, что Фридриха-Вильгельма интересовал токмо новый кусок от еще одного возможного раздела Польши. Политика прусского короля Вильгельма необычайно раздражала императрицу Екатерину, и она не желала иметь с ним никаких дел, хотя Потемкин объяснял ей, что как бы ни был он ей ненавистен, игнорировать его средь всех остальных монархов можно лишь в последнюю очередь.
Аглинский же премьер-министр, Уильям Питт, надеялся уговорить поляков установить федеративную систему управления своего государства, дабы они поднялись противу России и Австрии. Император же Иосиф Второй не на шутку боялся, что Потемкин решится пойти на сговор с Пруссией, и тогда Австрия останется в одиночестве. Перлюстрированные письма выявили, что он настоятельно советовал своему послу, графу фон Кобенцелю, всячески поддерживать связь с князем Потемкиным.
Все оные интриги европейской политики угадать было весьма трудно. И Екатерина, и Потемкин раздумывали: стоит ли идти на риск войны с Пруссией или лучше договориться с ней? Третий фронт они не могли себе позволить и, преодолевая упрямство Екатерины, не терпевшей Фридриха-Вильгельма, князь Потемкин настоятельно уговаривал ее затеять с ним переговоры с тем, чтобы пообещав королю кусок Польши, укротить его милитаристские порывы. Прусский король, по его разумению, вестимо, обнаружил бы свои аппетиты перед поляками и остудил бы их необузданный пыл и доверие к пруссакам.
Записки императрицы:
Алексей Григорьевич Бобринский просит об увольнении его из ротмистров конной гвардии; уволен с чином бригадира. Просится в Петербург, но пока не разрешаю. Завадовский, в качестве опекуна, заботится о приведение его дел в порядок, понеже у него слишком много долгов.
В конце марта восемьдесят девятого года, императорский двор получил малоприятное сообщение, что, настроенный на подписание мирного договора с Россией, турецкий султан Абдул-Хамид, внезапно скончался. Сменил его, полный желания действовать, воинственный молодой султан Селим Третий. Сей умный, но весьма агрессивный новый правитель, не замедлил заручиться поддержкой Англии, Франции, Пруссии и Швеции. Конечно, он был настроен на победную войну с Россией, коей ничего не оставалось, окроме, как опять завоевывать мир на поле битвы. Враждебные Британия, Голландия и Пруссия стали между собой союзниками.
В марте же, в Петербург приехал аглинский посланник Уильям Фаукнер с пакетом условий, по которым Россия должна была отказаться от Очакова и других крепостей и тогда, по разумению короля аглинского, можно будет подписать с Турцией мир, такой же, как довоенный, то есть «status quo ante bellum». Возмущению Екатерины и Светлейшего не было предела. Посланник получил категорический отказ.
– Мы сами с усами, разберемся без вашего диктата и ваших условий, – едва разжимая губы, высокомерно и резко бросил посланнику князь Потемкин.
Распрощавшись с послом и его свитой, мрачный князь Таврический, усевшись в кресло, взглянул на Екатерину. На побледневшем лице императрицы, глаза метали стрелы.
Не сдержав себя, она выкрикнула:
– Наглость сих господ беспредельна! Каковы! Стало быть, они грозят выставить противу нас в Прибалтике сто двадцатитысячную армию!
Выпив стакан воды, встав со своего места, императрица прошлась колико раз по комнате, нервно поправляя рукава платья.
Потемкин зло усмехнулся.
– Опричь того, Прусский король, оказывается, грозит вступить в войну на стороне Турции, якобы таковой союзный тайный договор у них существует с прошлого года.
Князь, дернувшись, встал:
– Пусть токмо попробуют пруссаки. Быстро пожалеют, штаны обмочут, – сказал он тихим, но грозным тоном.
Он подошел, склонился над рукой государыни. Екатерина левой рукой обняла его голову.
– Сокол мой, у меня вся надежда на тебя. Делай все, что найдешь нужным, токмо проучи сих непроходимых наглецов!
– Не сомневайся, государыня моя, они свое получат!
Время летело стрелой. Светлейший князь, бывая на всех великосветских балах, сам дал несколько, на коих непременно присутствовала императрица Екатерина Алексеевна, со своим красавцем Мамоновым. Возвращаясь как-то раз, с Мамоновым, князем Потемкиным и небольшой свитой из долгой лодочной прогулки на Крестовом острове, усталая Екатерина приказала остановиться, по просьбе Безбородки у его дома, на Выгрузном переулке. Александр Андреевич пригласил всех отдохнуть у него, да отобедать. Дальнозоркая Екатерина, сравнивая его, на вид скромный дом, построенный Кварнеги и Главпочтамт, построенный Николаем Львовым, в который раз подумала, что наш русский архитектор намного талантливее. Безбородко, проследив за ее взглядом, заметил:
– Уж колико я доволен зданием Николая Львова! Все предусмотрел сей архитектор! И конюшни, и каретные, и мастерские для ремонта карет, сбруи и всего прочего, все здесь же! И корреспонденция пересылается, как подобается, и перевозка людей соблюдается, как положено.
Безбородко повел рукой:
– Через главный южный въезд, сюда прибывают экипажи, а по бокам расположены конюшни и другие подсобные помещения. Дальше и жилые помещения для чиновников и прислуги.
– Не жалуются чиновники на жилье?
– Что вы, Ваше Величество! Напротив: не нарадуются! Сии дома весьма добротны и удобны!
Мимо, по мостовой, с шумом и грохотом, в разные стороны, пролетели три почтовых экипажа, оставляя за собой изрядную дорожную пыль.
– Кстати, государыня-матушка, – продолжал Безбородко, – как вы знаете, ямщики гонят лошадей по трактатам в разные концы нашей страны до промежуточных станций, меняя там лошадей. Однако не везде есть строения, приспособленные для стоянок и отдыха людей. Господин Львов начертал двух видов примерные прожекты почтовых станций для губернских и уездных городов, предусмотрев все удобства для приезжих и почтовых служащих. Стоит ли, по вашей мысли, разослать сии проекты, дабы сделать переезды наших поданных сподобнее?
Не раздумывая, государыня ответствовала:
– Конечно, Александр Андреевич! Пусть губернаторы озаботятся сими постройками: надобно, чтоб и у нас сия сторона жизни такожде была цивильной. А архитектору передайте от меня благодарность за заботу об отечестве своем.
Безбородко, подобострастно склонившись, счастливо растянув свои толстые губы, молвил:
– Всенепременно, Ваше Величество! Проходите, вас давно с нетерпением ждут, – говорил он, кивая императрице, Мамонову и князю Потемкину. К ним уже бежала прислуга.
Скромный снаружи, дом Безбородки был роскошен внутри. Екатерина с удовольствием оглядывала его, пока шла со свитой к обеденному столу. Хозяин дома любил русскую кухню, хотя многие вельможи предпочитали французскую, обзаведясь французами поварами, хвастая, у кого был лучший из них. Стол же сегодни был самый аппетитный, красиво сервированный фарфоровым сервизом с супницей, салатницами и бульонницами, серебряными вилками, ложками и ножами. Рассадив гостей, улыбающийся Безбородко, встав со своего места, вдруг предложил, обращаясь ко всем:
– Ваше Величество, господа! Желаю вам вкусно отобедать, но прежде хочу прочесть вам примечательные вирши о русской кухне, известного вам, прекрасного русского пиита Гаврилы Державина. Вот послушайте:
«Я обозреваю стол – и вижу разных блюд
Цветник, поставленный узором:
Багряна ветчина, зелены щи с желтком,
Румяно-желт пирог, сыр белый.
Раки красны,
Что смоль янтарь – икра, и с голубым пером
Там щука пестрая – прекрасны!
Прекрасны потому, что взор манят мой вкус,
Но не обилием иль чуждых стран приправой,
А что опрятно все и представляет Русь:
Припас домашний, свежий, здравый…»
Читая на память сие произведение, Безбородко, каждый раз упоминая продукты из вирш, указывал рукой, где оно находится на столе. Гости весело захлопали чтецу, и весь обед токмо и говорили о замечательной русской национальной еде и клеймили французкие пюре, рулеты, паштеты, соусы, котлеты, устрицы, омары и прочие их диковинки. Пуще других весело балагурил и хвалил еду, князь Таврический, уплетая с аппетитом все подряд.
Записки императрицы:
Сказывают, князь Потемкин влюбился в дочь Льва Александровича Нарышкина, Марию.
Население Санкт-Петербурга состояло из весьма разношерстной публики, что весьма бросалось в глаза иностранцам. Среди горожан можливо было увидеть и блестящее гордое аристократичное дворянство, разодетое в модные и богатые наряды, и невежественную толпу, кою представляли купцы в азиатских одеждах, усатые, длиннобородые извозчики в овчинных тулупах и просто, скромно и бесцветно одетые, мещане. Одни живут во дворцах, ездят в высоких нарядных каретах с гранеными стеклами, запряженные цугом крупными, породистыми голландскими лошадьми, с кокардами на головах, с кучерами в пудре, егерями сзади и на запятках, со скороходами, бежавшими впереди экипажей. Другие же живут в деревянных избах, ходят в лаптях и онучах. Вся сия публика, встречаясь со знакомыми, чинно и важно кланяясь, делает реверансы и всяческие другие учтивости. Бросающиеся в лицо контрасты удивляли чужеземцев, кои задавались вопросом: ужели императрица и ее окружение не видят оного? Без всякого сумнения они все видят. Кстати, сама императрица – самая богатая монархиня во всей Европе. Она не знает счету своим деньгам, понеже они стоят столько, сколько она хочет.
Так, по крайней мере, размышлял французский дипломат Луи де Сегюр и его близкие приятели. Привыкшие к блеску своего Версальского двора, они все-таки не могли надивиться роскоши русского двора. Придворные, дабы соответствовать сему блеску, вынуждены тратить на свои туалеты, кои закупались в Гостинном дворе и в различных модных московских лавках, не менее трех мильонов в год. Но, самым любопытным явлением для де Сегюра было то, что вельможи при дворе Екатерины, говорили, по большей части, на французском. Он выяснил, что пристрастием ко всему французскому и введением французского языка во всеобщее употребление, русское общество обязано франкофилам – графам Кириллу Разумовскому и его другу Ивану Шувалову.