отеря, то, естли не умру с печали, то, наверно, все свои достоинства я повергну стопам твоим и скроюсь в неизвестности. Будьте милостивы, дайте мне хотя мало отдохнуть. Ей, немогу. Я все зделал, что можно по сие время сделать: в хлебе уверен, войски, кои формируются, поспевают. Но делать нынешний год – не знаю, что. Графа Петра Александровича войски теперь должны быть заодно с здешними, то следует ему всю иметь команду. К его же флангу и цесарский кордон. Он будет с ними лутче уметь переговорить, имев уже с ними прежде дело. Если б, поруча ему, дозволили мне приехать в Питербург, я бы в дороге обмогся. Матушка, Бог видит, не в силах.
Вернейший и благодарнейший раб Ваш
Князь Потемкин Таврический
19 сентября 1787
P. S. Третья неделя, как я от Вас не имею не единой строки, почему нахожусь в великом душевном безпокойстве толико по делам, как и о Вашем здоровье. Уведомите меня чаще о том и о другом».
Екатерина, потерявшая покой от его последнего письма, писала в ответ:
«Сен 20 ч. 1787
Друг мой любезный Князь Григорий Александрович. Услыша, что сегодня из канцелярии Вашей отправляют к Вам курьера, то спешу тебе сказать, что после трехнедельного несказанного о твоем здоровье безпокойства, в которых ни откудова я не получала ни строки, наконец, сегодня привезли ко мне твои письмы от 13, 15 и 16 сентября и то пред самою оперою, так что и порядочно оных прочесть не успела, не то чтобы успеть еще сего вечера на них ответствовать. Ради Бога, ради меня, береги свое драгоценное для меня здоровье. Я все это время была ни жива, ни мертва от того, что не имела известий. Молю Бога, чтоб вам удалось спасти Кинбурн. Пока его турки осаждают, не знаю почему, мне кажется, что Александр Васильевич Суворов в обмен возьмет у них Очаков. С первым и нарочным курьером предоставляю себе ответствовать на Ваши письмы.
Прощайте, будьте здоровы и, когда Вам самим нельзя, то прикажите кому писать вместо Вас, дабы я имела от Вас известия еженедельно.
Сентября 23, 1787
С Вашими имянинами Вас от всего сердца поздравляю.»
Неожиданная новость о гибели Севастопольского флота во время шторма на Черном море совершенно сбила с ног и без того нездорового князя Потемкина. Главнокомандующий растерялся. Положением воспользовался Капудан паша, по прозвищу «Крокодил морских боев», и высадил десант на Кинбургскую косу. Потемкин, с расстройства, просил Екатерину отстранить его от руководства армией, желая сдать фельдмаршальский жезл. В конце сентября он писал:
«Матушка Государыня, я стал несчастлив. При всех мерах возможных, мною предприемлемых, все идет навыворот. Флот севастопольский разбит бурею; остаток его в Севастополе – все малые и ненадежные суда, и лучше сказать, неупотребительные. Корабли и большие фрегаты пропали. Бог бьет, а не Турки. Я при моей болезни поражен до крайности, нет ни ума, ни духу. Я просил о поручении начальства другому. Верьте, что я себя чувствую; не дайте чрез сие терпеть делам. Ей, я почти мертв; я все милости и имение, которое получил от щедрот Ваших, повергаю стопам Вашим и хочу в уединении и неизвестности кончить жизнь, которая, думаю, и не продлится. Теперь пишу к Графу Петру Александровичу, чтоб он вступил в начальство, но, не имея от Вас повеления, не чаю, чтоб он принял. И так, Бог весть, что будет. Я все с себя слагаю и остаюсь простым человеком. Но что я был Вам предан, тому свидетель Бог.
Вернейший и благодарнейший раб Ваш
Князь Потемкин Таврический»
Прочитав письмо, встревоженная Екатерина, едино токмо и молвила:
– Уже год, как я запретила подписываться «раб Ваш», взамен требую писать «Подданный». Надобно будет ему паки напомнить.
Видя, что ничего допрежь победного не происходило, шли бои и наблюдались большие потери, князь Потемкин, привыкший к быстрым действиям и результатам, хоть и понимал, что «быстро токмо кошки по крышам прыгают», в отчаянии паки писал государыне:
«24 сентября 1787. Кременчуг
Всемилостивейшая Государыня.
Сколько еще достает моего рассудка, то я осмеливаюсь доложить, что без флота в полуострове стоять войскам Вашего Императорского Величества трудно, ибо флот турецкий в Черном море весь находится и многочислен кораблями и транспортами, а посему и в состоянии делать десанты в разных местах.
Одиннадцать полков пехотных, четыре баталиона егерей, 22 эскадрона конницы, 5 полков донских тамо заперты безо всякого действия. Ежели их вывести, силы наши умножатся, получа меньшую окружность для обороны, и войски больше взаимно себе помогать будут иметь удобности. Теперь же все части по своему положению на обороне, а наипаче Кинбурн подвержен всем силам неприятельским, и естьли б не устоял, то Крым с Херсоном совсем разрезан будет, равно как и всякая коммуникация прервется.
Может быть, другой лутче придумать может, но я боюсь, чтобы не было сбытия по моим мыслям.
Вашего Императорского Величества вернейший подданный
Князь Потемкин Таврический
24 сентября 1787»
Стремясь использовать выгодное положение со своей стороны, турки активно обстреливали побережье с моря и особливо не щадили Кинбурн. Александр Васильевич Суворов получил под команду один из пяти корпусов Екатеринославской армии Потемкина, расквартированный в Херсоно-Кинбурнском районе, где ожидался первый удар турок. Суворов сразу же начал строительство береговых укреплений, хорошо вооружил речную флотилию, базировавшуюся в Глубокой пристани, и особливо сильно укрепил Херсон.
В конце сентября перебежчики-греки сообщили, что турки готовят нападение не на Херсон, а на Кинбурн. Суворов тотчас же отправился туда сам, двинув в Кинбурн подкрепления, и приказал всему оставшемуся флоту идти туда же. Он подоспел к Кинбурнской косе между Днепровско-Бугским и Ягорелыцким лиманами Черного моря, когда у крепости уже вовсю крейсировала турецкая эскадра. Но то, что Суворов уже там, весьма успокоило и даже воодушевило хворавшего главнокомандующего князя Потемкина.
Первого октября, после активной бомбардировки и нескольких неудачных атак, турецкий десант из пяти тысяч отборных янычар, высадились на Кинбурнскую косу и быстрыми пробежками приближались к крепости Кинбурн, прикрывающего Херсонские верфи, охрана которой была доверена Суворову. Тяжелый урон, постигший флот, заставил генерала, отступив, на время перейти к оборонительным действиям. Он расположился в Глубокой пристани, заградив турецкому флоту путь на Лиман.
Екатерина верила в победу, несмотря на донесения о бесконечных атаках Гасана Паши. Она понимала, что размеры власти сосредоточенной в руках Светлейшего князя слишком велики, чтобы можно было с ними кому-то другому справиться.
Подоспело довольно длинное, утешительное и ободряющее письмо императрицы:
«Любезный друг мой Князь Григорий Александрович. По семнадцати денном ожидании от Вас писем, вчерашний день я получила вдруг отправления Ваши от 13, 15 и 16 сентября, по которым Вы получите немедленно мои резолюции. Перечень же оных я здесь припишу, кой час кончу мой ответ на собственноручное Ваше письмо, который я теперь начну тем, что я с немалым удовольствием вижу, что ты моим письмам даешь настоящую их цену: они суть и будут искренно дружеские, а не иные. Безпокоит меня весьма твое здоровье. Я знаю, как ты заботлив, как ты ревностен, рвяся изо всей силы. Для самого Бога, для меня, имей о себе более прежняго попечение. Ничто меня не страшит, опричь твоей болезни. В эти минуты, мой дорогой друг, вы отнюдь не маленькое частное лицо, которое живет и делает, что хочет. Вы принадлежите государству, вы принадлежите мне. Вы должны, и я вам приказываю, беречь ваше здоровье. Я должна это сделать, потому, что благо, защита и слава империи вверены вашим попечениям и что необходимо быть здоровым телом и душою, чтобы исполнить то, что вы имеете на руках. После этого материнского увещания, которое прошу принять с покорностию и послушанием, я продолжаю.
Что Кинбурн осажден неприятелем и уже тогда четыре сутки выдержал канонаду и бомбардираду, я усмотрела из твоего собственноручного письма. Дай Боже его не потерять, ибо всякая потеря неприятна. Но положим так-то для того не унывать, а стараться как ни на есть отмстить и брать реванш. Империя останется Империею и без Кинбурна. Того ли мы брали и потеряли? Всего лутче, что Бог вливает бодрость в наших солдат тамо, да и здесь не уныли. А публика лжет в свою пользу и города берет, и морские бои, и баталии складывает, и Царь-Град бомбардирует Войновичем. Я слышу все сие с молчанием и у себя на уме думаю: был бы мой Князь здоров, то все будет благополучно и поправлено, естьли б где и вырвалось чего неприятное.
Что ты велел дать вино и мясо осажденным, это очень хорошо. Помоги Бог Генерал-Маиору Реку да и коменданту Тун-цельману. Усердие Александра Васильевича Суворова, которое ты так живо описываешь, меня весьма обрадовало. Ты знаешь, что ничем так на меня неможно угодить, как отдавая справедливость трудам, рвению и способности. Хорошо бы для Крыма и Херсона, естьли б спасти можно было Кинбурн. От флота теперь ждать известия.
Несколько датских офицер морских, услыша о войне, хотят к нам в службу идти. Писал ко мне Князь Репнин, представляя свою готовность служить под кем и где мне угодно. Я отвечала, что с удовольствием вижу его расположение и что не премину тут его употребить, где случай предстанет. Отпиши ко мне, надобен ли он тебе или нет, а он пишет ко мне из Сарепты, где он с Вяземским пили царицынские воды; по последнего я послала еще при первом известии, а между тем они от Горичев, кои поехали в Астрахань, сведали о войне, и Репнин ко мне писал, как выше сего. Я не знаю, что Граф Иван Петрович Салтыков мешкает. Я однако велю писать, чтоб ехал скорее.
Один рекрутский набор уже делают, а теперь зделаю другой и почитаю, что не 60, но 80 тысяч взято будет в обеих. Надеюсь, что сие достаточно.