Здесь гостям явился настоящий островок Англии. «Умелый Браун» сразу оценил бы английские парки – «купы величественных деревьев, широкие лужайки», ведущие к «рощам, и всё это восхитительное удовольствие спланировано нашим соотечественником Гульдом»; там же располагалась английская молочная ферма Хендерсона. Идиллия Потёмкина была бы неполной без настоящего английского чая. «Племянницы» Хендерсона, которых привёз Иеремия Бентам, привлекли внимание искушённого де Линя: «два небесных создания в белых одеждах» встретили и усадили гостей за стол, усыпанный цветами, «на который они поставили масло и сливки. Это напомнило мне описания завтрака из английских романов». Иосифу предложили осмотреть казармы и солдатские полки, но, несмотря на это, он остался разочарованным. «Нам пришлось карабкаться по горным дорогам, – ворчал он в письме фельдмаршалу Ласси, – только чтобы увидеть козла, ангорскую овцу или жалкое подобие английского парка» [6].
Потёмкин устроил feu d’artifice [фейерверк (фр.). – Прим. перев.], который произвел впечатление даже на этих уставших от салютов высокопоставленных персон. Во время банкета в небо взлетели двадцать тысяч больших ракет, и над горами дважды зажглись вензели императрицы из пятидесяти пяти тысяч огней. В английских парках было светло, как днём. Иосиф сказал, что никогда не видел ничего восхитительнее, и мог лишь поражаться могуществу Потёмкина, который способен воплотить в жизнь всё, что ему захочется, невзирая на цену, и Российскому государству, где всё это было возможно: «Мы в Германии или Франции никогда не решились бы затеять то, что совершается здесь… Здесь человеческая жизнь и труд ни во что не ставятся… Хозяин приказывает, раб повинуется» [7].
Когда они вновь вернулись в Бахчисарай, мысли придворных-космополитов вновь обратились к татарским девушкам. Де Линь, который в пятьдесят лет чувствовал себя моложе, чем в тридцать, более не мог сдержать любопытства. «Какой толк гулять по великолепному саду, если не позволено полюбоваться цветами? Прежде чем я покину Крым, я должен увидеть хоть одну татарскую девушку без чадры». Он попросил Сегюра присоединиться к нему в этой затее, и вместе они отправились на поиски. Вскоре им встретились три девушки, занятые стиркой; их чадры лежали на земле неподалёку. «Но увы, – сокрушался Сегюр, – ни одна из них не блистала красотой». Напротив. «Боже правый! – воскликнул де Линь. – Прав был Магомет, когда велел им закрывать свои лица». Женщины с криками убежали, а за любителями подглядывать погнались татары, изрыгая проклятия и швыряя в них камни.
На следующий день за обедом Екатерина была молчалива, а Потёмкин угрюм – вероятно, оба чрезвычайно устали. Де Линь решил развеселить их рассказом о своих проказах. Царица вознегодовала: «Господа, подобные шутки – дурной тон». Покорив эти земли, она повелела относиться к исламу с уважением. Татары отныне были её подданными и находились под защитой императрицы. Если бы её подчинённые вели себя так же ребячливо, то понесли бы заслуженное наказание [8].
Даже императора охватило сладострастное настроение. Екатерина позволила Иосифу, де Линю и Сегюру (вероятно, в утешение после выговора) присутствовать на её аудиенции, данной принцессе из рода Гиреев. Но далёкая правнучка Чингисхана разочаровала их. «Из-за густо намазанных бровей и накрашенного лица она напоминала фарфоровую статуэтку, и даже её красивые глаза не спасали положение», – писал Сегюр. «Я бы предпочёл какую-нибудь из её прислужниц», – признался Иосиф Ласси. Император был настолько пленён красотой черкесских женщин, что даже решил купить одну из них[112] –странная идея для образцового правителя эпохи Просвещения: лейтенант Цирули получил от него некую сумму, чтобы отправиться на Кубань и приобрести «хорошенькую черкешенку». Потёмкин одобрил это предприятие. Правда, исход его нам не известен. Как бы то ни было, Иосиф привёз с собой в Вену шестилетнюю черкесскую девочку (вероятно, уже другую), которую выкупил у работорговца [9]. При крещении она получила имя Элизабет Гулеси, при дворе ей дали достойное образование, и согласно завещанию Иосифа она получала пенсион в 1000 гульденов в год – немалая сумма по сравнению с пенсионом Моцарта, которому в 1787 году выплатили лишь 800 гульденов. Позднее она вышла замуж за мажордома некоего аристократа, и следы её затерялись.
Второго июня в степях у Кизикермена их императорские величества наконец расстались. Иосиф отправился в Вену, Екатерина – в Москву. Восьмого июня императрица прибыла в Полтаву – место, где Пётр I одержал победу над войсками шведского короля Карла XII. Потёмкин воспроизвёл ход этого сражения и срежиссировал «живую движущуюся картину», как выразился Сегюр, «почти всамделишную», с участием пятидесяти тысяч солдат, исполнявших роли русских и шведов. Глаза Екатерины, наследницы Петра, сияли от гордости. Затем светлейший князь вручил ей жемчужное ожерелье, то самое, которое он показывал Миранде. В ответ Екатерина составила похвальную грамоту, где перечислила все потёмкинские достижения на юге страны, пожаловала ему сто тысяч рублей и новый титул: отныне его называли «князь Потёмкин-Таврический»[113].
«Папа, – пишет она ему девятого июня, – …надеюсь, что ты меня отпустишь завтра без больших обрядов». На следующий день, подъехав к Харькову, утомлённые партнёры расстались. В Москве Екатерина в сопровождении Браницкой, «котёнка» Скавронской и своих «карманных министров» встретилась со своими внуками Александром и Константином. Когда двадцать второго июля она прибыла в Царское Село, все участники этого волшебного путешествия «вынуждены были вернуться к скучным политическим делам» [10].
Самыми докучливыми из этих дел были непрекращавшиеся обвинения Потёмкина в том, что он обманывает Екатерину, – клеветнические слухи о «потёмкинских деревнях». Едва императрица вернулась в Петербург, как «карманных министров» тут же подвергли расспросам потёмкинские критики: они желали узнать, существуют ли в действительности Херсон, Севастополь, стада скота и черноморские флотилии. Само выражение «потёмкинские деревни» придумал человек, который никогда не бывал на юге и тем более не видел результатов работы Потёмкина своими глазами.
Уже в 1770-х начали распространяться злобные сплетни о том, что на самом деле Потёмкин ничего не добился в южных землях. Это оказалось явной ложью, поэтому теперь его недруги и недоброжелатели Российской империи нашёптывали друг другу, что всё показанное им – колоссальный мошеннический трюк. Ожесточённый саксонский посол Георг фон Гельбиг, которого не взяли в путешествие, пустил в оборот фразу «Potemkinsche Doörfer» – «потёмкинские деревни». Эта метафора политической фальсификации оказалась столь удачной, особенно для России, что вошла в обиход и приобрела значение «подделка, показуха, фальшивое достижение». Гельбиг не ограничился использованием своей остроты в дипломатических депешах: в 1790-е годы он опубликовал биографические статьи о Потёмкине в гамбургском журнале «Минерва», и их с интересом прочли враги Российского государства. Позднее эти статьи были собраны в монографию и изданы в Германии в 1809 году, а затем вышло дополненное издание на французском и английском языках. Именно эти тексты стали основой для исторического образа Потёмкина – такой же несправедливой фальсификации, каковой объявлялись его деревни. Подобный образ не подходил светлейшему князю, но эту грязь отмыть не удалось [11].
История о «потёмкинских деревнях» повествовала о круизе по Днепру: Гельбиг заявлял, что местные сёла представляли собой лишь муляжи – раскрашенные картонные фасады, – которые везли вдоль реки вслед за процессией, и императрица могла созерцать их пять или шесть раз. Гельбиг писал, что тысячи крестьян заставляли покидать свои дома в глубине страны и ночью привозили на берега реки вместе со скотом, чтобы к утреннему прибытию императрицы всё было готово – тысячи деревень опустели, наступил голод, и много людей погибло. А иностранцы попросту ежедневно видели одних и тех же крестьян.
Идея «потёмкинских деревень» возникла за несколько лет до этой поездки. Когда в 1782 году Кирилл Разумовский посетил Херсон, само существование города стало для него «приятным удивлением» – по всей видимости, его предупреждали о том, что вся эта затея – лишь мираж [12]. В Петербурге всем иностранцам, которые собирались поехать в южные земли, сообщали, что Потёмкин вводит их в заблуждение: за год до путешествия Екатерины леди Крейвен писала, что «завистники Потёмкина» уверяли её, что в Крыму нет воды – «он разместил своё правительство в Тавриде и командовал оттуда войсками, что породило злокозненные ложные слухи о его новой стране… они распространялись с целью получить свою долю похвалы, которая по праву причитается лишь ему» [13]. Приближённые наследника и другие завистливые придворные годами рассказывали императрице, что Потёмкин просто выдумывает свои достижения. Перед отъездом Екатерины Гарновский сообщил князю о новой клевете, которую ей нашептали: якобы она увидит не настоящие строения, а лишь раскрашенные ширмы. В Киеве слухи стали распространяться ещё настойчивей. Очевидно, что Екатерина так стремилась отправиться в эту поездку не в последнюю очередь потому, что хотела всё увидеть своими глазами. Когда Потёмкин попытался задержать отправление из Киева, потому что не успел завершить все приготовления, она сообщила секретарю Храповицкому, что хочет поехать, «невзирая на неготовность» [14].
Рассказ о «потёмкинских деревнях» не находят никакого подтверждения ни в распоряжениях самого Потёмкина, ни в воспоминаниях очевидцев. Ясно, что он начал приготовления к визиту Екатерины ещё в 1784 году, поэтому нет причин подозревать, что всё это представление было срежиссировано за одну ночь: ещё тогда генерал Каховский отчитался, что для грядущего визита Екатерины построены новые дворцы и отремонтированы старые здания. Для себя Потёмкин строил путевые дворцы, но большинство дворцов Екатерины были постоянными: к примеру, херсонские резиденции простояли больше столетия. Ханский дворец в Бахчисарае надлежало «починить» и «перекрасить». На следующий год Потёмкин составил список усовершенствований, в которых нуждался Крым: в числе прочего он велел построить новые соляные магазины в Перекопе, по рекомендациям Гульда «насадить рай-дерево» и каштановые рощи в Кафе, а в Бахчисарае Каховскому поручил «большую улицу, где имеет быть въезд Ея Императорскаго Величества, застроить хорошими домами и лавками» [15]. Приказы отремонтировать уже существующие здания – это, пожалуй, единственные документы среди тысяч бумаг потёмкинского архива, которые могут служить косвенным свидетельством косметического приукрашивания действительности. О