Принц никак не прокомментировал его, но тот пылко продолжал:
– Как может женщина позволять себя целовать в губы при посторонних!
– Не знаю.
Принц пожал плечами.
– Сказывают, – сказал он, – у него оных женщин бессчетное количество, они сами липнут к нему, как мухи на сахар.
Нассау нехотя ответил:
– Меня, граф, она не изволит беспокоить… Меня более беспокоят слова князя, что мы из Херсона до Перекопа домчимся в карете всего лишь за двадцать часов, вестимо, не учитывая времени перемены лошадей! Колико же лошадей будет в упряжке?
– И хорошо бы увидеть что-то по приезде, – презрительно скривив свой красиво очерченный рот, с сарказмом заметил Миранда. – Сказывают, и смотреть не на что.
Принц Нассау, чистоплотно отряхивая свой запыленный камзол, благодушно заметил:
– Зато нам не скучно будет всем вместе ехать в одной карете. Князь Потемкин, я вам скажу, непревзойденный рассказчик и комедиант. Он может часами не скучно дискутировать о чем угодно. Как вам вчера беседа об Южной Америке и испанской инквизиции, граф? – Нассау с любопытством взглянул на Миранду, дабы увидеть по лицу его реакцию.
Тот с удовольствием широко улыбнулся.
– Весьма дотошный сей князь. Ему была интересна всякая мелочь и деталь.
– То-то! Таковой он человек! Мне он ужас как нравится! К тому же у него всегда прекрасный стол и вино. Кстати, он сказывал, у него здесь свое Судакское вино.
– Судакское?
– Из винограда, коий он насадил несколько лет назад в местечке Судак.
– Судак… Мне пуще интересна Кафа, вместо которой, сказывают, теперь растет город Феодосия.
Принц Нассау развел руками:
– Да, вместо древней мусульманской Кафы, князь с императрицей решили, что здесь теперь будет русский православный город Феодосия.
Записки императрицы:
После успешного управления Олонецкой губернии, пиит Гавриил Державин назначен правителем Тамбовского наместничества.
Государыня Екатерина Алексеевна, немного приболевши, для теплоты, одетая в епанчу, опушенную песцовым мехом, наблюдала за своими расшалившимися царственными внуками. Ее любимец, красивый и благообразный Александр, в свои девять лет выглядел крепким здоровым мальчиком, впрочем, как и его брат Константин. Но тот, совершенно белесый, с белыми бровями, дитя семи лет был драчливым, неуклюжим забиякой, подбивающим старшего брата побороться в комнате, в саду, парке, везде, где ему вздумается. Екатерина с удовольствием замечала, как ловко Александр, сделав хитрый маневр, оказывался верхом на братце и, как токмо тот начинал верещать, тут же оставлял его в покое. Нет, не нравились ее любимому внуку таковые игры. Толкнуть кого-то, пуще того, подраться – не в его характере. Екатерина в который раз вспомнила себя. В его возрасте она совершила подвиг: толкнула изо всех сил ненавистного своего мучителя-однолетку, жившего в доме на соседней улице, через кою она проходила, дабы попасть на городскую площадь. Он подстерегал ее и загораживал собой проход. Она и так, и эдак тщилась пройти, а он, как стена, стоял перед ней, дразнил, пихал плечом, дергал даже за волосы. Счастье было, естьли рядом оказывались прохожие. Тогда он отставал от нее. Она не была трусихой, но тот наглый малый нагонял на нее изрядного страху. Мадмуазель Кар-дель посоветовала ей не дрейфить, а набраться смелости самой толкнуть его. И когда она все-таки решилась на оное, то поразилась, каковым жалким был растерянный, испуганный взгляд, упавшего и тут же подскочившего мальчонки. Он не ожидал резкого и сильного толчка, поелику, свалившись на спину, больно ударился. Более она не встречала его на своем пути.
Екатерина улыбнулась своим воспоминаниям: именно тот случай вселил в нее чувство внутренней уверенности и силы. Вот как оказывается, легко и просто можно было разрешить такую, как ей казалась, сложную неодолимую ситуацию. Ведь из-за того паршивца она, бывало, целыми днями не выходила поиграть на площадь, где полным-полно было веселых и находчивых мальчишек и чинных девчонок. Колико Екатерина помнила себя – она не очень-то водилась с девицами. Вооружившись палкой, она махала ею как шпагой, так же как и мальчишки. Что токмо они не вытворяли! И она никогда не думала о чистоте своего платья в такие минуты, хотя дома ей приходилось выслушивать целые отповеди о чистоплотности, а то и получать хорошие оплеухи от своей незабвенной Mutter.
Ее любимый внук совсем другой: еще в шестилетнем возрасте, за столом, он резко отодвинулся от братца, сказав: «Не трогай меня, испортишь мою рубашку своими сладкими руками!». И в самом деле: пальцы Константина были чуть измазаны шоколадом.
И ведь никто никогда не ругал их за измаранную одежду. Что и говорить: Великих княжичей не то, что пальцем не трогали, на них никто и голос не повышал! А как Александр заботится о красоте! Ни за что не уговоришь надеть головной убор на напомаженные волосы. Не хочет испортить прическу.
Плохо ли? Хорошо ли это? Екатерина вздохнула: слишком тепличное, выходит, воспитание. По улицам им не разрешается бегать. Спасибо, граф Николай Салтыков приводит своих сыновей и детей родственников, дабы Великие княжичи могли резвиться с детьми. Обучение проходит дома под ее руководством, она сама для них составляет программы, даже азбуку написала.
Екатерина просто обожала своих внуков. Александр, был любим сверх всякой меры. Оба внука обязательно поедут с ней в путешествие: пусть сызмальства имеют представление о просторах своего отечества.
Записки императрицы:
Иван Иванович Бецкой напугал всех, чуть не отдав Богу душу: оказывается, его сразил удар оттого, что от него бежала молоденькая Глафира Алымова, кою он забрал к себе в дом из Смольного института в семнадцать лет. Как токмо она вышла замуж, так вместе с мужем сбежала из его дома. Знать, не сладко ей там жилось…
Лев Нарышкин и брат его, Александр, с интересом разговаривали с Луи де Сегюром.
– Князь Потемкин любит, чтоб ему угождали, но платит почти всем холодностью и высокомерием, – говорил граф де Сегюр, играя тростью, с улыбкой поглядывая на обер-шталмейстера и обер-шенка.
– Да, оного у него в избытке, – согласно кивал головой Александр Нарышкин.
– Но, – граф де Сегюр, поднял указательный палец с намеренным шуточным видом, – уж, коли, кто завоевал его расположение, то к тем он относится с полным почитанием.
– И с оным я соглашусь. Вы, граф, хоть и молоды, а весьма хорошо разбираетесь в людях. Похвально, весьма похвально! – с долей иронии заметил граф Лев Александрович.
Его свежие, не смотря на возраст, ярко-красного цвета губы, растянулись в признательную улыбку, глаза его говорили: «Ну, что ж, мсье, нашего полку, знатоков людских душ, прибыло!»
– Я так понимаю, граф, у вас прекрасные отношения с князем Потемкиным, не так ли? – полюбопытствовал обер-шенк Александр Нарышкин.
– О да! Я весьма доволен нашими взаимоотношениями: между нами нет той холодности, кою Светлейший дарит почти все свое окружение. Не знаю, как к вам, граф, – де Сегюр кивнул Александру, – но, ведаю, к вам, Лев Александрович, он относится весьма тепло.
Обер-шталмейстер рассмеялся:
– Полагаю, сие – заслуга не моя, а моей дочери. Хотя…. Да, мы всегда были довольно в приятельских отношениях. Императрица бы не потерпела нашей не дружбы. А вам как удалось заполучить его, таковую почтенную к вам, аттенцию?
Де Сегюр важно пожал плечом.
– Лед между нами растаял, после того как я поддержал его разговор о завоеваниях в Новороссии, но пуще всего он расположился ко мне после беседы о его любимом предмете: причинах отделения церкви западной от восточной. Вы ведь знаете, каковы у него обширные знания на сей счет. Он с удовольствием поведал мне о пресловутых прениях пап с патриархами, о соборах, о распрях, кои велись с таким ожесточением, что, даже падение Византийской империи и взятие Константинополя турками, не могли их прекратить. Оная тема для него сама животрепещущая, он, можно сказать, болеет ею. Так, что всякий раз, когда мне надобно разговорить его, тщусь коснуться сей материи, и, таковым вот образом, мне кажется, что Светлейший князь даже стал нуждаться во мне. Точнее: нуждаться в беседах со мной на оную материю.
Нарышкин понимающе, с сериозным видом, кивнул:
– Сие весьма заметно, и судя по всему, стало быть, императрица тоже к вам стала весьма милостивой.
На сии слова де Сегюр с достоинством поклонился, дескать: да, удостоился я и оного тоже.
– Даже у ваших министров исчезла ко мне всякая холодность, граф! – сказал он со скрытой гордостью.
– И вы, вестимо, – продолжал граф Лев, – не собираетесь упустить возможность говорить с князем о ваших планах, связанных, колико я знаю, с установлением торговых отношений между Францией и Россией.
Де Сегюр, разговаривающий прежде весело и непринужденно, посериознел:
– Да, – подтвердил он, – я предлагаю торговлю между нашим Марселем и вашим новым строящимся Черноморским городом Херсоном. Для чего бы нет? Прожект сей весьма выгоден для обеих стран.
– Не сумневаемся, – отозвался также сериозно граф Александр Нарышкин, переглянувшись с братом. – Да и сами французы, по нашему с братом разумению, поинтереснее, нежели чопорный аглинский народ.
Лицо графа де Сегюра озарилось ослепительной улыбкой:
– Вот тут вы, почтенные графы, совершенно правы!
Записки императрицы:
Наконец удалось уговорить возвратиться назад Алексея Бобринского, коий учинил толико долгов, что не знаю, как и рассчитаться с ними.
Уже за месяц до отъезда государыни Екатерины Алексеевны на юг, при дворе как-то чувствовалось какое-то затишье. Императрица, смеясь, указывала, что хотя у нее хватает остряков, подобных Левушке Нарышкину и Луи-Филиппу де Сегюру, однако отсутствие двух таких разных, но острых на язык людей, как принц де Линь и Светлейший князь Потемкин, скоро приведет к полному затишью во всем ее дворце, поелику следует скорее собраться и ехать на юг. Там будет и князь, и принц. В канун отъезда весь дипломатический корпус собрался у графа Кобенцеля. Фитц-Герберт, склонный к задумчивости и уединению, последнее время произносил грустные сентенции по поводу отъезда. Над ним подшучивали, понеже ведали, что с ним происходит: он не хотел расставаться с другом Эллисом, но паче всего с одной дамой, в кою был страстно влюблен.