Князь и императрица ликовали. Екатерина в знак праздника установила статую Фокса в Камероновой галерее, между Демосфеном и Цицероном. Потёмкин радостно хвастался униженному британскому дипломату Чарльзу Уитворту, что они с Екатериной «баловни судьбы». Очаковский кризис впервые поставил перед британцами восточный вопрос, но они пока не были заинтересованы в выживании «умирающего человека». До джингоизма было еще далеко. Сегодня, задним числом видно, что Потёмкин был неправ, склоняя Екатерину к перемирию. В тот момент его совет был разумным. Им просто повезло. Князь верил, что они с Екатериной родились под счастливой звездой. Он говорил англичанину: «Все, что нам нужно для успеха – желание его достичь» [42].
Бал-маскарад, который Потёмкин репетировал денно и нощно с момента возвращения, должен был ознаменовать победу России над Турцией, Пруссией и Британией. Екатерина и Потёмкин демонстративно устраивали праздник в честь Провидения. Слуги князя галопом разъезжали по Петербургу и раздавали приглашения:
Генерал-фельдмаршал князь Потёмкин-Таврический приглашает оказать ему честь визитом в понедельник, 28 апреля, в 6 часов в его дворец лейб-гвардии Конного полка на маскарад, который почтит вниманием Её Императорское Величество и Их Императорские Высочества[150] [43]
32. Карнавал и кризис
«Князь Потёмкин устроил вчера превосходное празднество, на которое я приехала в семь вечера, а уехала в 2 ночи…
Теперь пишу вам, дабы избавиться от головной боли».
В семь вечера 28 апреля 1791 года царская карета проехала вдоль классической колоннады Конногвардейского дома, освещённой сотнями факелов. Из кареты неспешно вышла императрица с богато украшенной диадемой и в русском платье с длинными рукавами. Шёл дождь. Потёмкин шагнул вперед, чтобы приветствовать Екатерину. Поверх темно-красного фрака он накинул кружевной черно-золотой плащ, расшитый бриллиантами. На князе было «столько бриллиантов, сколько только может поместиться на человека» [1]. Адъютант позади держал на подушке шляпу Потёмкина, такую тяжёлую от бриллиантов, что её едва ли можно было носить. Князь шел навстречу Екатерине между двумя рядами лакеев. Они были одеты в ливреи потёмкинских цветов: бледно-желтый с голубым и серебряным. Каждый лакей держал канделябр. Окутанный царственным сиянием Потёмкин опустился перед Екатериной на колено. Она приказала ему подняться. Он взял её за руку.
Раздавался невнятный рокот пятитысячной публики, больше заинтересованной в еде, чем в историческом моменте. Гости бросились к столам с бесплатной едой и напитками. Для карнавала установили качели, карусели и даже лавки, где выдавали костюмы. Однако в тот момент гости жаждали угощения. Князь приказал накрыть столы только после появления императрицы. Но дворецкий перепутал кареты и начал пир слишком рано. Едва не начался бунт. Екатерина помнила, как Великая французская революция сбросила династию Бурбонов, и толпа вызывала у нее нервозность. Ей показалось, что «почтенная публика» разбегается в панике, но люди всего лишь наполняли карманы едой, стремясь унести её домой [2].
Князь повёл свою императрицу к воротам дворца, который позже станут называть Таврическим. Дворец установил новые стандарты простоты и роскоши классицизма. «Всё было колоссально» – это послание читалось во всём. Строгий грандиозный фасад, спроектированный архитектором Иваном Старовым, символизировал мощь и величие Потёмкина. Галерея разделялась на два длинных крыла, поддерживаемых шестью дорическими колоннами. Пара вошла в вестибюль и проследовала вдоль цепочки встречающих в зал с колоннами, где Екатерину ожидали великий князь Павел с супругой и три тысячи гостей в костюмах.
«Вообразите, если сможете!» – подзадоривала Гримма Екатерина. Овальный зал был самым большим в Европе: 21 метр в высоту, 74,5 метра в длину и 14,9 метра в ширину. Его поддерживали два ряда из тридцати шести ионических колонн. «Поэзия колонн» делала тысячи гостей крошечными. В зале легко поместились бы пять тысяч человек. Пол из ценных пород дерева украшали «удивительно большие» белые мраморные вазы. На потолке висели многоступенчатые люстры из черного хрусталя, приобретенные у герцогини Кингстон. В обоих концах зала было два ряда французских окон [3]. Весь зал горел, словно в огне, освещённый главными люстрами и пятьюдесятью шестью маленькими люстрами с шестнадцатью свечами в каждой. Горели пять тысяч факелов. Духовой оркестр из трехсот человек, притаившихся в двух галереях, начал концерт написанных специально для этого случая хоровых песен.
Императрица не могла пропустить открывавшийся перед ней знаменитый Зимний сад. Он тоже был самым большим в Европе, его площадь в шесть гектаров равнялась всей остальной территории дворца. Огромный стеклянный коридор поддерживали колонны в виде пальм. По спрятанным в пальмах трубам бежала тёплая вода. Шедевр Уильяма Гульда представлял собой упорядоченные джунгли экзотических растений: «цветы, такие как гиацинты и нарциссы, мирты, множество апельсиновых деревьев». За зеркальными стенами скрывались большие печи[151]. В искусственных гроздьях винограда, связках груш и ананасов были спрятаны лампы и алмазы, чтобы создать впечатление сияния. В стеклянных шарах плавали серебряные и красные рыбки. На куполе было изображено небо. Беседку пересекали тропинки и холмики, ведущие к статуям богинь. Самым поразительным была «бесконечная перспектива». Сквозь светлый зал с колоннами Екатерина видела тропический зимний сад, а сквозь его стеклянные стены – английский сад, где «излучистые песчаные дороги пролегают, возвышаются холмы, ниспускаются долины, протягиваются просеки, блистают стеклянные водоемы» [4], павильоны и возвышенности спускаются к Неве. Тропический лес и заснеженные холмы – что из этого настоящее?
В центре Зимнего сада, под куполом инкрустированной бриллиантами ротонды возвышалась на алтаре статуя императрицы. Табличка у подножия скульптуры «Екатерина II – законодательница» работы Шубина гласила: «Матери моей родины и моей благодетельнице» [5]. Потёмкин проводил Екатерину на приподнятую веранду слева от зала с колоннами. Веранда была украшена персидскими коврами и выходила окнами в сад. Среди тропических растений танцевали кадриль две группы детей по двадцать четыре человека в каждой. Дети, по мнению Екатерины, были прелестнейшими в Петербурге. Детские костюмы небесно-голубого и розового цвета сплошь были осыпаны «драгоценностями со всего города и окраин». Мальчиков одели в испанские наряды, девочек – в греческие. В первой группе сложный балет, поставленный прославленным хореографом Ле Пиком, танцевал великий князь Александр, будущий император и победитель Наполеона. Великий князь Константин был во второй группе. «Ничего более восхитительного, необыкновенного и прекрасного быть не может», – писала позже Екатерина. После сам Ле Пик станцевал соло.
Когда стемнело, Потёмкин отвёл всю царскую семью в гобеленовую гостиную, где изображалась история Эсфири. Гости последовали за ними. Среди диванов и кресел сияло потёмкинское чудо: золотой слон в натуральную величину, украшенный изумрудами и рубинами. В основании слона помещались часы. Чернокожий погонщик в персидских шелках подал знак поднять занавес, и открылась сцена с амфитеатром и ложами. После двух французских комедий и балета парадом прошли все народы Российской империи, включая османских правителей крепости Измаил во всём азиатском блеске национальных костюмов. Пока гости наслаждались представлением, слуги в других залах зажгли ещё 140 000 ламп и 20 000 восковых свечей. К возвращению Екатерины зал с колоннами мерцал.
Князь за руку привёл Екатерину в Зимний сад. Когда они встали перед статуей в ротонде, он снова пал на колени и поблагодарил императрицу. Она подняла Потёмкина на ноги и нежно поцеловала в лоб в знак признания его деяний и преданности. Звучала ода Державина, посвященная победам светлейшего князя:
Гром победы, раздавайся!
Веселися, храбрый Росс! [6]
Потёмкин дал отмашку оркестру, и бал наконец начался. Екатерина играла в карты со своей снохой в гобеленовой гостиной, а затем отправилась отдыхать. У него были собственные покои во дворцах Екатерины, а у неё – в его дворцах. Их комнаты демонстрировали уютную интимность. Оба любили монументальные дворцы и крошечные спальни. Спальня Екатерины находилась в том же крыле, что и спальня Потемкина. Потолок в ней был расписан классическими символами изобилия, козами и пастухами. За настенным ковром скрывалась тайная дверь в прихожую, спальню и кабинет хозяина. Так партнеры могли посещать покои друг друга. Стены в строгой, удобной и светлой спальне князя были покрыты чистым шёлком[152]. Говорят, императрица иногда проводила здесь время, когда Потёмкин был дома. Она совершенно точно устраивала во дворце ужины [7].
В полночь Екатерина вышла к ужину в таком приподнятом настроении, что сорок восемь детишек снова станцевали кадриль. Покрытый золотом стол императрицы стоял в амфитеатре, где ранее играл оркестр. За четырнадцатью столами вокруг расселись сорок восемь вельмож. В других залах тоже стояли столы с закусками, освещаемые стеклянными бело-голубыми шарами. На одном из них находился огромный серебряный кубок, окруженный двумя исполинскими вазами герцогини Кингстон. Гостей обслуживали официанты в потёмкинских ливреях, а сам князь стоял у трона императрицы, словно Циклоп в самоцветах. Князь сам ухаживал за Екатериной, пока она не настояла, чтобы он сел и присоединился к трапезе. После ужина показали ещё несколько представлений, снова начался бал. В два ночи, на четыре часа позже, чем императрица обычно покидала балы, она поднялась. Князь Таврический проводил её тем же путем, каким привёл.