Измаил представлял собой кровавый ужас Дантова ада. Русские кричали «Ура!» и «Да здравствует Екатерина!», турки отступали. Русских обуяли жажда разрушения, кровавое безумие, желание убивать всех на своем пути. «Началась ужасная бойня, – вспоминал граф де Дама. – Сточные канавы окрасились в красный цвет. Не щадили ни женщин, ни детей». Русских не останавливали детские крики. Из здания выбежал турок и направил ружье на де Дама, но оно не выстрелило, и «несчастный» был на убит на месте.
Из подземных конюшен вырвались четыре тысячи татарских лошадей, которые теперь скакали по мертвым и умирающим, безумными копытами раздирая человеческую плоть и дробя черепа до тех пор, пока их самих не убивали. Сераскир и 4000 человек по-прежнему защищали бастион под зеленым флагом. Уже перед самой сдачей английский моряк на русской службе попытался взять в плен турецкого генерала, но застрелил его и тут же был пронзен пятнадцатью шпагами. Это привело к тому, что русские перешли к смертельной оргии, методично прокладывая себе путь через все четыре тысячи турецких солдат, из которых не выжил никто.
Турки ждали своей смерти со смирением, которого Ришельё никогда не видел до этого. «Не буду даже пытаться изобразить этот ужас, при воспоминании о котором кровь до сих пор стынет в жилах», – вспоминал Ришельё. Ему удалось спасти десятилетнюю девочку, лежавшую в крови возле четырех женщин с перерезанными горлами. Двое казаков собирались убить и её, но Ришельё схватил девочку за руку и обнаружил, что «маленькая пленница не имеет ни одной раны, кроме царапины, вероятно, от сабли, зарубившей её мать». Татарский князь Каплан-Гирей и его пятеро сыновей, гордые потомки Чингисхана, сопротивлялись до самого конца: отец пал последним, окруженный телами храбрых сыновей.
Сопротивление постепенно сходило на нет, бойня напоминала макабрическую пантомиму. Пьяные от крови русские солдаты надевали на себя одежду жертв, как мужскую, так и женскую. Они раздевали своих жертв, перед тем, как их убить, чтобы сохранить их платье. Они грабили турецкие лавки, от чего аромат восточных специй распространялся в воздухе, полном криков умирающих. Казаков было не узнать; в париках и платьях они выгядели еще страшнее, чем обычно. По колено утопая в трупах и грязи, они грабили улицы, пропахшие специями и вонью внутренностей, размахивали кровавыми саблями и преследовали несчастных раздетых жителей; лошади с громким ржанием неслись по улицам, собаки лаяли, дети кричали.
В самой природе, кажется, война,
Как в разогретой зноем почве Нила,
Чудовищные формы породила.
Тела лежали такими огромными кучами, что Ланжерон оказался вынужден идти по ним. Ришельё, все еще держа девочку за руку, встретил де Дама, и им пришлось расчистить дорогу от тел, чтобы девочка могла идти с ними. Бойня продолжалась до четырех часов дня, и только тогда турки окончательно сдались.
И алый крест над полем засиял.
Не кровью искупленья он светился,
Нет – эта кровь по улицам текла,
Как от луны, от зарева светла.
Переживший осаду Измаила паша расстелил ковры на земле посреди разрушенной крепости и сел на них курить трубку так спокойно, будто находился в своем серале, а не был окружен телами убитых соотечественников. Так пал один из главных оплотов Османской империи [21]. Почти сорок тысяч человек были убиты в одном из самых крупных сражений века. На клочке бумаге, теперь пожелтевшей и, кажется, пахнущей порохом, Суворов написал Потёмкину: «Нет крепчей крепости, ни отчаяннее обороны, как Измаил, падший пред Высочайшим троном Ея Императорского Величества кровопролитным штурмом! Нижайше поздравляю Вашу Светлость» [22].
Князь был очень обрадован [23]. Он приказал салютовать из пушек в знак победы и сразу же написал Екатерине, отдав должное Суворову. Он отправил новость с братом нового фаворита, Валерианом Зубовым, который очень ему нравился. «Поздравляю тебя ото всего сердца с сим щастливым успехом», – ответила Екатерина. Враждебный князю Ланжерон возмущался, что человек, не пожелавший потерять десять тысяч человек месяцем раньше, теперь хвастал: «Что значит десять-двенадцать тысяч человек в сравнении с такой победой?» Потёмкин мог играть роль кровавого завоевателя, но о гораздо большем говорит то, что он даже не посетил Измаил, хотя собирался сделать это каждый день: он заболел, как часто происходило, когда спадало напряжение, но на самом деле просто не желал наблюдать это «ужасное зрелище», пусть даже и в роли победителя [26]. В конце концов он отправил вместо себя Попова. Он, конечно, радовался победе, но также был несказанно расстроен потерями русских – погиб его внучатый племянник полковник Александр Раевский, один из двух братьев, которые были «любимейшими племенниками»[147]. Скорее всего, он относился к взятию Измаила как к грязной, пусть и необходимой, и хорошо сделанной работе. Потёмкин был счастлив, что город пал, так как они с Екатериной надеялись, что это заставит турок заключить более выгодный для России мир. Рад он был и узнать, что когда новости дошли до Вены, принц де Линь был вынужден захлебнуться своими желчными словами о неспособности Потёмкина к военном делу [27].
Существует легенда о том, что, приехав в Яссы, Суворов на вопрос Потёмкина: «Чем могу я вас наградить за ваши заслуги?» – отвечал: «Нет! Ваша Светлость! Я не купец и не торговаться с вами приехал. Меня наградить, кроме Бога и Всемилостивейшей Государыни, никто не может!» Это легенда, но она вошла в историю как реальный факт[148]. Два оригинала не виделись до февраля и только писали друг другу высокопарные записки. Когда они оба почти одновременно прибыли в Петербург, Потёмкин продолжил хвалить и возвышать своего любимого командующего [28].
Светлейший князь перевёл армию на зимние квартиры и отправился в свою «столицу», Яссы. Когда свита приблизилась к городу, Ришельё заметил свет, поднимавшийся от города, – это в честь Потёмкина зажгли факелы. Но в Яссах князь не задержался [29].
Потемкин хотел вернуться в Петербург, как триумфальный главнокомандующий, одержавший победы на театре войны «на пространстве, почти четверть глобуса составляющем». Он не обладал леденящим душу воинственным нравом Суворова, но как стратег и командующий морскими и сухопутными войсками не проиграл ни одной битвы. В письме к Екатерине он не смог удержаться, чтобы не сравнить свои победы с победами Евгения Савойского и Фридриха Великого, но говорил также, что старается избежать греха гордыни после её «матернего совета после прошлой кампании». Он оглядывался на свою жизнь и благодарил Екатерину за расположение, которым она одаривала его с самой его юности. И завершает: «По принадлежности моей к тебе все мои добрые успехи лично принадлежат тебе».
Екатерина и Потёмкин не были стариками, но их молодость прошла. Они постоянно находились на взводе, а годы у власти сделали их своевольными и обидчивыми. Но они продолжали любить и оберегать друг друга. Осада Измаила измотала обоих. Партнеры обменивались письмами о состоянии здоровья. «Здоровье моё поправляется. Я думаю, что это подагра, которая перешла ко мне в желудок и кишечник. Я изгоняю её перцем и рюмкою малаги, которую пью ежедневно». Потёмкин и сам болел в Яссах, но когда услышал о нездоровье императрицы, согласился с тем, что хорошо лечиться малагой и перцем, и добавил: «Нужно держать всегда живот в тепле. Цалую Ваши ручки, моя кормилица» [30]. Потёмкин почти два года не был в Петербурге и спрашивал Екатерину, можно ли ему вернуться. «Крайне нужно мне побывать на малое время у Вас и весьма нужно, ибо описать всего невозможно», – пишет он ей из Ясс одиннадцатого января 1791 года. Вероятно, основным вопросом, который он хотел обсудить с ней лично, была Польша. «Дайте мне на себя посмотреть», – пишет он [31].
Императрица тоже хотела встретиться с князем и соглашалась, что «на словах говорить и писать, конечно, разнится», но просила ещё немного подождать. Часто это описывают как начало охлаждения отношения Екатерины к князю и её опасений, что по возвращении в Петербург он захочет сместить Зубова. Но из писем этого не следует, хотя, несомненно, между ними не всё было гладко. Потёмкина беспокоило нежелание Екатерины умиротворить Пруссию. Также от знал, что в столице пруссаки, поляки и их друзья, великий князь Павел и различные члены масонской ложи пытались оговорить князя, заявляя, что он хочет стать королем Польши. Потёмкин подозревал, что и Зубов плетет заговоры против него. Но он оставался уверен в своей вечной и «священной» связи с императрицей: «Я не сумневаюсь в Вашей непременной милости» [32].
Судя по поведению Екатерины, она не перестала питать нежные чувства к человеку, который был с ней почти всю жизнь. Напротив, она осыпала его дождём подарков и даже выкупила Таврический дворец за 460 000 рублей, чтобы заплатить его долги. Но при этом Потёмкин с удивлением обнаружил, что алмазы на присланном ему императрицей ордене Св. Андрея были поддельными и сделаны из кристаллов. Это явно свидетельствовало о забывчивости двора [33]. Она просила его подождать несколько недель на юге и не упускать шанса подписать мирный договор с турками после взятия Измаила. Падение крепости явно подкосило Стамбул [34].
Если бы с Портой был заключен мир, Россия могла бы позволить себе заняться польской проблемой – избранный на четыре года сейм готовил проект конституции, которая, как надеялись поляки, сделала бы из Польши сильное и жизнеспособное королевство, которое могло бы угрожать России. Потёмкин, управлявший российской политикой в отношении Польши и Порты, предлагал Екатерине заставить турок отдать Молдавию Польше и таким образом настроить поляков против Пруссии [35]. Но все зависело от турок. Теперь Британия с Польшей кидали им спасательный круг – «Очаковский кризис».
Еще до падения Измаила Тройственный союз планировал помешать расширению российских границ. До сих пор коалицией против России руководила Пруссия, и только благодаря непоследовательной дипломатии Фридриха-Вильгельма интересам России не был нанесен больший вред. Теперь антироссийскую коалицию возглавила Британия, преодолевшая кризис отношений с Испанией из-за спора о заливе Нутка, – причины на то были как коммерческими, так и политическими. Ухудшение отношений между Британией и Россией началось с подписания Екатериной декларации о вооруженном нейтралитете и истечения срока действия англо-российского торгового трактата в 1786 году – годом позже Россия заключила торговое соглашение с Францией. Это заставило англичан почувствовать, что они слишком зависимы от российских морских поставок и им стоит больше торговать с Польшей. Британию беспокоило победное шествие России по Восточной Европе, особенно после падения Измаила, которое давало русским надежду на заключение победного мира с турками. Премьер-министр Уильям Питт хотел создать «федеративную систему» альянсов с Польшей, Пруссией и другими странами, чтобы заставить Россию принять мирное соглашение, узаконивающее то положение вещей, которое было до войны. Если бы Россия не согласилась отдать Очаков и другие свои завоевания, с моря ее должен был атаковать королевский флот, а с суши – Пруссия. Казалось, Британия готова была начать войну, просто чтобы «сорвать перо со шляпы императрицы» [36].