Четвёртый проект заключался во втором разделе Польши. Потёмкин всегда без стеснения обсуждал новый раздел и часто поддразнивал им прусских послов. Вопреки мнению националистически настроенных польских историков, это была крайняя мера. Он мог вынудить Польшу уступить Торунь и Гданьск в апреле, чтобы предотвратить войну ещё на двух фронтах, но момент был упущен. Гордый перерожденный отпрыск шляхты понимал, что раздел разрушил его древнюю родину, «общую страну», и погубил его личный статус за пределами России. В стратегическом плане больше всех выиграла Пруссия. Династия Гогенцоллернов приблизилась к России. Потёмкин предпочитал петровскую политику сохранения независимой Речи Посполитой в качестве ослабленной и эксцентричной буферной зоны. Потёмкин хотел не разделить, а увеличить Польшу, как, например, в плане о Молдавском княжестве. Проживи князь дольше, он, возможно, смог бы предотвратить раздел. Если бы Екатерина умерла раньше Потёмкина, он, скорее всего, стал бы польским вельможей.
Потёмкин остался в Петербурге, чтобы решить Польский вопрос. Истории о его странных планах кружили по лихорадочной революционной Варшаве. Польский посол Деболи усиливал напряжение, передавая Станиславу Августу Понятовскому слухи о королевских амбициях Потёмкина. Придворные враги Потёмкина объединились, чтобы наконец свергнуть его. Предстоял тяжелейший кризис в его долгой дружбе с Екатериной.
«Мы и без вас справлялись, не правда ли?» – по утверждению враждебно настроенного Деболи так Екатерина ответила Потёмкину. Слова переданы правдиво, но говорила она их скорее как жена, иронично поддевающая мужа, а не требующая развода. Уильям Фокенер, особый посол Питта, прибыл 14 мая, но длительные переговоры о преодолении Очаковского кризиса начались только в начале июня. Екатерина и Потёмкин подолгу беседовали с послом. В неопубликованных письмах Фокенер замечал, что, несмотря на разный стиль общения, оба они говорили примерно одно и то же. Во время одной из аудиенций Екатерина хвалила удивительно хорошее настроение Потёмкина, когда её внезапно прервал собачий лай. Одна из борзых императрицы лаяла на ребенка снаружи. Екатерина успокоила мальчика, демонстративно повернулась к Фокенеру и заметила: «Лающие собаки не всегда кусают» [24].
Потёмкин же привёл на ужин испуганного английского бульдога, а английского посла ошеломил странным и непоследовательным монологом. «Он сказал, что русский и любит свою страну, но и Англию любит. А я островитянин, значит, эгоистичный и люблю только свой остров». Потёмкин сделал предложение в своем стиле: почему бы Британии не захватить Крит (Кандию) в качестве награды за Османскую кампанию? Это pied-à-terre [временное пристанище (фр.). – Прим. пер.] позволило бы Британии временно взять под контроль торговлю с Египтом и Ливаном. После князь хвалился своими южными землями, почвами, народом, флотом, «великими проектами», успех которых зависел «только от него». В итоге озадаченный Фокенер доложил в Лондон, что не имел возможности вставить ни слова. У Питта не осталось сомнений ни в намерениях России оставить Черное море за собой, ни в отказе идти на компромисс в отношении Очакова [24]. К началу июля Англия и Пруссия поняли, что им придется подчиниться требованиям Екатерины.
Фокенер ещё сильнее смутился, когда в Петербург прибыл Роберт Адэр. Его в качестве неофициального посла от оппозиции прислал Чарльз Джеймс Фокс – вредный и, возможно, антигосударственный поступок. Семён Романцов обеспечил двадцативосьмилетнему послу теплый приём, сообщив Потёмкину, что сама герцогиня Девонширская Джорджиана, задававшая ton в обществе, «оказывает ему честь своей дружбой» [26]. Князь и императрица отлично встретили Адэра, а на прощание Потёмкин подарил ему от имени Екатерины кольцо с её портретом [27].
Преисполненный достоинства князь напоминал благородного медведя, которого травила стая собак. Екатерину подсознательно тревожило возвышение Потёмкина, и Зубов играл на этом, намекая, что князь может стать для неё угрозой. «Крылося какое-то тайное в сердце императрицы подозрение против сего фельдмаршала», – вспоминал поэт неоклассицизма и госслужащий Гавриил Державин [28]. Светлейший князь ворчал, что государыня окружена его врагами. Тем летом Потёмкин реже ездил к Екатерине в Царское Село и оставался у нее ненадолго. Приближался срок соглашения с Англией и Пруссией, Польский вопрос стоял всё более остро, и послы замечали прохладное отношение императрицы к князю. Как это часто случалось раньше, холодность вызвала надежду у врагов Потёмкина.
Зубов не только подрывал доверие Екатерины к князю. Сначала он смог отдалить Суворова от его бывшего командира, предлагая ему награды, которые Потёмкин уже рекомендовал. Таким образом, Суворов разошёлся с Потёмкиным не из зависти, а по причине интриг. Затем Зубов «от лица Императрицы» приказал Державину просить покровительства не у Потёмкина, а обращаться за любой милостью к нему.
Державин прославился одой «Фелица», где шутливо описал генерал-прокурора Вяземского вспыльчивым, а Потёмкина лентяем. Однако князь годами защищал его перед Вяземским и другими недоброжелателями [30]. Державин отплатил Потемкину за любезность жалким предательством. И едкими стихами. (Его шедевр «Водопад», вдохновивший Пушкина, стал посмертной данью князю [31].) Зубов предложил Державину пост секретаря императрицы. Поэт принял предложение и снизил уровень восхищения Потёмкиным в своих стихах.
Прочитав одно из его новых стихотворений, Потёмкин в гневе выбежал из спальни, приказал подать карету и уехал «Бог знает куда» в разгар бури с громом и молнией. Несколько дней спустя Державин смиренно предстал перед князем. Потёмкин знал, как именно Зубов настроил его протеже против него, и принял поэта холодно, но без обиды [32].
Во время политических напряжений князь всегда вёл себя маниакально. Он грыз ногти и с неудержимым энтузиазмом заводил романы. Державин и иностранцы, такие как Деболи, заверяли, что Потёмкин сошёл с ума. Это был намёк на безумство, вызываемое последней стадией сифилиса. При этом никаких доказательств сифилиса не было. Деболи утверждал, что однажды ночью Потёмкин явился пьяным в дом графини Пушкиной и погладил её по волосам. Она пригрозила выкинуть его за порог, а он, едва шевеля языком, ответил, что ещё не отказался от идеи стать польским королём [33]. Неправдоподобная история. Кроме того, даже враги признавали – никогда раньше Потёмкин не пользовался таким успехом у женщин. Критик князя граф Ростопчин отмечал: «Женщины жаждали внимания князя Потёмкина, как мужчины жаждут чинов» [34]. Светлейший князь устроил трёхдневный прием в одном из своих домов рядом с Царским Селом «в то время, как весь город увлечён слухами о его ссоре с одной дамой, ухаживанием за другой и настоящей привязанностью к третьей», – с восторгом докладывал в Лондон Фокенер [35].
Ловушка для Потёмкина захлопывалась. Большинство историков считают, что когда Потёмкин всё же уехал из Петербурга в конце июля, он был уничтожен Зубовым, отвергнут Екатериной, повержен врагами и умирал от разбитого сердца. Совсем не похоже на правду.
В июле, когда граф был в Петергофе, Зубов решил, что вложил в голову Екатерине достаточно подозрений и его переворот произойдет уже скоро [36]. Но кто мог заменить Потёмкина в войне или политике? Кандидат был только один. Двадцать четвертого июня в столицу тайно прибыл граф Алексей Орлов-Чесменский. С 1774 года его приезды всегда совпадали с попытками свергнуть Потёмкина. Граф любил хвалиться, что едва он заходит в дверь, Потёмкин выходит через окно [37]. Но когда Орлов-Чесменский прибыл в Царское Село, Екатерина сообщила об этом в записке Потёмкину. Не похоже, что императрица собиралась низложить князя [38]. В июне и июле Потёмкин писал из города в Царское Село о мучившей его заусенице. Царица озаботилась и ответила, подписавшись фразой «Adieu Papa» [прощай, батинька (фр.). – Прим. перев.] и вложив обычное льстивое письмо от Зубова. Потёмкин прислал ей в подарок платье [39]. Деболи рапортовал, что Екатерина любезно попросила Орлова-Чесменского не нападать на её «большого друга» [40].
Влияние Потёмкина никуда не делось. Когда Фокенер наконец предложил подписать соглашение между Россией и Англией, князь сам принял предложение, не советуясь с Екатериной. По свидетельству Деболи, это вызвало раздражение российских министров. Данный факт доказывает, что Потёмкин не потерял власть [41]. Вскоре князь объявил о нескольких победах. Девятнадцатого июня он сообщил, что Кутузов точно следовал его приказам, ударил по Бабадагу и нанёс поражение 20 000 туркам. Двадцать второго июня Гудович штурмовал Анапу и взял в плен чеченского героя, шейха Мансура, который там скрывался[155]. «Вот ключ, отворивший двери к большим ударам, – сообщил Екатерине Потёмкин второго июля. – Теперь изволишь увидеть, как заревут в Азии». В тот день императрица в компании двух Зубовых приехала из Петергофа в Петербург, возможно, чтобы примириться с князем. Они отобедали в Таврическом дворце, Екатерина произнесла тост в честь Потёмкина. Какое же это неминуемое падение [42]?
Одиннадцатого июля Очаковский кризис был разрешен. Британия и Пруссия подписали соглашение, по которому Екатерина могла забрать Очаков и земли между Западным Бугом и Днестром при условии, что турки немедленно заключат мир. Если турки откажутся, Россия может сражаться за лучшие условия. В тот же день гонец объявил, что Репнин выполнил приказ Потёмкина ударить через Дунай по скоплениям врага и одержал великолепную победу при Мачине 28 июня, разбив восьмидесятитысячное войско великого визиря и предотвратив объединение двух турецких армий. «Благодарю за прекрасные новости, мой друг, – писала Екатерина Потёмкину. – В один день, мой друг, два праздника, да сверх того ещё чудесные дела. Завтра приеду в город отметить». В Казанском соборе императрице пели «Тебе Бога хвалим». Она устраивала для Фокенера ужины и балы, которые посещал и Потёмкин [43].