– Ваше Императорское Величество, – тщился возразить совершенно убитым голосом граф де Сегюр, – я не располагаю хоть сколько-нибудь весомыми сведениями касательно того, что происходит в моей многострадальной Франции. Знаю, токмо, что естьли бы король Франции, отказался подчиниться требованиям постоянного муниципального комитета, то он мог бы…
Государыня перебила его:
– Постоянного муниципального комитета? Ужели народ сверг бы его? – Стало быть, сей молодой, всем известный добрый государь, не желающий никому зла, был поставлен в жестокую необходимость сдаться на милость бунтовщиков?
– Так и есть, Ваше Императорское Величество! – ответствовал, нервно одергивая свой камзол де Сегюр. – Тем паче, что Французская гвардия его подло покинула, и он совсем не мог полагаться на войска, сосредоточенные вокруг Парижа и Версаля.
– Стало быть, созванные в мае «Генеральные Штаты», зашли в тупик?
– Да. Следом за тем, так называемые коммунары, создали свое Национальное собрание, которое является, как они полагают, выразителем чувств нации. Вот все что я знаю на сегодняшний день, Ваше Величество.
– Кто таковые «коммунары»?
– Сам не ведаю, откуда они взялись. Сказывают, так себя называют, объединившиеся первое и второе сословия, так называемые, notables.
Посол замолчал, молчала и императрица, напряженно о чем-то раздумывая. Затем спросила ровным голосом:
– Как вы полагаете, граф де Сегюр, что могло стать причиной такового революционного разгула?
Посол замешкался. Склонив голову, он с минуту размышлял, наконец, выжал из себя:
– Мне трудно ответить на сей вопрос, Ваше Императорское Величество. И сам король, полагаю, не смог бы сразу ответить. Думаю, много чего сыграло свою роль: первое – непомерная эксплуатация крестьянства и тяжелые налоги, хотя в течение нескольких крестьянских войн, они добились отмены большинства денежных налогов.
Чуть замешкавшись, де Сегюр продолжил:
– Другая причина, думаю, – политика в отношении среднего класса. У нас его называют – буржуазия, в интересах которой правительство делает тоже немало, сохраняя ряд привилегий буржуазии по отношению к основной массе населения.
Размышляя о причинах революции, де Сегюр, незаметно для себя сцепил пальцы рук так, что они побелели. Императрица слушала, не перебивая.
– К тому же, – добавил он, – ежели следовать точке зрения Монтескье, королевская власть потеряла доверие в глазах духовенства, дворянства и буржуазии, среди которых утверждается мысль, что власть короля является узурпацией по отношению к правам сословий. А с точки зрения Руссо-то и по отношению к правам народа.
Споткнувшись в своих путаных мыслях, де Сегюр посмотрел на императрицу. Взгляд Ея Величества выражал недоумение, и в то же время, жалость по отношению к нему. Покраснев, де Сегюр отвел взгляд, как естьли бы был в чем виноват. Помявшись на месте, вдруг поведал:
– Отец писал мне, что в народе начался разброд, еще со времени начала участия Франции в американской войне за независимость. К тому же постоянные раздоры в королевской фамилии…
Императрица перебила его:
– О, да! Чтобы досадить Англии, Франция пошла, на тяжелую для вашего народа, войну на стороне колониальной Америки! Аглинское правительство Питта обращалось за помощью и к нам, но мы отказали дать войска. А раздоры в королевской семье… В теперешнем положении сей семьи, естьли бы я была на месте господ д’Артуа или Конде, я воспользовалась бы услугами трехсот французских кавалеров… и… либо спасла страну, либо я нашла бы свою погибель.
Екатерина, от волнения порозовев до корней волос, нервно поправляла рукава своего черного с золотой вышивкой бархатного платья. Пройдясь по комнате, она резко остановилась и все еще взволнованным голосом рекла:
– Они же понимают, куда катится страна! Я не верю в великие нравственные и законодательные способности сапожников и башмачников. Я думаю, естьли бы повесить некоторых из них, остальные одумались бы. Знаете, лучше быть молотом, чем наковальней, и лучшая защита, граф, – нападение!
Помедлив, Екатерина изволила высказаться и касательно бесперспективности дальнейших с Францией отношений:
– Было бы заблуждением, господин де Сегюр, рассчитывать теперь на союз и, тем паче, на политическое влияние Франции, – завершила она аудиенцию. – Каковы бы ни были соображения нового министерства по отношению к предполагаемому союзу с Россией, Франция, даже с наилучшими намерениями по отношению к нам, не сможет оказать нам теперь никакой услуги. Союз сей был бы иллюзорным для Российской империи, тем паче, что, полагаю, французы питают отвращение к Австрии, родине ненавидимой ими королевы Антуанетты. Австрия же, как вам известно, граф, – наш союзник.
Явно шокинированный посол Франции, граф Луи Филипп де Сегюр давно, раскланявшись, покинул кабинет, а Екатерина, подперев руками голову, недвижимо сидела, размышляя и анализируя события в его родной стране. «Бездумный дед теперешнего короля, Людовик Пятнадцатый в свое время изразился на весь мир: «После нас хоть потоп!» Вот и случился потоп для твоего внука!» – с горечью подумала она.
Перед ней лежала записка, составленная ее незаменимым статс-секретарем и тайным советником Безбородко, четко изъяснявшая положение дел во Франции за последнее время:
«Засуха 1785 года вызвала фуражный голод. Через два года наблюдался недород шелковых коконов. Это повлекло за собой сокращение лионского шелкоткацкого производства. В конце прошлого года токмо в Лионе насчитывалось около двадцати тысяч безработных. Сильный град в июле в прошлом году уничтожил урожай зерновых во многих провинциях. Крайне суровая зима в нынешнем году погубила многие виноградники и часть урожая. Цены на продовольствие поднялись. Снабжение рынков хлебом и другими продуктами резко ухудшилось. В довершение всего начался промышленный кризис, толчком к которому послужил англо-французский торговый договор двухгодичной давности. По этому договору обе стороны значительно понизили таможенные пошлины. Договор оказался убийственным для французского производства, которое не могло выдержать конкуренции более дешевых английских товаров, хлынувших во Францию.
Людовик Бурбон получил свои финансы в весьма плохом состоянии. Министр финансов Неккер финансировал войну против Англии кредитами. В прошлом году расходы составляли более шестисот мильонов ливров, в то время как налоги приносили токмо пятьсот мильонов. Подняв традиционные налоги, которые в основном платили крестьяне, которые обвиняли двор в расточительности и привели взрыву терпения отчаявшегося народа и началу гражданской войны».
Екатерина, раздумывая, сожалительно вздохнула: «Что ж, все оные резоны достаточны для начала губительной революции. Жаль токмо, что придется расстаться с таким прекрасным человеком, как граф де Сегюр…».
Записки императарицы:
Цесарские солдаты, под Карансебешем, ложно извещенные о приближении турецких сил, устроили пьяное побоище, кое переросло в массовую бойню.
Екатерина была вне себя! Она токмо прочитала анонимное издание книги «Путешествие из Петербурга в Москву», кое принес ей камер-паж Александр Балашов. Он же назвал имя предположительного автора, ведь отдельные главы книги, где автор рассуждал о несправедливости крепостного права и других недостатках жизни в России, уже были известны публике. В каковое время сей глупец взялся сулить царице грядущие кары – в те дни, когда во Франции расплачивались за подобные, но куда менее жестокие решения Людовика и Марии-Антуанетты! Екатерина сузила глаза: стало быть, автор сей книги – Александр Радищев, директор Петербургской таможни. Еще и посвятил оное сочинение своему дружку, известному масону и мистику Алексею Кутузову, коего вместе с Радищевым двадцать лет назад она отослала в Саксонию, в Лейпцигский университет изучать юриспруденцию. Вот так-так! Вот она и благодарность! Она хорошо помнила сего бумагомараку, чуть ли ни с детских лет, когда он поступил к ней на службу после окончания обучения в Пажеском Корпусе. Среднего роста, хорош собой, с выразительными карими глазами, он удивительно напоминал Александра Ланского. При дворе все оную похожесть заметили. По ее просьбе, граф Лев Нарышкин прознал про него, что, как и Ланской, Радищев был нрава прямого и пылкого. В дружбе непоколебим, забывал скоро оскорбления, обхождение его было простое и приятное. Он отлично владел шпагой, ездил верхом и был прекрасным танцором. Екатерина видела его всякий раз на придворных балах.
Государыня давно поняла, что именно таковой тип молодого человека, притягателен ее аттенции. И ведь она сразу приметила пажа Радищева и благоволила ему. Она замечала за собой, как каждый раз видя его, такового похожего на покойного Сашеньку, у нее больно сжималось сердце.
Императрица отослала его на казенный счет учиться в Пруссию. Не каждому была дана таковая привилегия. Его ожидала прекрасная карьера. Чего ж ему не хватало? Зачем он пишет, как плохо жить на Руси, оскорбляя, тем самым ее, самодержавную императрицу? Естественно, как было тут не заподозрить очередной заговор.
Александр Мамонов, видя пасмурное лицо Екатерины, полюбопытствовал:
– В чем дело, государыня-матушка?
– Тут рассеивание французской заразы, – отрывисто бросила она своему любимцу. Не дочитав до конца книгу, приказала арестовать крамольца – Радищева, а такожде назначить следствие, кое было поручено главному следователю, Степану Шешковскому. Через три дни, в присутствии Безбородко, Храповицкого и Мамонова, она говорила в крайнем раздражении:
– Я не понимаю, чего не хватало оному сорокалетнему отцу семейства! Естьли память мне не изменяет, по возвращении из Лейпцига, Радищев сразу же был направлен служить протоколистом в Сенат – заниматься судебными делами. Потом он поступил на службу коллежским асессором в Коммерц-коллегию…
Она оглянулась на присутствующих секретарей.
– Президентом коей, – подсказал Безбородко, не без намека, – был брат княгини Екатерины Дашковой – Александр Романович Воронцов.