Потемкин нервно прошелся, тяжело топая своими башмаками и оправляя рукава своего камзола. Подойдя к Екатерине, тихонько, токмо для нее промолвил на русском языке поговоркой:
– «Хвалилась синица море зажечь»!
Засим паки перешел на французский:
– Знатно! Я решительно объявляю, что готов письменно заверить вас: мы не тронем турок, но помните, что естьли они нападут на нас, то быть большой войне, и мы пойдем, как можливо далее по их басурманской империи.
Он пронизывающе смотрел на француза глазом, который метал искры. Набравшись смелости, де Сегюр продолжал защищаться:
– Есть ли вы доподлинно хотите токмо мира, то имеете верное средство достигнуть его сближением с Францией. Когда мы станем действовать согласно, то нашего влияния достанет, чтобы поддержать спокойствие в Европе. Хотелось бы, чтоб вы верили, что политика нашего правительства – миролюбивая и прямая, что мы никого не подстрекаем, а стараемся токмо удерживать тех, кто стремиться к завоеваниям и угрожают спокойствию Европы.
Екатерина наблюдала, как Потемкин, косо взглянув на француза, долго смотрел пред собой в пространство, засим, подошед к де Сегюру, похлопал его по плечу.
– Полагаю, что, в самом деле, вашего влияния, друг мой, в купе с маркизом де Верженнем будет достаточно, дабы урегулировать всякое беспокойство в Европе.
Вздохнув всей своей мощной грудью, грустно посмотрев на Екатерину, Потемкин молвил в пространство:
– Много нам бед наделали – хан крымский да папа римский. А пуще всех бусурманы – турки! Да, ведь еще посмотрим – кто кого!
Он весело взглянул на де Сегюра:
– Предлагаю, господа, завершить нашу беседу в моих покоях за столом.
Подойдя к государыне, приложившись к руке, он повел ее к дверям. Следуя за ними, Безбородко и де Сегюр оказались в его комнате, за столом, уставленным бутылками вина и всяческой снеди.
Не успели они рассесться, как Светлейший, обращаясь к де Сегюру, продолжил прерванную беседу:
– В нашей армии, граф, двести тридцать тысяч регулярных и триста тысяч нерегулярных войск. Мы никого не боимся, пусть боятся нас!
– А как обстоит дело с их дисциплиной? – вдруг поинтересовалась императрица, обратившись к князю.
Нахмурившись, князь Потемкин ответствовал на вопрос предельно сухо:
– К вящему сожалению, она далеко не в лучшем положении и обучение ее в небрежности, Ваше Величество.
Императрица недоверчиво смотрела на Светлейшего.
– Так худо? Я и подумать не могла…
Здесь вмешался Безбородко:
– Ваше Величество, князь Потемкин, по великой занятости своей, не успевает следить за всеми войсками, а посему, полковые командиры бессовестно наживаются и имеют от двадцати и больше тысяч рублев ежегодной прибыли.
Князь полоснул Безбородку недовольным взглядом, всем своим видом показывая, что сия его реплика неуместна.
– Вот как! – нервно воскликнула государыня. – И совести у них, я зрю, никакой нет!
– Более того, Ваше Величество, – они не скрывают оного и считают сие делом совершенно естественным и законным! – хмуро заметил князь. – И оное практикуется Бог весть с каковых времен.
– Что ж! Вестимо, надобно немедля предпринять меры, понеже паршивая овца все стадо портит! – недовольно, сквозь зубы, молвила государыня.
– Я и намерен, Ваше Величество, вплотную взяться за оное дело, – искренно заверил ее Светлейший князь.
Записки императрицы:
4-го октября сего 1786 года, очаровательная певунья, фрейлина Варвара Голицына вышла замуж за графа Николая Головина. Свадьба была отпразднована в Зимнем дворце, Мы самолично надевали на невесту брильянты.
Молодые чужеземные дипломаты, видя тесную дружбу де Сегюра с князем Потемкиным, потихоньку меж собой возмущались по оному поводу.
– Весьма странно, мсье Сегюр, ваше неожиданное сближение с князем Потемкиным! – изразился как-то в кругу дипломатов пылкий и беспокойный прусский посланник, граф Герц.
– Что же странного в том, что нас сблизили вечные богословские вопросы, – возразил де Сегюр. – Опричь того, разговариваем о возможной торговле между Марселем и Херсоном.
Граф Герц бросил на него недоверчивый взгляд:
– Херсоном? Сим городом, коий и городом-то не назовешь, понеже он токмо недавно возник.
– Там, граф, стоят корабли в порту. Ведется торговля.
– Хорошо, пусть так. И никаких сделок между вами во вред Пруссии?
– Никаких!
– И ничего против Англии? – живо полюбопытствовал Фитц-Герберт.
Де Сегюр обернулся к нему, затем к фон Кобенцелю.
– Ничего! И паче того, ничего против Австрии!
Он ласково оглядел всех, усмехнулся и сказал дружелюбно:
– Господа, неприязнь между нашим кабинетом и петербургским нисколько не смягчилась. Императрица просто очень любезна, посему она так хорошо относится ко мне.
Дипломаты недоверчиво переглянулись, но все – таки вынуждены были принять сии слова на веру.
Сэр Герберт взволнованно заговорил:
– Не знаю, во что выльются наши отношения с Россией: сэр Питт лично не расположен к императрице Екатерине Второй.
– Как бы не так! – отозвался фон Кобенцель. – Ужели захочется Англии потерять торговые выгоды, исключительно им предоставленные в России. Ваши купцы, боясь потерять их, расточая подарки и услуги, сумели даже увеличить в Петербурге вывоз товаров и уменьшить их привоз. Ваши разбогатевшие купцы образовали здесь целый квартал, называемый Аглинскою линией. Честь вам и хвала!
– Честь и хвала нашему благоразумному правительству, – гордо парировал Фитц Герберт. – Оно предоставляет русским кредит на восемнадцать месяцев, а сами покупют у них на чистые деньги пеньку, мачтовый лес, сало, воск и пушной товар.
– Вот видите, сэр, – поддержал его Сегюр, – возможно ли мне, неопытному, молодому дипломату, бороться с такой силой в стране, где французских купцов можно пересчитать по пальцам, которые с трудом выдерживают нападки и всякого рода препятствия от ваших соотечественников. Всем известно, что ваших судов ежегодно входит в Неву две тысячи, в то время как французских всего-то – двадцать.
– Да, граф Семен Воронцов, являясь резидентом Лондона, отдает все выгоды англичанам, показывая свою слишком большую им приверженность, – отметил удрученно граф Герц.
– Однако, – заметил фон Кобенцель, теперь, когда отменена политика «Вооруженного нейтралитета», – такая приверженность может исчезнуть. Вот чего боится сэр Герберт, не правда ли? – обратился к нему австриец.
Чуть смутившись, аглинский посланник ответил:
– Ко всему надобно быть готовым. Конечно, нас беспокоит новая политика русского двора, направленную на сближение с Францией.
Все паки переглянулись, показывая глазами, что им все понятно.
После отставки Ермолова и примирения с князем Потемкиным, по его настойчивой рекомендации, императрица Екатерина Алексеевна изволила милостиво согласиться на приезд в Россию еще одного француза, друга графа де Сегюра – принца Шарля Нассау-Зиген. Сидя со Светелейшим князем наедине в кабинете, она говорила:
– Коли вы так настаиваете, князь, я разрешаю ему плыть по Черному морю с русским флагом… Лишь бы турки дали ему проход. С них может статься: не пропускали же они недавно колико наших торговых судов.
– С них может статься, – сердито повторил за ней князь. – Но никуда они не денутся, пропустят!
– Дай-то Бог, князь! Что касаемо меня, то скажу более того: я жалую вашему Нассау земли в Крыму. Пусть осваивает и облагораживает новые русские земли.
Губы Светлейшего изогнулись в довольной улыбка:
– Сей принц, милостивая государыня-матушка, прибудет в Киев, куда вы приедете, как мы договорились, в начале января. А я, государыня, должон просить вас, отпустить меня в мою Новороссию, дабы приготовить все к вашему приезду.
Екатерина медлила с ответом. Ей никак не хотелось расставаться с ним. Обратив на него свой приветливый взгляд, она жалобно промолвила:
– Милостивый и любезный князь Григорий Александрович! Я понимаю, что вы рветесь скорее в свое наместничество, но что мне, слабой женщине, делать без вас со всеми надвинувшимися делами?
Светлейший смотрел на нее, иронически морща губы.
– Не могу же я, кормилица моя, высиживать здесь все время, тогда, как меня ждут дела в наших новых землях, да и Вас, государыня-матушка, надобно встретить там подобающим образом, на зависть всему миру. А для того, я должон быть на месте, стало быть, все подготовить, предупредить, предусмотреть, не так ли?
Екатерина опустила глаза. Поправила свой рукав, затем складку на шелковом платье, и с сожалением согласилась:
– Может статься, князюшка… Что ж, большому кораблю большое плавание. Спаси вас Бог, друг мой! Как жаль, что всю дорогу до Киева, я буду ехать без ваших остроумных шуток. С тоски можливо будет умереть!
– Ой-ли, государыня-матушка? С вами будет ехать букет весельчаков: едино Нарышкин чего стоит! Да и граф Строганов. Я уж не говорю об австрияке Кобенцеле, и французе, красавчике графе Сегюре…
Екатерина, с грустью в голосе, молвила:
– Согласна, они не скушные люди, но разве можливо сравнить с вами, друг мой…
Улыбаясь, Потемкин, сидящий рядом с ней в кресле, облобызал ее руку. Засим, с воодушевлением молвил:
– Потерпите, государыня! Обещаю – на моей вотчине, вам не будет скушно ни минуты! Для вашего увеселения, я буду усердно работать день и ночь!
Екатерина ласково окинула его повеселевшими глазами:
– Что ж такое особливое ожидает меня в тамошних местах? Теряюсь в догадках, Светлейший князь!
Князь сочувственно вздохнул:
– Не спрашивайте, государыня моя: все увидите, не так много осталось ждать.
Екатерина, поднимаясь, молвила:
– Хоть бы турки не зашевелились, не помешали бы нам осмотреть Крым.
Потемкин, поднимаясь следом за ней, досадливо хлопнул шпагой себя по голени:
– Пусть попробуют… Да и с чего бы? Яков Булгаков недавно встречался в Турции с французским посланником Шаузелем: спор о Грузии как-будто поутих. Турецкий Диван обещал не оказывать теперь содействие лезгинам и черкесам, набегов не будет.