едить его прибыть как можно ранее, дабы его таланты обращены были при открытии кампании в нашу пользу» [62].
Джонс исправно прибыл в Царское Село, но адмирал Сэмюэль Грейг и служившие на Балтийском флоте офицеры-британцы отказались служить вместе с известным дурной славой корсаром, так что Екатерина переправила Джонса в Елисаветград. Девятнадцатого мая 1788 года Потёмкин назначил контр-адмирала Павла Ивановича Джонеса командующим над одиннадцатью кораблями, при этом принцу Нассау осталась гребная флотилия [63]. Джонс был не единственным американцем, воевавшим под началом Потёмкина: Льюис Литтлпейдж, которого князь помнил по Киеву, служил шпионом польского короля в русской ставке. В битве за Лиман он командовал дивизионом канонерок. Князь также назначил командовать эскадрами у Нассау графа Дама, Бентама и ещё одного английского волонтёра, джентльмена из Ланкашира Генри Фэншоу, которого называл «Фенишем». «Подполковники Фениш и Бентам согласятся конечно быть на судах», – сообщал Потёмкин Мордвинову.
Эти трое, как и Нассау, оказались удачным выбором для флотилии, а вот два американца – не очень. Джонс плодил вокруг себя волнение и обиду: Фэншоу и Бентам не были очарованы «прославленным, но только дурной славой» Джонсом. Первый заявил, что «лишь близость неприятеля могла подвигнуть бы нас служить рядом с ним, и вовсе никакое соображение не могло бы заставить нас служить под его командой» [65]. Сегюр написал Потёмкину из Петербурга очень современное, хотя и лестное, письмо о Славе: «Я не предполагал, что после того, как я воевал в Америке вместе с храбрым Полом Джонсом, встречу его здесь, так далеко от дома, но Слава привлекает Славу, и я не удивляюсь, видя, как все, кто любит отличия… приходят, чтобы соединить свои лавры с вашими». Но при этом Сегюр предусмотрительно просил Потёмкина быть справедливым к Джонсу и никогда «не осуждать его, не выслушав» [66].
Двадцатого мая 1788 года Нассау увидел на лимане, близ Очакова лес мачт османского флота. «Нам есть чем заставить капудан-пашу поплясать», – похвалился он жене [67]. Он также поклялся де Дама, что в течение двух месяцев тот либо будет убит, либо получит Георгиевский крест [68].
Капудан-паша Гази Хасан-паша имел под командой восемнадцать линейных кораблей, около сорока фрегатов и несколько десятков галер – всего сто девять кораблей, значительно больше русского флота как по количеству судов, так и по тоннажу [69]. Сам капудан-паша, сын православного раба-грузина и перебежчик, действовавший в своё время на Варварийском берегу, был одним из лучших османских военачальников конца XVIII века, последним в традиции алжирских пиратов, часто приходивших на помощь султану. Этот «алжирский ренегат», легко узнаваемый по «красивой белой бороде», вырвался из чесменского ада, чтобы рвануться на защиту Стамбула; он подавлял в Египте восстания против султана и заслужил прозвище «Крокодил морских сражений» [70]. Он был кумиром стамбульской толпы. Леди Крейвен, посетившая его дом в 1786 году, поведала о великолепии его образа жизни и о щедро украшенном алмазами тюрбане его жены [71]. С собой он всегда водил ручного льва, ложившегося по его команде.
У Потёмкина вновь сдали нервы, и он спросил Екатерину, не следует ли ему эвакуировать Крым. «Когда кто сидит на коне, – ответила она, – тогда сойдет ли с оного, чтоб держаться за хвост». Потёмкин и сам скорее ждал от императрицы ободрения, а не приказа отступать из Крыма, и он получил желаемое [72].
Лиман, или днепровский эстуарий – это длинный, узкий и коварный залив, тянущийся на тридцать миль к западу и открывающийся в Чёрное море. В ширину он имеет восемь миль, а в устье – всего две. Южный берег, заканчивающийся узкой Кинбурнской косой, принадлежал России, но над устьем доминировали массивные укрепления османской крепости Очакова. Из-за огромной стратегической значимости Очаков был для русских основной целью первой кампании. Но он не мог быть взят, пока османы контролировали лиман. Более того, поражение в битве за лиман дало бы возможность туркам вновь атаковать Кинбурн, пройти вверх по течению пятнадцать миль до Херсона и затем, возможно, захватить Крым. План Потёмкина был завоевать господство на водах лимана и затем осадить могучий Очаков, взятие которого открыло бы путь между Херсоном и Севастополем, защитило Крым и дало доступ к дальнейшему продвижению по побережью. Исход зависел от принца Нассау-Зигена, контр-адмирала Джона Пола Джонса и Крокодила морских сражений.
Двадцать седьмого мая Потёмкин выступил с армией из Елисаветграда, в то время как капудан-паша стягивал свой флот. Утром седьмого июня капудан-паша двинулся вдоль лимана, прикрывая гребную флотилию военными кораблями. Это было красивое и внушительное зрелище: «лучше, чем бал в Варшаве, – решил Нассау, – и я уверен, что мы повеселимся не хуже, чем когда князь Сапега танцевал аллеманду». Нассау и де Дама показали друг другу портреты ждавших их дома женщин. Турки открыли огонь. Эскадра Джонса была задержана встречным ветром, а Нассау послал лёгкие запорожские «чайки» со своего левого крыла в атаку по всей линии. Турки в беспорядке отошли. Капудан-паша стрелял по собственным отступающим силам. Он был как-никак тем человеком, который решил в Стамбуле проблему ленивых пожарных тем, что швырнул четверых из них в огонь pour encourager les autres [для воодушевления других (фр.). – Прим. перев.].
Нассау и Джонс отправили каждый свои флотилии в погоню. Бентам, командовавший дивизионом из семи галер и двух канонерок, увидел триумф своей тяжёлой артиллерии, но от разрыва одной из пушек ему опалило брови [73]. Первая битва за лиман окончилась скорее ничьей, чем разгромом противника, но всё же начало было многообещающим.
«Это от Бога!» – воскликнул, обняв де Линя, светлейший князь, чья армия стояла лагерем у Новогригорьевска. Там он посвятил церковь своему покровителю святому Георгию [74]. Неожиданно для человека, известного своей ленью, потёмкинский метод командования был всеохватен и сочетался с глубоким проникновением в детали. Он контролировал манёвры флотилии, её построения и систему сигналов между кораблями и Кинбурнской крепостью. Для него на первом месте стояли нужды простых солдат: он приказал Нассау выдавать каждому ежедневно по порции eau de vie [букв. «живой воды» (фр.). – Прим. перев.] (то есть водки) и требовал, чтобы пища была всегда горячей, выдавалась всегда вовремя и, кроме овощного супа, включала по праздникам мясо. С наступлением лета солдаты должны были ежедневно мыться. Но самыми примечательными были его взгляды на дисциплину. «Я совершенно убеждён, – писал он, – что “человеческие чувства” благоприятно влияют на здоровье войск и качество службы. Чтобы преуспеть в этом, я рекомендую вам запретить битьё солдат. Лучшее средство – это точно и ясно разъяснить, что сделано». Современники видели в гуманности и щедрости Потёмкина к своим подчинённым безумное и опасное небрежение. В Королевском флоте и полвека спустя такое отношение сочли бы баловством [75].
Нассау и Джонс стали злейшими врагами: бесшабашный паладин был не в восторге от осторожного стремления Джонса сохранять свои корабли, а сам Джонс считал, что Нассау ненавидит его из-за того, что он «вызволил его из беды, в которую он сам себя впутал» [76]. Оба жаловались друг на друга князю, а тот старался поддерживать мир, втайне держа сторону Нассау. «Одному вам, – писал он два дня спустя, – я приписываю эту победу» [77]. Но при этом он указал Нассау помириться с Джонсом: «умерьте несколько свой благородный пыл» [78].
Шестнадцатого июня Крокодил решил разорвать патовую ситуацию и ввёл в лиман весь свой флот, включая линейные корабли. «Ничто не представило бы более грозного строя, чем эта линия, протянувшаяся от берега до берега», – писал Фэншоу. Суда расположились так близко, что он не видел даже промежутков между их парусами. Атака выглядела неминуемой. Ночью, после подхода ещё двадцати двух русских канонерок, Нассау собрал военный совет. Джонс заявил: «В ваших глазах я вижу души героев», – но рекомендовал осторожность. Нассау потерял терпение, сообщил американцу, что тот может, если ему угодно, оставаться со своими кораблями позади, и приказал нанести на рассвете упреждающий удар. Каждый из двух адмиралов теперь вёл собственную войну.
Де Дама со своими галерами, плавучими батареями и бомбардирскими судами возглавлял атаку на правом крыле, а Бентам и Фэншоу при поддержке кораблей Джонса «Владимир» и «Александр» атаковали медлительные турецкие линейные корабли. Турки двигались навстречу под звуки труб, звон цимбал и призывы к Аллаху, но, испуганные упреждающим ударом русских, вскоре попытались отступить. Флагманы их вице-адмирала, а затем и самого Гази Хасана сели на мель. На них набросились канонерки де Дама, но туркам огнём удалось потопить одно из мелких русских судов. Джонс, заметив мели, остановил свои линейные корабли. Эта предусмотрительность не прибавила ему друзей. Бентам, Фэншоу и прочие продолжили преследование на своих лёгких канонерках. Pièce de résistance [высший успех (фр.). – Прим. перев.] настал в полдень, когда де Дама удалось уничтожить флагман Крокодила. Его взрыв был «величественным зрелищем», вспоминал Фэншоу. «Алжирский ренегат» продолжал командовать с ближайшей косы. С наступлением ночи молодые англичане ускорили погоню. Турки отошли под защиту пушек Очакова, оставив позади два погибших линейных корабля и шесть канонерок.
Ночью старый Крокодил повёл назад корабли, с которыми проиграл битву, но когда они проходили мимо Кинбурнской косы, с устроенной там как раз на такой случай батареи открыл огонь Суворов. Два линейных корабля и пять фрегатов, пытаясь уклониться от бомбардировки, наскочили на мель. В лунном свете они ясно выделялись. Во время возникшей паузы Джонс совершил скрытную разведку и написал мелом на корме одного из кораблей: «Сжечь. Пол Джонс, 17/28 июня». Джонс, Бентам и Дама собрались на флагмане у Нассау. Между адмиралами снова случился спор. «Я не хуже вас знаю, как захватывать корабли!» – кричал Нассау. «А я доказал, что способен захватывать корабли не только у турок», – многозначительно ответил Джонс. Такие замечания и создавали ему врагов, готовых на всё, чтобы уничтожить его [80].