Светлейший князь повёл царицу и императора вниз, к пристани. Там они сели на лодку и отплыли к Севастополю и к новому флоту. Остальные последовали за ними на второй шлюпке. Они прошли прямо под носами трёх 66-пушечных линейных кораблей, а также двух 50-пушечных и десяти 40-пушечных фрегатов, которые салютовали императрице ещё тремя залпами. Матросы приветствовали её. Затем они высадились на берег у каменной лестницы, ведущей прямо к адмиралтейству, где Екатерина остановилась. Вокруг лежал новый город Севастополь, «прекраснейший порт, какой я видел», как писал Иосиф. Наконец и он исполнился восхищения: «Там стояли 150 кораблей… готовых ко всем превратностям моря». Порт защищали три батареи. В городе были дома, склады, две больницы, казармы. По оценке Кобенцля, скоро должны были быть закончены двенадцать линейных кораблей. Даже Иосиф признал их «очень хорошо построенными». Сегюру казалось невероятным, что Потёмкин выполнил всё это в такое короткое время. Там, где три года назад не было ничего, теперь всё было прекрасно устроено. «Следует отдать должное князю Потёмкину», – написала в тот день Екатерина в Париж Гримму. «Императрица, – отметил Иосиф, – в полном восторге… Князь Потёмкин в настоящий момент всесилен и доволен больше, чем можно вообразить».
Оба цезаря и князь размышляли о войне. Екатерине и Потёмкину казалось, что теперь они могут с ходу разбить турок. Императрица спросила Нассау, считает ли он её корабли равными тем османским, которые он видел у Очакова. Нассау ответил, что русские суда могли бы положить турецкий флот себе в карман. «Как вы думаете, осмелюсь ли я на это?» – улыбнулась она де Линю с леденящей игривостью. Россия готова к войне, «непрестанно» говорил де Линю Потёмкин. Если бы не Франция, «мы бы начали немедленно».
«Но ваши пушки, ваши военные запасы…» – пытался обуздать его де Линь от имени своего императора.
«Всё уже здесь, – ответил светлейший князь. – Мне достаточно приказать ста тысячам солдат: марш!»
Екатерина сохранила достаточно рассудительности, чтобы через Булгакова передать султану успокоительную ноту. Ни она, ни Потёмкин не были так воинственны, как казалось. И всё же можно понять, чем было вызвано убеждение «карманных посланников», Блистательной Порты и европейских правительств в том, что Россия уже грызёт удила [27].
Екатерина удалилась, чтобы наедине обсудить с находившимся под сильным впечатлением императором сроки предстоящей войны. Потёмкин, подчёркивая свой полуцарский статус, присоединился к ним. Иосиф, ссылаясь на Францию и Пруссию, призывал к осторожности. Фридрих-Вильгельм Прусский (Фридрих Великий скончался в 1786 году) «слишком посредствен», чтобы остановить их, заявила Екатерина. Франция будет делать «много шума», согласился Потёмкин, но «в конце концов возьмёт себе кусок пирога» – она захочет в этом дележе проглотить Египет и Кандию (Крит). Кроме того, угрожающе добавила императрица, «я так сильна, что достаточно и того, что вы этого не предотвратите». Иосиф, боясь остаться не у дел, заверил собеседников, что они могут рассчитывать на Австрию [28]. Никто из них не подозревал, что в это самое время тот же спор – война или мир – кипел на другом берегу моря, на расстоянии дня плавания, в диване Высокой Порты. Константинопольская canaille [чернь, сброд (фр.). – Прим. перев.] требовала войны, а по улицам шли тысячи солдат, направляясь к крепостям на Чёрном море и на Балканах.
Иосиф пригласил дипломатов прогуляться вокруг Севастополя и без посторонних обсудить загадку Потёмкина. Способность этого экзотического чудака так много сделать ставила императора в тупик. В Потёмкине «необыкновенно деятельный дух», – сказал он Нассау. «Несмотря на его странности, – заявил Иосиф Сегюру, – этот уникальный человек» не только «полезен, но и необходим» для управления таким варварским народом, как русские. Иосифу очень хотелось найти подвох, и он предположил в разговоре с Нассау, командовавшим на море, что корабли не готовы к плаванию. «Они готовы и полностью вооружены», – ответил паладин. Иосифу наконец пришлось признать поражение: «По правде говоря, нужно приехать сюда, чтобы поверить тому, что я здесь вижу» [29].
Нассау и де Линь уехали в сопровождении казаков и татар осматривать Партенит и Массандру – поместья, подаренные им князем. В Партените, владении де Линя, предположительно находился когда-то храм Артемиды, где была принесена в жертву Ифигения. Де Линь был так тронут, что посвятил Потёмкину стихотворение. Гости также посетили развалины древнего города Херсонеса [30].
25. Амазонки
Assemblage e´tonnant des dons de la nature
Qui joignez la ge´nie a` l’aˆme le plus pure
De´licat et sensible a` la voix de l’honneur
Tendre, compatissant, et rempli de candeur
Aimable, gai, distrait, pensif et penseur sombre
De ton charmant, ce dernier trait est l’ombre
Apprends-moi par quel art, tout se trouve en ta teˆte?[108]
Когда император направился с инспекцией в Балаклаву, ему навстречу выехала целая рота амазонок. Иосиф был поражён их представлением, которое как нельзя лучше демонстрировало потёмкинское режиссёрское мастерство. В Балаклаве располагалась греческая, или албанская, военная колония, и гречанки уже обзавелись не только современными пистолетами, но и неоклассическим костюмом – нагрудными доспехами и мантиями. Амазонок представляли девушки-албанки, все как на подбор «красавицы», если верить де Линю. На них были юбки из малинового бархата, обшитые золотым галуном и золотой бахромой, зелёные бархатные куртки, тоже украшенные золотым галуном, тюрбаны из белой дымки с блёстками и белыми страусиными перьями. Девушки вооружились до зубов: «мушкеты, штыки, копья, амазонские нагрудные доспехи, грациозно уложенные длинные волосы». Эта затея родилась в беседе Екатерины и Потёмкина – незадолго до поездки, ещё в Петербурге, они обсуждали сходства между современными и античными греками. Он нахваливал отвагу своих греческих воинов и их жён. Екатерина, не будучи феминисткой, сомневалась, что от жён есть какой-то прок. Князь решил доказать ей обратное[109].
Неуклюжий император был так восхищён этим зрелищем, что наградил предводительницу амазонок, девятнадцатилетнюю красавицу и жену капитана Елену Сарданову, отнюдь не царственным поцелуем в уста. Затем он умчался обратно на встречу с императрицей. Екатерина познакомилась с потёмкинскими амазонками во время своей следующей остановки – в греческом селении Кадыковка, где она шествовала по аллее из лавровых, апельсиновых и лимонных деревьев. Потёмкин сообщил ей, что амазонки готовы продемонстрировать своё стрелковое мастерство. Но Екатерине, вероятно, уже прискучили военные демонстрации, и она отказалась. Вместо этого она обняла Сарданову, пожаловала ей бриллиантовый перстень стоимостью 1800 рублей и 10 000 рублей для её войска [1].
Амазонки присоединились к другим сопровождающим Екатерины – татарам, казакам и албанцам, которые оставались с ней до конца поездки. Императорская процессия, должно быть, представляла собой удивительное зрелище, когда катила по плодородному, скалистому юго-восточному побережью Крыма, любуясь на райские сельские пейзажи и потёмкинские виноградники. «Дороге в Византий» сопутствовал успех, и в этой благостной атмосфере цезари позволили себе расслабиться и отдохнуть. Иосиф даже признавался, что Потёмкин вынуждал его дожидаться встречи в приёмной, словно он был обычным придворным, но, тем не менее, император не мог сердиться на этого необыкновенного человека – неожиданные перемены были в характере дерзкого Габсбурга [2].
Покачиваясь в карете, Екатерина и Иосиф обсуждали темы, которые волнуют всякого главу государства. Де Линь устроился между ними и, задремав, сквозь сон слышал, как один из монархов произнёс: «У меня тридцать миллионов подданных мужеского полу», а второй признался, что властвует лишь над двадцатью миллионами. Кто-то из собеседников интересовался: «Покушался ли кто-нибудь на вашу жизнь?» Они обсуждали условия союза между своими империями. «Что же нам делать с этим проклятым Константинополем?» – спрашивал Иосиф Екатерину [3].
В Кафе, старом рабовладельческом порту, который Потёмкин переименовал в Феодосию, князь сыграл с Сегюром одну из своих шуток. Когда путешественники поутру забирались в свои кареты, Сегюр столкнулся с прелестной юной черкешенкой в народном платье. Он побледнел: девушка была точной копией его жены. «Я на мгновение подумал, что из Франции прибыла ко мне мадам Сегюр. В стране чудес воображение не знает границ». Девушка исчезла. Вместо неё явился сияющий Потёмкин: «Разве сходство не безупречное?» – спросил он Сегюра, добавив, что видел в палатке посла портрет его жены. «Полное и невероятное сходство», – отвечал поражённый супруг. «Что ж, батюшка, – сказал Потёмкин, – эта юная черкешенка принадлежит человеку, который позволит мне распоряжаться ею как вздумается, и когда вы прибудете в Петербург, то я подарю её вам».
Сегюр попытался отказаться, потому что его жене вряд ли пришёлся бы по нраву такой романтический жест. Потёмкин был задет этим и обвинил Сегюра в ложной учтивости. Тогда Сегюр обещал принять от князя любой другой подарок[110] [4].
Спутники отправились в путь по зелёным покатым холмам полуострова, осматривая потёмкинские парки, молочные фермы, стада овец и коз и его розовый «татарский» дворец в Карасубазаре[111]. По словам англичанки, которая посетила эти места десять лет спустя, это был «один из тех сказочных дворцов», которые возникают «словно по мановению волшебной палочки по секретному распоряжению Потёмкина, чтобы всех изумить и очаровать» [5].