величество идет совсем не туда. Государь отвечал, что он знает дорогу, и направился прямо к Нелидовой. Он объявил ей, что ему никогда не приходило в голову отнимать то, что ей было дано, был очень любезен и предупредителен. С того дня Нелидова не знала, куда деваться от посетителей; к ней бросились лица, почти никогда у нее не бывавшие. Нечего добавлять, что происшествие с каретой было истолковано, как простое недоразумение, и что с тех пор Нелидовой не надо было опасаться какой либо неприятности в этом роде. Она любила рассказывать этот анекдот в доказательство своего уменья бороться с интригами и отстаивать свои права»[257]. Мы даем теперь иное объяснение ее поведению в этом случае. Несправедливо заподазриваемая, невольно оскорбляемая в лучших своих чувствах и воспоминаниях, Екатерина Ивановна, по свидетельству того же кн. Лобанова, всегда горделиво молчала об отношениях своих к императору Павлу: она слишком уважала себя и слишком хорошо познала людей, чтобы открывать кому-либо свою душу. Внимание, оказанное ей императором Николаем, было самым дорогим для нее и самым осязательным для других доказательством глубокого уважения, которое питал он к самому искреннему и самому бескорыстному другу царственных своих родителей.
Последние годы жизни своей Нелидова провела в Смольном с сестрой своей, девицей Натальей Ивановной, которой после смерти брата ее, почетного опекуна Аркадия Ивановича, бывшего прежде генерал-адъютантом Павла I, — дозволено было, по высочайшему повелению, занять в здании Смольного института комнаты рядом с комнатами Екатерины Ивановны. Окна этих комнат выходят в сад, расположенный на берегу реки Невы, а у самой Невы устроен был Нелидовой, во вкусе того времени, так называемый эрмитаж (хижина пустынника), который был летним ее местопребыванием. В настоящее время комнаты эти, благодаря позднейшим ремонтам, почти утратили свой первоначальный вид, и прекрасная живопись прошлого столетия сохранилась только на потолке одной комнаты, бывшей прежде залой, а в остальных замазана штукатуркой. Обстановка этих комнат также почти не сохранилась. Несомненно, что Смольный институт, столь любимый Нелидовой, сделает что нужно, чтобы воздать должное памяти самой знаменитой своей воспитанницы, одной из благороднейших русских женщин и искренней подруги императрицы Марии Феодоровны, заботам которой институт обязан своим процветанием. Легко, понять, почему Мария Феодоровна так привязана была к Смольному институту, основанному Екатериной II, и почему она обеспечила его более, чем заведения, основанные ею самою, пожертвовав на него из собственных сумм свыше полумиллиона рублей: Смольный был институтом и жилищем ее единственной подруги.
Екатерина Ивановна Нелидова дожила до глубокой старости. Она скончалась 82-х лет, 2-го января 1839 г., на руках племянницы своей, княгини Трубецкой, которую она лю