– Ну, это ж надо быть до такой степени бестолковым! – паки высказалась в большом раздражении графиня Анна Родионовна. – Гнать надо подобных полицмейстеров с такой важной должности! И зачем государыня церемонится с таковыми неучами! – возмущалась она.
– Она его пожалела, – уверенно заметила Наталья Загряжская.
Нарышкин усмехнулся:
– А помните, как один из наших малоизвестных губернаторов сочинил доклад, что в его губернии вдруг исчезло солнце? – спросил он совершенно сериозным тоном.
Все мужчины в зале засмеялись. Женщины заулыбались, глядя на них.
– А что? – спросила графиня Чернышева, недоверчиво поглядывая на Нарышкина, ища подвоха.
Князь Федор Сергеевич Барятинский, сдерживая смех, ответил:
– Почтенный губернатор не знал, что иногда случаются солнечные затмения.
Графиня Анна фыркнула. Лев Нарышкин продолжил совершенно сериозно:
– Вот тогда, помнится, Олсуфьев предложил государыне, за невежество его, снять с поста губернатора. Но императрица не поддержала его, сказав, что сей губернатор, может статься, хороший человек и знатный руководитель.
– И посоветовала послать ему календарь, – ввернул свое слово князь Барятинский. – Там кое-что говорится и про затмения.
– Да-а-а-а, – насмешливо протянул обер-шенк Нарышкин, – бывает и таковое….
Графиня Анна Чернышева, передернув плечами, встала и, преисполненная неудовольствия, отправилась к креслам в другой угол гостиной.
Анна Нарышкина, как нередко бывало, по приглашению императрицы, прибыла на очередное Малое собрание в Эрмитаже. Добродушно беседуя с государыней и близким окружением Екатерины в тесном кружке, она, оглядываясь на мужчин, тоже сидящих в своем кружке и о чем-то мирно беседовавших, поведала, что некоторые из них почитают самыми красивыми – не русских, а французских девиц.
– У нас красавиц не меньше! – воспротивилась фрейлина графиня Екатерина Скавронская. – Самыми красивыми и умными почитаются графини Салтыкова, Остерман, Чернышева, Пушкина, госпожа Дивова, княжны Долгоруковы, Барятинская, молодые сестры Нарышкины, графини Шувалова и Загряжская…
Графиня немного передохнула и уже с улыбкой добавила:
Ну, и конечно, мои сестрицы графини Александра Браницкая и Варвара Голицына.
– Ну, и ты, голубушка, не уступаешь своим сестрам, – с улыбкой дополнила список красавиц Анна Протасова.
– Доброе сердце лучше пригожества, – возразила, молоденькая фрейлина, не самой приятной внешности. Но никто ее не услышал.
– А из мужчин? – полюбопытствовала веселая и остроумная, но далеко не молодая, изрядно пожившая на земле, Анна Нарышкина. Задавая сей вопрос, она закатила глаза и сделала смешную гримасу, исказив и без того изрядно поблекшее лицо.
Не задумываясь, Протасова, опередив Скавронскую, перечислила:
– Графы Николай Румянцев, Николай Салтыков, Александр Строганов, Андрей Разумовский, Андрей Шувалов, Александр Безбородко, Голицын, Куракин, Кушелев…
Загибая пальцы, Протасова, запнулась.
– Что ж ты, Королева, сбрасываешь со счетов князя Потемкина, да и родственников своих, Орловых? Забыла? – с укором обратилась к ней государыня. Анна Степановна смутилась, но быстро нашлась:
– Они, вестимо, красивые, но я бы паче отнесла их к самым… умным красавцам, – сказала она, делая ударение на слово «умным».
– Как по мне, так как раз, они и есть самые красивые и самые умные, хотя понятно, что женщины всегда умнее и значительнее мужчин, – заявила гофмейстерина, баронесса Мориц.
– А многие считают мужчин умнее, – подала свой упрямый голос Протасова.
Анна Никитична, уперев руки в пухлые бока, заявила:
– А по мне, будь хоть каналья, токмо б добрый человек!
– Церковь наша учит, что мужчина – глава во всем, – тихонько заметила Перекусихина.
– Вот сей пункт, которыл я бы оспорила! – скептически отозвалась государыня. – Жизнь показывает совсем другое. Что таковое мужчина без женщины? – она намеренно замедленно оглядела всех, ожидая реплики. Но все молчали. Екатерина улыбнулась:
– Они без нас – ничто! А женщина всегда найдет себе применение!
Статс-дамы переглянулись довольным взглядом, ведь, стало быть, они относятся к лучшей половине человечества.
– Наши русские женщины, – продолжала назидательно государыня, – особливые умницы и красавицы. Помните, приезжал из Италии женский сердцеед и ловелас по фамилии – Казанова. Он – весь из себя дворянин, благородный, а полюбил нашу простолюдинку, крепостную девицу. Выкупил ее у родителей, назвал Замирой, обучил манерам, грамоте… Ох, и посмеялась я тогда сей его влюбленности…
– Да, государыня, вспоминаю, было таковое дело, – отозвалась Нарышкина. – Весь город говорил об том. Однако через некоторое время, наша барышня-крестьянка надоела заезжему ловеласу, и он ее пристроил замуж за какого-то старого богача, а сам уехал.
Перекусихина жалостливо захлопала редкими ресничками: – Как же так: то выкупил девицу, то потом кому-то подкинул?
– Уж больно бедная Замира оказалась ревнивой, а Казанове хотелось новых приключений, – объяснила ей императрица.
– Ох, кавалеры! Не знают, как свое счастье надобно беречь, – осуждающе покачала головой Перекусихина.
– Наши русские женщины лучшие в мире, а благодаря им – и весь русский народ – особливый народ в целом свете! – паки, весьма категорично, заявила государыня.
– Что сие означает? – возразила Дашкова, – ужели Бог не все народы сотворил равными?
– Русский народ, – продолжала государыня – отличается догадливостью, умом, силою. Я знаю это по-многолетнему опыту моего царствования. Бог дал русским особенное свойство!
Все присутствующие, переглянувшись, горделиво подняли головы: уж очень по душе пришлось всем высказывание их императрицы и о женщинах, и о своем народе.
– Ужели вы, Екатерина Романовна, на своем опыте не убедились, каковое место женщины в нашем обществе? Мне далеко ходить за примером не надобно. Вы многие знаете мою любимую фрейлину Гагарину, ныне Матюшкину. Вот как она умна, так дурен ее муж, коий совсем недавно, в который раз доказал мне оное, вздумав тягаться с воспитателем моих внуков, Салтыковым. Видите ли: он хотел бы воспитывать моих внуков вместо Салтыкова! Каково!
– Наглец! – возмущенно изрекла Протасова.
– Доподлинный наглец! – поддакнула Перекусихина.
Екатерина махнула рукой.
– И колико их таких! – саркастически заметила она.
– Что же мы все о дураках! – воскликнула Анна Никитична. – Али нам более не о чем поговорить? Тем паче, что среди наших мужей есть и весьма разумные, – она весело подмигнула Королеве, – лучше расскажите своей гостье, каковые новые вести во дворце.
Все помолчали, тщась что-нибудь вспомнить.
– А вот нынче, – отозвалась Марья Саввишна, – во время ранней прогулки по Царскосельскому парку, мы с императрицей, с нами была и статс-фрейлина Александра Браницкая, видели, как колико дворцовых служителей, тихонько из дворца старались вынести разные плоды на прекрасных фарфоровых блюдах.
Анна Никитична расширила глаза:
– Воруют? До чего докатилась наша челядь, у Ея Величества воровать! – она обернулась к императрице. – И что же государыня-матушка?
Екатерина молчала. Перекусихина развела руками.
– То-то и оно, что ничего… Она поворотилась в другую сторону, чтобы не идти им на встречу.
– Как так? Токмо и всего? А как же «вору потакать, что самому воровать»?
Екатерина, как будто не слыша поговорку, улыбнувшись, молвила:
– Хоть бы блюда-то оставили!
Покуда Анна Никитична переваривала услышанное, Перекусихина, развернувшись к ней, сказала назидательно:
– Свет мой Аннушка, у кого воровать государыне? Она, голубушка, сказала нам, что ее обворовывают точно такожде, как и других, но сие хороший знак и показывает, что есть что у нее воровать.
– Вот те-на! – токмо и оставалось молвить, опешившей Нарышкиной.
Поздно вечером, перед сном, Перекусихина переговаривалась с Протасовой:
– Как у нас все просто, – сетовала она, – купил девушку, потом продал. Отчего, Анна Степановна, так у нас?
– А что делать беднякам? Живут-то голодно. Мяса они не видят, едят хлеб, квас, тюрю, пареную репу, квашеную капусту. Да лесные ягоды, да грибы. Ну, и мясо, коли в силки поймают птицу или зайца. А так, стало быть, продав дочь, от лишнего рта избавляются и деньги не лишние.
Саввишна горестно покачала головой:
– А мы с государыней, не так давно, вели беседу на сей счет: она полагает, что крестьяне едят кур, ныне перешли на индюков, – молвила она, растерянно взглядывая на Анну Степановну.
Протасова пожала плечами:
– Не знаю, не ведаю, голубушка, но мясо они едят по праздникам: сие мне доподлинно известно.
Записки императрицы:
Наконец достроен Эрмитажный театр.
В городе все в восторге от оды Гавриила Державина «Бог».
Особливо мне по душе слова:
«Я связь миров повсюду сущих,
Я крайняя степень вещества,
Я средоточие живущих,
Черта начальна Божества.
Я телом в прахе истлеваю,
Умом громам повелеваю;
Я царь, я раб, – я червь, – я бог!
Но будучи я столь чудесен,
Отколь я происшел? – Безвестен;
А сам собой я быть не мог».
Екатерине нравилось беседовать с графом де Сегюром: в разговоре своим искрометным остроумием он напоминал ей князя Потемкина. Помимо того, она преследовала цель: тренировать свой французский язык с природным французом. Пригласив его к своему креслу, она, на сей раз, заведши сначала разговор об его отечестве, перешла и на другие страны:
– Вы были какое-то время в Берлине и Варшаве, граф Луи-Филипп… Как вам показалось тамошнее общество? – изволила она обратиться к нему, приглашая взглядом своего любимца Ермолова тоже поучаствовать в разговоре. Де Сегюр сразу понял: присутствие фаворита – не помеха: тот больше слушал, редко вставляя свое слово. Поелику де Сегюр вел беседу так, будто они были с императрицей наедине.