Без всякого сумнения, дипломатическому корпусу было по душе участвовать в блестящей жизни двора в столичном Петербурге. Они находили весьма приятным занятием вращаться среди придворных, вельмож и сановников, бывать на приемах императрицы, в красавце – Зимнем дворце, где каждое помещение было не похоже на соседственное, и ни в чем не уступало друг другу ни богатой мебелью, ни оформлением. Здесь можно было заглядеться на золоченые двери и росписи на высоченных потолках, не говоря уже о красотах расписанных стен дворца. Главной же достопримечательностью всего этого великолепия была сама неотразимая Императрица Всероссийская, Екатерина Вторая Алексеевна.
Помимо полномочных послов из соседственных стран, здесь, при дворе российской государыни бывало много иностранцев, приезжавших воочию увидеть русскую государыню. Атмосфера, общий тон при дворе были самыми благотворными. Опричь того, для них всегда были открыты двери в богатых домах, где давали обеды и балы по всякому поводу и без повода. Блеснуть своим умом, манерами, любезностью, модной богатой одеждой здесь было легко и приятно. В городе, полного знати, каждый день, можно было встретить до полусотни гостей у отставного бригадира, князя Владимира Борисовича Голицына, и его строгой, необычайно умной жены, Натальи Петровны, или у графа Ивана Чернышева, или у вице-канцлера графа Остермана, или у многих других, не говоря уже, о гостеприимных домах графов Льва Нарышкина и Александра Строганова. Иностранных министров не приглашали на многие собрания в Зимнем, но постоянно принимались вельможами в их собственных дворцах, где гости могли вкусно пообедать, вволю поговорить, встретить новых нужных людей и отменно провести время на балах. Отовсюду дипломаты черпали сведения, кои, естьли они того, по их мнению, стоили, доводили до сведения своим монархам. Словом, в гостеприимном Петербурге везде давали обеды, танцовали, попутно снабжая сведениями изощренных и тонких чужеземных посланников, кои весьма сожалели, что по четвергам их не приглашали на собрание в Эрмитаже с балом, спектаклем и ужином. Зато по субботам они могли являться на великолепные праздники, которые давал наследник трона. Кавалеры и дамы приезжали прямо в театр и, когда появлялись Их Императорские Высочества, начинался спектакль. После спектакля Павел Петрович и Мария Федоровна давали прекрасный бал, коий продолжался до ужина, подававшийся в зале театра: посередине залы ставили большой стол, а в ложах – маленькие. Их Высочества ужинали, прохаживаясь между гостями и разговаривая с ними. После ужина опять начинался бал и кончался довольно поздно. Разъезжались с факелами, что весьма нравилось молодежи, особливо в холодное зимнее время, когда огни ярко отражались на белом снегу.
Как к самому красивому и молодому, юные дамы, особливо льнули к графу де Сегюру, несмотря на то, что все знали – дипломат женат. Он часто был приглашаем в дом графа Льва Нарышкина, где его приветливо привечали дочери графа. Граф Луи-Филипп охотно появлялся тамо, понеже можливо было встретиться лишний раз с князем Григорием Потемкиным, тем паче, что пошел слух, якобы Светлейший влюблен в одну из сестер Нарышкиных. На сей раз, он, войдя в залу, увидел кружок молодых людей, слушающих пение юной Марии Львовны, играющей к тому же на арфе. Слушая мелодию, наблюдая за красавицей-певицей, он вдруг услышал:
– Ну, что нравится?
Де Сегюр оглянулся. За его спиной стояла улыбавшаяся Наталья Кирилловна Загряжская, урожденная Разумовская, славившаяся своим остроумием и не меньшей капризностью. Ее не можно было назвать красивой, скорее наоборот, к тому же, она была немного горбатенька. Но ум, обходительность, приветливость и доброта, весьма привлекали к ней людей. Загряжская любила разговаривать с ним:
– Кому может таковое не понравиться! – охотно ответствовал он ей.
– Тем паче, что музыку Мария Львовна сочинила сама. Песня называется: «Ах, зачем, к чему это было…», – гордо сообщила графиня. На что де Сегюр философски заметил:
– Печальная музыка, к печальной песне.
– Печальная, то правда. Сказывают, Мария Львовна изволила влюбиться.
Де Сегюр округлил глаза:
– Вот как! И в кого ж, естьли не секрет?
Де Сегюр завертел головой, оглядывая молодых людей, в кого графиня Мария можливо влюбилась.
– Ужели до вас не дошли слухи, что сам князь Потемкин в нее влюблен?
Де Сегюр, и в самом деле, увидел Светлейшего князя недалеко от рояля. Сидя в кресле, он не спускал с певуньи взгляда. Казалось, он никого не видел вокруг себя, как естьли бы находился наедине токмо с нею. Пожалуй, и сама графиня, никого не замечала, опричь князя.
– Я не удивлен, – заметил граф де Сегюр, – она из всех дочерей графа, самая талантливая и яркая. В нее должно быть многие влюблены. Видел я, как она изумительно танцует.
– О, да! Особливо «казачка». Все говорят, она так пляшет, что и мертвого поднимет! – согласилась графиня Загряжская. – А что влюблены… Ведаю, что в нее влюблен еще и граф Львов. Но, он женат, посему любовь его – платоническая…
Бесконечные армейские дела одолевали Первого министра. Он тщился завершить их и скорей отправиться в армию. Промеж всех забот, Светлейший не забыл представить к достойным наградам штаб-офицеров, кои сумели привести порученные им полки в совершенный порядок и исправность, что было доложено государыне Екатерине Алексеевне, коей оное тоже было весьма по душе. Она с удовольствием, по рекомендации князя, представила к наградам обер-кригскомиссара Андрея Львова и генерал-адъютанта, подполковника Ивана Рокасовского за усердие и ревность в формировании Курского и Козловского пехотных полков нового состава. Между делом, Главнокомандующий упросил Высочайшего изволения взять к себе на службу, бывшего преступника, подполковника Ранцова, коий искал, пролитием своей крови, омыть свою вину, служа в войсках противу неприятеля. Императрица в очередной раз пошла навстречу Светлейшему князю, хотя Ранцов был сущим разбойником и пойман был в зажигании города Лондона, поддерживая бунт лорда Джоржа Городона. Но, что поделаешь, сейчас не до жиру, каждый офицер в армии нужон. Князь беспокоился, что, может статься, императрица не наберет рекрутов колико ему надобно.
Князю вспомнилась история, кою он тут же рассказал императрице, о том, как в свое время, граф Петр Борисович Шереметев, женившийся на дочери покойного канцлера Алексея Черкасского – первой, по богатству невесте, стал обладателем сотен тысяч крепостных крестьян и без труда мог подписаться на пять сотен рекрут, выставляемых им сверх официальных наборов. Не оскудела же земля русская таковыми богачами – патриотами! Чай, и теперь наберется по всей России – матушке не мало таковых.
Потемкин раздумывая, досадливо морщился, отмечая себе, что все бы ничего: с своим народом он бы быстро одолел бусурманов-турок, коли бы не коварный кузен императрицы, король Густав. Хотя государыня и хорохорится, что бояться шведов нечего, считая их короля лишь Фуфлыгой, однако, опасность все же существует.
Обсудив в который раз, с императрицей планы действий на все возможные случаи развития событий, включая войну с Пруссией и Польшей, в начале лета, ранним утром, князь Таврический выехал из Царского Села на юг, в Ольвиополь. Екатерина расставалась с ним очень тяжело. Разнородные предчувствия давили ей виски, сжимали сердце, наводили на грустные размышления. Обняв его в последний раз, она, с трудом сдерживая слезы, стиснув зубы, боясь скривить губы, скорее поднялась в свои покои, где и дала волю слезам. Потемкин же уезжал с легким сердцем: его ожидала армия из шестидесяти тысяч человек. Он намеревался, продвигаясь через Молдавию и Валахию, вместе с австрийским принцем Фридрихом Иосифом Саксен-Кобургским, занять крепости на Днестре и Пруте и непременно вытеснить турок к Дунаю. Основная же австрийская армия, под командованием старого фельдмаршала Лаудона обязывалась атаковать Белград на Днестре. Корпус генерала Александра Суворова, расположившийся между тремя реками Серетом, Берладом и Прутом контролировала пространства между союзными войсками. Лазутчики доносили, что союзные армии поджидала сто тысячная армия нового Великого визиря Хасан-паши Дженазе. Вместе с Газы Хасан-пашой, командовавшего тридцатитысячной армией, они намеревались легко разбить союзную армию своего противника.
Не успел уехать Светлейший князь, как, неожиданно, в Зимний дворец явился граф Алексей Григорьевич Орлов-Чесменский и изъявил императрице свое недовольство положением дел, намекая на неправильность ведения двойной войны. Обедая во дворце с членами Совета, он паки твердил, что дела на юге, привели государство в «совершенную разстройку» и, что столица, Северная Пальмира, находится в опасности. Екатерине не нравились сии неуместные, к тому же, запоздалые сетования героя Чесмы, понеже еще до приезда Его Сиятельства, многие о том ей внушали, но она выдержала сие давление, а теперь не желала об том говорить, понеже опасность со стороны шведов почти миновалась. Понятно, что граф Чесменский желал бы сыграть новую роль в спасении Отечества, но уже не было нужды в его помощи. Тем паче, что он токмо мешал бы Светлейшему князю: можливо ли двух медведей в одну берлогу поместить? Хотя князь и нуждался в опытном командире гребной флотилии, однако, известно, граф Орлов – герой, но, вряд ли стоит почитать его за опытного командира на море.
Слава Богу, Светлейший имел в своем распоряжении хороших мореходов, промеж коих, он выделял своих любимцев: флаг – капитана Дмитрия Сенявина, Марко Войновича и Федора Ушакова. Ко всему прочему, всем известно, что князь Потемкин, попросту, недолюбливал графа Орлова.
Уже после отбытия Светлейшего князя, через любимца короля, Густава-Армфельда, императрице донесли, что полковнику князю Дмитрию Ивановичу Лобанову передали письмо с предложением о переговорах со шведским королем. Сие отнюдь не стало удивлением для государыни! Вестимо, вероломец Густав, боится потерять, недовольную войной, Финляндию. Как бы хотелось подрезать крылья оному Фуфлыге, чтоб впредь