Екатерина Великая и Потёмкин: имперская история любви — страница 132 из 144

В вестибюле светлейший князь встал на колени: ритуальное подчинение великана в красном своей императрице на глазах придворных и европейских гостей. Он приготовил для неё спальню, если она пожелает остаться. Вероятность была мала, но он был рад возможности это предложить. Екатерина слишком устала, чтобы остаться. Оркестр подготовил две мелодии: одну, если императрица останется, другую – на случай её отъезда. Потёмкин задумал, что при отъезде он положит руку на сердце, и оркестр в тот же миг заиграет грустную любовную элегию, написанную им самим задолго до бала. Слова кантаты убеждали: «Единственное, что важно в мире – это ты». Великолепие бала, печальная песня и вид коленопреклоненного неуклюжего одноглазого гиганта растрогали императрицу. Партнёры очень давно любили друг друга и чувствовали себя стариками. Оба залились слезами. Он снова и слова целовал её руку, они вместе поплакали, а затем Екатерина села в карету и уехала [8].

Это было похоже на прощание. Часто тот вечер интерпретируют как предвестие смерти Потёмкина. Задним числом многие события последнего его визита в Петербург воспринимаются иначе[153]. Но это, несомненно, была эмоциональная ночь, кульминация совместного приключения. Потёмкин остался на празднике, охваченный меланхолией и ностальгией, почти в трансе.

Князь подошёл попрощаться с хорошо знакомой ему дамой графиней Натальей Закревской, и она заметила его тоску. Она посочувствовала ему. «Не представляю, что станется с вами, – сказала она. – Вы моложе Властительницы. Вы переживете её, что станется тогда с вами? Вы никогда не согласитесь быть вторым мужчиной». Потёмкин рассеянно возразил: «Не тревожьтесь. Я умру раньше Властительницы. Умру совсем скоро». Больше она его не встречала [9].

«Никто другой не смог бы устроить такой роскошный праздник», – писал побывавший на вечере Стедингк [10]. Но торжество было легкомысленно дорогим. Потёмкин, предположительно, потратил за три месяца в общей сложности от 150 000 до 500 000 рублей. Было известно, что бал, как и предыдущие балы Потёмкина, оплачивался из казны. Однако вскоре распространилось мнение, что расточительность пришлась не по вкусу императрице.

Екатерина была так перевозбуждена балом, что не могла уснуть. Чтобы справиться с «легкой мигренью», она, словно юная девушка после первого бала, написала Гримму восторженное письмо о «fête superbe» [ «пышном празднике» (фр.). – Прим. перев.]. Императрица рассказала, что поздно уехала, и даже нарисовала схему, чтобы показать, где она сидела. Не очень-то похоже на недовольство! Затем она намекнула на политическую подоплеку, что явно было спланировано вместе с Потёмкиным: «Вот так, месье, мы развлекаемся в Петербурге, несмотря на окружающие беды, войны и угрозы диктаторов». Под диктаторами она подразумевала прусского короля Фридриха Вильгельма Первого. Свидетельств неодобрения немыслимых трат Потёмкина не сохранилось. Но вполне вероятно, что Екатерина, как и любой из нас на её месте, была шокирована предъявленным счетом.

Пока императрица писала Гримму, из Польши пришли тревожные новости, означавшие, что Потёмкину придется задержаться в Петербурге намного дольше.

Двадцать второго апреля (3 мая) 1791 года Великий сейм Речи Посполитой принял новую конституцию. Обсуждение было таким бурным, что один из депутатов даже вынул меч и пригрозил убить своего сына, как Авраам Исаака. Польская «Революция 3 мая» создала наследственную монархию, где трон доставался курфюрсту Саксонии или его дочери. Монарх обладал армией и мощной исполнительной властью, фактически сочетавшей в себе принципы английского королевства и американского президентства. Варшава восхищалась слоганом «Король вместе с народом». На тех, кто считал, что Речь Посполитая находилась в безвыходном положении, это произвело впечатление. Эдмунд Берк писал: «Счастливый народ, счастливый князь».

Время было удачным для русских, но злополучным для поляков, потому что англо-прусская коалиция готова была развязать России руки в отношении неудобного непокорного соседа. Екатерина и Потёмкин неприязненно относились к Великой французской революции. Императрица объявила Республику «умственным недугом» и уже начала преследовать радикальные идеи внутри России. Польская же революция была консервативной, она укрепила, а не ослабила монархию и уменьшила привлекательность революции. Однако Екатерина рассматривала её как продолжение якобинской Французской революции в ее собственной сфере влияния. «Мы полностью готовы, – зловеще сообщала она Гримму, – и, к сожалению, не отступим и перед самим дьяволом» [11].

Потёмкин почти ежедневно получал доклады от Булгакова, Браницкого и шпионов в Варшаве и тоже пристально следил за происходящим. Оно ему не нравилось [12]. Потёмкин решил захватить контроль над польской политикой и воплотить в жизнь свои тайные планы. Ему пока не удалось избавиться от Зубова. Возможно, князь считал, что османский мир и успехи в Речи Посполитой окажутся сильнее критики. Поэтому он задержался намного дольше, чем обещал Екатерине. Обсуждение ситуации в Речи Посполитой серьезно укрепило их товарищество. Однако до того, как заняться поляками, им предстояло склонить турок к соглашению и разрешить Очаковский кризис с посланником Питта Уильямом Фокенером, который должен был вот-вот прибыть.

«Ежели хочешь камень свалить с моего сердца, ежели хочешь спазмы унимать, отправь скорее в Армии курьера и разреши силам сухопутным и морским произвести действие наискорее», – писала Екатерина Потёмкину в начале мая. Это был единственный способ заключить желаемый ими обоими мир [13]. Князь в состоянии творческой эйфории раздавал приказы офицерам и основывал новые поселения на юге. Одиннадцатого мая Потёмкин повелел адмиралу Ушакову выйти в море и преследовать врага; Репнину, который командовал основными войсками в его отсутствие, – решительно переправиться через Дунай и разбить любые концентрации турецких войск, а командиру кубанских казаков Гудовичу – захватить Анапу, самую сильную османскую крепость в том районе [14]. Партнеры тем временем строили планы, касавшиеся Речи Посполитой.

Шестнадцатого мая англо-прусский кризис все еще не был разрешен. Екатерина подписала первый рескрипт Потёмкину в отношении Речи Посполитой. Князь мог вмешаться, только если прусские войска войдут в Польшу. В этом случае он предложит полякам османское Молдавское княжество в обмен на требование дать обратный ход революции. Если это не сработает, Потёмкин пойдет на традиционные «крайние меры»: создаст конфедерацию под управлением своих польских союзников Браницкого и Потоцкого. В список одобряемых «крайних мер» Екатерина отдельно добавила «тайный план» Потёмкина поднять православных в Киеве, Подолье и Брацлаве под знаменем великого гетмана Черноморского казачьего войска [15]. Обычно считается, что Потёмкин не получил тех полномочий, которых хотел [16]. Между тем его власть простиралась довольно широко, хоть и была ограничена возможным нападением Пруссии и Англии (переговоры с Фокенером ещё не начались)[154]. К тому же Потёмкин получал приказы, не как школьник от директора, пара всегда работала над ними вместе, исправляя черновики. Рескрипты и письма показывают, что Екатерина согласилась с казачьими и молдавскими схемами Потёмкина. И соглашалась более двух лет.

Польские планы Потёмкина остаются секретом последнего года его жизни. Он создал хитросплетение нитей, которые никто не смог распутать. Его замыслы были многогранны, изменчивы и экзотичны. Князь всегда выбирал план в последний момент, а пока рассчитывал на всё сразу. Он размышлял над Польским вопросом с момента своего прихода к власти. Его политика в отношении Речи Посполитой была многоуровневой, но неотделимой от стремления править за пределами России. Все планы Потёмкина включали создание собственного королевства. Он убедил себя, что «независимое» Польское герцогство, построенное вокруг города Смела, поможет России завуалированно присоединять земли Центральной Европы и не расплачиваться с другими государствами с помщью второго раздела Польши.

Потёмкин подготовил четыре проекта. Аннексия Молдавского княжества Речью Посполитой хорошо бы вписалась в образ Польши, нарисованный союзником Потемкина Феликсом Потоцким в его майском письме светлейшему. Он представлял её федеральной республикой полунезависимых гетманщин. Существовал еще и план конфедерации Браницкого и Потоцкого, которые отказались бы от новой конституции и заменили её старой версией или составили бы новую федеральную конституцию, предложив Молдавское княжество в качестве компенсации. Потёмкин начал обхаживать Потоцкого ещё в феврале, пригласив того на встречу «во имя благоденствия нашей общей страны» [17].

Была еще и идея войти в Речь Посполитую в качестве великого гетмана Черноморского казачьего войска, чтобы освободить православных верующих Восточной Польши. В этом плане соединились польское происхождение Потёмкина, его царские амбиции, любовь к драме, русское стремление сломить Польскую революцию и его «страсть к казакам» [18]. Ещё до того, как было создано гетманство, Потёмкин видел особую роль Черноморского казачьего войска в судьбе Польши [19]. Например, шестого июля 1787 года Екатерина разрешила князю набрать четыре эскадрона казаков в польских деревнях [20], где уже располагались его войска – конные и пешие отряды Смелы [21]. Александра Браницкая позже объясняла, что Потёмкин «хотел объединить казаков с польской армией и объявить себя королём Польши» [22].

Сейчас этот план кажется наименее реальным, но он был вполне выполним. Православные провинции Подолья и Восточной Польши под предводительством таких магнатов, как Феликс Потоцкий с его старомодным видением польской независимости, сильно отставали от искушённых католических патриотов, занимавших большинство мест в варшавском Четырёхлетнем сейме. Их новомодные взгляды на свободу были навеяны французами. К тому же они ненавидели Потёмкина. Ошибочно рассматривать вхождение в Польшу казачьего войска отдельно от остальных планов. Екатерина и Потёмкин явно связывали это с возможностью взбунтовать православное население против варшавской революции. Это, вероятно, позволило бы светлейшему князю получить собственное королевство под российским влиянием в федеративной Польше.