«Ужели права молва, что князь имеет связь со своими племянницами», – паки мелькнуло в голове. – Не может быть, чтоб он был таковым охальником!» Екатерина отвернулась и заговорила с Мамоновым.
Танец закончился и, по возвращении Татьяны Васильевны, Екатерина полюбопытствовала:
– О чем вы, душа моя, беседовали с сим ветреным графом де Сегюром?
– Ах, Ваше Величество, он и в самом деле ветрен, – охотно отвечала красавица фрейлина. – Видите ли, он не доволен, что ему приходится, проделав таковое расстояние, все также присутствовать на тех же православных обеднях, тех же балах, видеть тот же двор.
– А что же он хотел? – с удивленной улыбкой полюбопытствовала Екатерина, хотя было видно, что самолюбие ее задето.
Варвара, пожав плечами, тоже с улыбкой ответствовала:
– Уж и не помню, Ваше Величество… Пожалуй, ему хотелось бы увидеть разные заведения, постройки в местах, где мы останавливаемся.
– Вот оно что! – проговорила с усмешкой императрица и весело взглянула на Александра Мамонова, приглашая его тоже поучаствовать в разговоре:
– Ты, голубушка, – посоветовала она фрейлине, – при случае, передай ему, что делаю я все оные поездки, приемы, балы, дабы не токмо осматривать местности, но, чтобы видеть людей, дать им можливость дойти до меня. Я желаю выслушать их жалобы и внушить лицам, кои могут употребить во зло мое доверие, что они должны иметь опасение, что я открою все их грехи, их нерадение и несправедливости. Вот каковую пользу я всегда извлекаю из моих поездок! Словом, – завершила государыня, – я держусь правила: «Глаз хозяина – зорок!»
И фрейлина, и Мамонов слушали со всей сериозностию, стараясь не пропустить ни единого слова императрицы. Александр Мамонов, недолюбливающий де Сегюра за то, что слишком много времени уделяла ему императрица в светских беседах, оглянувшись на танцующего графа, насмешливо улыбнулся, повторив про себя: «Глаз хозяина – зорок!», монсеньер де Сегюр!
По рекомендации Григория Потемкина, императрица удостоила аудиенции Венесуэльского политического деятеля, Франциско Миранда, в красивейшем дворце, который был, как и Андреевская церковь, заложен императрицей Елизаветой Петровной. Безбородко, коий тоже присутствовал на приеме Миранда, с удивлением заметил, как внешне хорош сей венесуэлец. Просто не отразим в своей мужественности.
После аудиенции, Ея Величество пренебрежительно заметила: – Не знаю… Просит денег. Желает учинять великие дела, сам гишпанец, мечтает освободить венесуэльцев от гишпанцев. Мне подумалось: ну, так иди и воюй, как наш генерал Суворов Александр, побеждай! На мой взгляд, мужествен – невзрачный Суворов, а не сей красавчик из Венесуэллы.
– Кстати, Ваше Величество, Александр Васильевич Суворов знаком с оным парнем из Каракаса, и очень о нем хорошего мнения, – доложил Безбородко.
– Ах, ну естьли сам Суворов почитает его неотразимым, тогда я молчу, – заметила с иронией царица. – Хотя, заметьте, сей гишпанский граф, противу принца Нассау, не захотел служить в русской армии, уж слишком его занимают мысли об освобождении Венесуэлы от колонизаторов. Он на вид чуть младше принца, коий, я знаю, на четыре года младше Светлейшего князя, а уж где токмо не побывал, в каких токмо войнах не участвовал!
– В такие молодые годы и делают революции, государыня, – молвил задумчиво статс-секретарь Александр Храповицкий и добавил:
– Они с Нассау-Зиген, наперегонки, мечутся по миру. Граф Миранда, хотя я сумневаюсь, что он граф, успел даже в Америке встретиться с Вашингтоном и Джефферсоном.
– У вас, Александр Андреевич не полные сведения: он встречался и с Фридрихом, и с Артуром Веллингтоном, Уильямом Питтом, Станиславом Понятовским, Жильбером Лафайетом и Бог весть еще с кем! – язвительно заметил ему Мамонов.
Безбородко живо ответствовал:
– О! В самом деле? Не знал, не ведал…
Екатерина молчала, что – то отмечая в своей тетради.
– Сему Венесуэльцу весьма понравился Киев, – сказала она, – а я нахожу сей город странным: он весь состоит из укреплений и красивых ухоженных предместий, немало и развалин, а где же сам город? Не знаете, Александр Андреевич?
Безбородко смущенно опустил глаза:
– Не знаю, Ваше Величество.
Государыня отметила:
– По всей вероятности, Киев размером с Москву. Как вы думаете, господа?
– Скорее всего, так, Ваше Величество! – ответствовал Безбородко.
Екатерина, несколько рассеяно взглянув на него, молвила:
– Думаю, надобно все же дать денег сему венесуэльцу. Да и, возможно, пошлем и эскадру к берегам Америки.
– Для чего же нет? – поддержал ее Мамонов.
– Помнится, капитан Муловский, граф Иван Григорьевич Чернышев сказывал, давно просится отправиться, куда подальше…попутешествовать, – напомнил Храповицкий.
Государыня, закрыв тетрадь, видимо, решив для себя сей вопрос, молвила:
– Отчего же его и не отправить? Однако прежде надобно бы посоветоваться со Светлейшим князем Потемкиным.
Григорий Потемкин уединился в Печерской лавре, не желая видеть ни принца Нассау, ни де Сегюра, ни Миранду. Он вел себя странно: на него то и дело нападала непонятная хандра. То он выходил к чиновникам весь в расшитом золотом и серебром мундире, при многочисленных русских и чужестранных орденах, то принимал гостей лежа на оттоманке, в халате, не чесанный и немытый, в башмаках на босу ногу, беспрестанно грызя ногти. Вельможи терпели его выходки, понеже, помимо умения моментально и остроумно поставить любого и каждого на место, у оного человека в руках была сосредоточена слишком великая власть. Все заискивали пред ним, пытаясь решить через него многие свои насущные дела. Екатерина догадывалась, что сия хандра есть не что иное, как ревность к красавцам Миранде и принцу де Линю. Она, и все другие, в самом деле, явно любовались красотой гишпанца и остроумием француза. Но, что поделать – никто не мог закрывать глаза на красоту, и не восхищаться умом: слишком они всех притягивали.
К тому же, можливо, на него изрядно подействовало известие о сгоревшем Межигорском монастыре. Князь подозревал, что имел место поджог. С преобразованием Малороссийской епархии в прошедшем, восемьдесят шестом году, сей Межигорский монастырь должон был переведен, в токмо созданную и еще не имеющую своих православных центров, Таврическую губернию. Буквально месяц назад, в конце декабря скончался Межигорский архимандрит Гавриил Гуляницкий, о чем сообщили государыне Екатерине Алексеевне. Она пожелала посетить знаменитое Межигорье, и назначила день. Но в ночь накануне ее визита вся обитель сгорела дотла. Монастырские братья разошлись, остались токмо обгорелые развалины. Князь Потемкин направил туда людей, дабы провели расследование. Как оказалось, с переводом монастыря в новую губернию, монахи молились в надежде, что все останется по-прежнему. Однако, небезосновательно полагая, что государыня желает наведаться в монастырь, закрытой ее министром, Потемкиным, для того лишь, дабы отобрать самую большую ценность – древние редчайшие книги, столетиями собираемые в монастыре, с древних времен, включавшие и вифлиотеку киевского князя Ярослава Владимировича. Посему, дабы она не досталась царице, они подожгли свою обитель. Князь Потемкин, не поверив, что они сожгли и вифлиотеку, велел искать ее. Но искали пока безуспешно.
Словом, Светлейший князь никак не мог избавиться от плохого настроения, однако упражнения свои, касательно императорского путешествия, не отставлял. Из Киева, в преддверии свидания императрицы с польским королем Станиславом-Августом, князь Потемкин ездил на встречу с ним, где они обсудили не токмо предстоящее свидании с Екатериной, но и многие польские дела, в том числе и поведение польской оппозиции. Светлейший князь предпринял все возможное, дабы король не подпал под прусское влияние. Станислав-Август встречался и с другими русскими сановниками, но инкогнито, под именем графа Понятовского.
Польские дела были запутаны и неустойчивы, в разговорах высокопоставленных льстивых поляков было так много лжи, что, зная об том, Потемкин не поддерживал ни одного из них. Он считал Польшу своим тылом, и прилагал все усилия, для увеличения русского присутствия в сей стране. Его главными тайными задачами было завоевать самому себе положение польского магната и добиться, чтобы Польша поддерживала Россию в грядущей войне с турками. Он продолжал, через Ксаверия Браницкого, управлять партией, желавшей быть в дружеских отношениях с Россией, возглавляемой Потоцкими и Чарторыйскими. Свои далеко идущие планы князь Потемкин тщательно обдумывал и планомерно реализовывал. К примеру, в прошлом году, он, как польский дворянин, приобрел огромные владения – Смилу, которые делали его польским магнатом, что закладывало основы будущего княжества за пределами России, а такожде являлось формой аннексии территории, дававшей ему возможность вписаться в польское государственное управление. Светлейший князь преследовал две цели: умножить земли русские, делая Польшу западным форпостом и, заодно, на всякий случай, запастись местом, где он мог бы стать в будущем правителем. Екатерина догадывалась о его тайных замыслах, но была не противу оных устремлений. Она прекрасно понимала, что естьли князь переживет ее, то ему может не поздоровиться при правлении ее сына Павла. Ей самой не хотелось, чтобы Светлейший князь терпел преследования от будущего императора.
Готовя почву для осуществления «Греческого прожекта», стало быть, неотвратимой будущей войны с турками, князь Потемкин особливо часто переписывался с послом в Константинополе, Яковом Булгаковым по «восточному вопросу», прося его вести так дипломатические отношения, дабы оттянуть начало войны хотя бы еще на два года. Неоднократно, по оному вопросу, Светлейший беседовал со своим другом, послом Франции Луи де Сегюром, страна которого была союзницей Турции, а такожде принимал многих российских вельмож и деятелей соседственных стран. Много времени он уделял и встречам с множеством агентов, поставщиков и приказчиков, работавших по обеспечению дальнейшего марш