С другого берега Чёрного моря тоже пришли добрые вести. Тридцатого сентября генерал-майор Герман разгромил двадцатипятитысячную турецкую армию и пленил Батал-пашу. «А мы не потеряли сорока человек!» – писал Потёмкин Безбородко [104]. Ближе к себе он приказал взять Килию, крепость на Дунае. Первая попытка провалилась, так как де Рибас ещё не успел уничтожить Дунайскую флотилию турок. Потёмкин предпринял второй штурм, и восемнадцатого октября 1790 года Килия пала [105]. Два дня спустя де Рибас прорвался в Дунай и взял Тульчу и Исакчу, продвигаясь вверх, к могучему Измаилу. Князь доверял де Рибасу и восхищался им. «Я ж, имея вас на месте, – писал он, – отдаю в полное ваше разсмотрение, что полезным найдете производить в действие» [106]. К концу ноября весь нижний Дунай до Галаца был его – кроме Измаила. Потёмкин решил брать крепость. «Я сделаю попытку на Измаил, – сказал он, – но я не желаю терять и десяти человек» [107].
Далеко на Западе Ришелье, Ланжерон и сын принца де Линя Шарль обедали в Вене, собираясь поворчать о бездеятельности Потёмкина, и узнали о поражении Батал-паши и начале осады Измаила. Тогда они бросились обратно в Бендеры, под знамёна Потёмкина. «Прошу вашу светлость позволить мне вернуться в армию перед Измаилом», – писал ему Ланжерон [108]. Ни одна горячая голова не хотела пропустить штурм – эту вершину военной карьеры Потёмкина и один из самых кровавых дней столетия.
30. Кровавое море: Измаил
Все то, чем леденит и мысль и тело
Глухих легенд причудливая тьма,
Что даже бред рисует нам несмело,
На что способен черт, сойдя с ума;
Все ужасы, которые не смела
Изобразить фантазия сама, –
Все силы ада здесь кипели страстью,
Разнузданные в буре самовластья.
Двадцать третьего ноября 1790 года примерно тридцать одна тысяча русских солдат под предводительством генералов Ивана Гудовича, Павла Потёмкина и Александра Самойлова, а также флотилия, возглавляемая генерал-майором де Рибасом, подошли к упрямому Измаилу. Был конец года, болезни грозили скосить голодную армию. Только смелый и одаренный де Рибас был готов к штурму. Остальные три генерала все никак не могли договориться между собой. Никто из них не обладал достаточным авторитетом, чтобы штурмовать практически неприступную крепость [1]. Измаил стоял в природном амфитеатре, защищенный 265 пушками и 35 000 солдат, то есть вполне полноценной армией среднего размера. Полукругом его окружали крепкие стены, глубокие рвы, связанные друг с другом башни, отвесные скалы, а с другой стороны тёк Дунай. Французские и немецкие инженеры недавно усовершенствовали его «великолепную» защиту [2].
Потёмкин наблюдал за развитием событий из Бендер, потому что не хотел, чтобы пострадал престиж всей российской армии, если бы Измаил не пал [3]. Князю не казалось, что в столь серьезный момент нужно жить строже. Напротив, он продолжал страдать от пресыщения изобилием на женском фронте. Его страсть к княжне Долгорукой утихла. Восходящая звезда госпожа де Витт оставалась с ним. Говорили, что к нему также едет графиня Браницкая, а «г-жа Л.» – жена генерала Львова – «должна немедленно приехать и везёт с собою молоденькую девушку, лет пятнадцати или шестнадцати, прелестную, как амур» – куртизанку и новую «жертву» князю, писал хорошо осведомленный, хотя и враждебно настроенный свидетель [4]. Князь казался таким же сибаритом, как и всегда. Он был «очарован», когда Ришельё, Ланжерон и молодой де Линь прибыли в Бендеры, но не упомянул, собирается ли штурмовать Измаил. Ланжерон спросил об этом, но никто не «раскрыл и рта». Втроем они присоединились к армии, стоявшей под Измаилом [5].
Генералы под Измаилом, как и большинство историков после них, не знали, что князь уже решил: командиры не в состоянии взять город. Поэтому он призвал того единственного, кто по его мнению был на это способен, – Суворова. «Боже, подай вам свою помощь, – пишет Потёмкин Суворову 25 ноября и добавляет: – Много там равночинных генералов, а из того выходит всегда некоторый род сейма нерешительного». Князь пишет Суворову, что считает город со стороны реки слабее, и рекомендует отправить туда только двоих: «Рибас будет вам во всем на помогу и по предприимчивости и усердию; будешь доволен и Кутузовым». По обоим пунктам будущие поколения соглашаются с суждением Потёмкина. «Остается предпринять с помощью Божией на овладение города» [6]. Суворов незамедлительно отправился в Измаил.
Стоявший под крепостью лагерь был отличной иллюстрацией российского административного хаоса и неумения управлять. Князь приказал артиллерии стрелять и потребовал взятия города «любой ценой» [7]. Двадцать пятого ноября (в тот же день, когда Потёмкин призвал Суворова) Гудович возглавил неуверенный военный совет, на котором штурма потребовал только де Рибас, остальные же колебались. Де Рибас обратился к князю, который тайно ответил ему 28 декабря, что Суворов уже едет к ним и скоро «все трудности будут сметены». Второго декабря Гудович провел еще один военный совет и дал приказ отступать. Де Рибас был вне себя от ярости. «Всё кончено» [8], – разочарованно пишет один из русских офицеров своему другу. Артиллерийские припасы снова упаковали, войска начали отступать. Де Рибас снова обратился к князю, а его флотилия отошла к Галацу [9].
В Бендерах Потёмкин по-прежнему сохранял беззаботный вид и предавался разгулу, не рассказывая никому, что Суворов скоро приедет взять на себя командование. Говорят, что когда Потёмкин играл в карты со своим «гаремом», госпожа де Витт, будто бы предсказывая его судьбу, сообщила ему, что Измаил будет взят через три недели. Потёмкин со смехом отвечал, что у него есть более надежный способ, чем гадание, – Суворов, – как будто эта идея только что пришла ему в голову за картами. Светлейший князь любил играть в подобные игры со своими доверчивыми придворными – но у его скрытности были и иные причины. Он хвастался Екатерине, что умеет скрывать свои настоящие намерения не только от врагов, но и от собственных придворных. «Не кажут никогда того ножа, которым хотят кого зарезать, – написал он однажды. – Скрытность такая – душа войны» [10].
Когда новость о том, что Гудович отводит войска, достигла князя, он ответил ему с большой долей сарказма и отправил командовать Кавказским и Кубанским войсками: «…вижу я трактование пространное о действиях на Измаил, но не нахожу тут вредных для неприятеля положений. Канонада по городу, сколько бы она сильна ни была, не может сделать большого вреда. А как Ваше Превосходительство не примечаете, чтоб неприятель в робость приведен был, то я считаю, что сего и приметить невозможно. Конечно, не усмотрели Вы оное в Килии до самой ея сдачи, и я не приметил также никакой трусости в Очакове до самого штурма. Теперь остается ожидать благополучного успеха от крайних средств, которых исполнение возложено от меня на Г[осподина] Генерал-Аншефа и Кавалера Графа Александра Васильевича Суворова Рымникскаго» [11]. Потёмкин знал, что «пересуворить Суворова» невозможно.
Прибыв под Измаил, граф Суворов-Рымникский развернул отступавшие войска и вызвал флотилию де Рибаса обратно. Суворов, похожий больше на «татарина, чем на генерала европейской армии», прибыл в лагерь второго декабря, сопровождаемый только казаком-ординарцем [12]. Несмотря на особенности своего поведения (или, возможно, благодаря им), Суворов пел по ночам, ел на полу в неурочное время и катался голым по земле – он внушал доверие. Он перестроил артиллерийские батареи, приказал готовить лестницы и фашины для штурма рвов, начал обучать солдат тому, как взбираться на стены. Светлейший князь с нетерпением ожидал в Бендерах – но намеренно оставил Суворову небольшой путь для отступления, если бы тот решил, что Измаил действительно невозможно взять. Это было не актом неверия, а простым напоминанием Суворову о том, что не стоит рисковать русскими людьми и авторитетом армии, если штурм окажется невозможен. В конце концов, турки действительно верили, что Измаил неприступен [13].
Седьмого декабря к крепости был отправлен трубач с ультиматумом от Потёмкина и Суворова, в котором говорилось, что Измаил должен сдаться, дабы, по словам Потёмкина, не проливать «кровь невинную жён и младенцев» [14]. Суворов был более прямолинеен: если Измаил станет сопротивляться, пощады не будет [15]. В ответ турки демонстративно прошли парадом по крепостным стенам, уже украшенным флагами. По словам Ришельё, это было «великолепное зрелище множества красиво одетых людей» [16]. Сераскир попросил о десятидневной отсрочке, но Суворов отказался следовать этой тактике. Де Рибас планировал штурм. После военного совета девятого декабря Суворов приказал штурмовать Измаил со всех сторон: шесть колонн наступали с суши и четыре – с другого берега Дуная. «Завтра, – объявил он своим войскам, – либо нас, либо турок похоронят в Измаиле» [17]. Сераскир, который считал себя уже похороненным, отвечал: «Дунай остановит свое течение и небо упадет на землю, прежде чем падет Измаил» [18].
В три часа утра одиннадцатого декабря небо действительно упало на землю. Началась массированная бомбардировка крепости, а затем сигнальная ракета возвестила о начале штурма. Турецкая артиллерия ответила убийственным огнем. Ланжерон потом вспоминал, что штурм Измаила был «ужасным и захватывающим зрелищем», стены были объяты пламенем [19]. Де Дама, командующий колонной, атаковавшей город с другого берега Дуная, одним из первых взобрался на стены: как и говорил Потёмкин, речная сторона оказалась слабее. С другой стороны первые две колонны уже ворвались в город, но отряд Кутузова дважды был отброшен назад с ужасными потерями. Говорят, что Суворов отправил ему записку с поздравлениями по поводу взятия Измаила и назначил его губернатором. Это вдохновило Кутузова броситься на стены в третий раз, оказавшийся успешным. Священник, размахивавший крестом, от которого отскакивали пули, привел резерв. К рассвету все колонны поднялись на крепостной вал, но некоторые ещё не спустились в город. Русские ворвались в Измаил «как взбесившийся горный поток». Рукопашный бой между 60 000 вооруженных солдат достиг самой кровавой стадии: даже после полудня было непонятно, кто одержит верх [20].