– типичный пример русского дворянина, богача и ветреника, затем, конечно, Орловы; среди прочих все чаще приглашали и Потёмкина.
Русский двор был значительно менее чопорным и официозным, чем во многих других странах Западной Европы, включая двор Георга III. Когда Екатерина принимала министров, не входивших в ее ближний круг, они сидели и работали бок о бок – в отличие от британских премьер-министров, которые должны были стоять в присутствии Георга III и лишь крайне редко в качестве милости получали разрешение присесть. В екатерининском Малом Эрмитаже обстановка была более непринуждённой. До 10 вечера Екатерина играла в карты, чаще всего в вист или фараон. Гвардейцы Орлов и Потёмкин чувствовали себя здесь как рыба в воде, поскольку вся их юность прошла за карточными столами с зелёным сукном. Она также принимали участие в загадках, играх на бумаге, шарадах и даже пении.
Григорий Орлов был хозяином салона: в Зимнем дворце его покои располагались этажом выше комнат Екатерины, поэтому он мог спускаться к ней по зелёной лестнице без доклада. Екатерина сдержанно относилась к пикантным шуткам своих приближенных, но она не стеснялась в проявлениях своих чувств к Орлову. Годы спустя английский путешественник напишет, что «в своих ласках они не смущались его присутствия» [12]. Орлов обожал музыку, и его весёлый нрав задавал тон этих вечеров, в то время как сама императрица, казалась, была всего лишь одной из приглашённых. К примеру, одна из записей камер-фурьерского журнала за 1768 год гласила: «По окончании стола Е. В. изволила возвратиться во внутренние свои апартаменты, а господа кавалеры в картинной комнате, между употреблением виноградных разных вин, пели сами песни; потом придворные певчие и лакеи, а в других комнатах, по приказанию… графа Г.Г. Орлова, пели увеселительные песни… от состоящего караула в селе Царском гвардии рейтары и солдаты» [13].
Орловым удалось воплотить в жизнь свои чаяния, но лишь до определённой степени. Вопрос о женитьбе больше не стоял, однако Орлов был постоянным спутником Екатерины, что само по себе делало его чрезвычайно влиятельным человеком. Но правительством вне всякого сомнения руководила сама императрица. Орловым не удалось стать полноценной политической силой: их ум, физическая сила и обаяние – вместо того чтобы сосредоточиться в одной личности – были поровну распределены между пятью братьями. Алексей Орлов, Le Balafre, обладал беспощадностью, Фёдор – образованностью и политической смекалкой; Григорий же, которому эти качества были необходимы, мог похвастаться лишь красотой, добрым нравом и простым здравым смыслом. Дипломаты писали, что Орлов, «взросший в трактирах и в неблагопристойных домах ‹…› вел [до 1762 года] развратную молодого человека жизнь», хотя и обладал «сердцем и душой доброй. Но все его хорошие качества были затмены его любострастием; он ‹…› учинил из двора государева дом распутства; не было почти ни одной фрейлины у двора, которая не подвергнута бы была его исканиям» [14], заявлял князь Щербатов, по-видимому, считавший себя голосом совести русского дворянства [15]. Британский посол сэр Роберт Ганнинг писал, что «фаворит – человек распутный» и якшается с сомнительными личностями. В 1760-е годы Екатерина либо не обращала внимания на его измены, как мудрая жена, либо не знала о них. И хотя Орлов не был таким простаком, каким он предстаёт в рассказах зарубежных дипломатов, но его нельзя было назвать ни интеллектуалом, ни политиком. Он переписывался с Вольтером и Руссо, но, вероятно, лишь потому, что так было принято среди образованных и влиятельных особ того времени, к тому же ему хотелось сделать приятное Екатерине.
Императрица не переоценивала способности Орлова, поэтому он занимал только две важные должности: сразу после переворота он стал главой Канцелярии Опекунства иностранных поселенцев, задачей которой было привлечение колонистов в причерноморские области и районы, граничащие с Северным Кавказом. На этом посту он проявил себя весьма деятельно и тем самым подготовил почву для последующих свершений Потёмкина. В 1765 году Екатерина назначила его генерал-фельдцейхмейстером по Артиллерийскому корпусу, однако стоит заметить, что прежде она сочла нужным посоветоваться об этом с Паниным, и тот рекомендовал ей ограничить полномочия этой должности. Орлов не счёл нужным вникать в подробности артиллерийского дела и «казалось, знал о нем меньше, чем любой школяр», как выразился французский дипломат Дюран, встречавшийся с ним на военных учениях. Позднее он проявил подлинный героизм в борьбе с московской эпидемией чумы [16].
Орлов с важным видом повсюду ходил за Екатериной, однако не утруждал себя властными распоряжениями и так никогда и не получил той политической независимости, которую в дальнейшем Екатерина предоставит Потёмкину. Несмотря на физическую близость к императрице, Орлов не имел доступа к фактическому управлению страной.
Итак, Потёмкин стремился произвести на Екатерину впечатление своей дерзостью и умом, и ее пренебрежение этикетом было ему на руку. Однажды он нахально заглянул в салон, где Григорий Орлов с императрицей играли в карты, склонился над столом и принялся изучать карты Орлова. Тот шёпотом велел ему удалиться, но вмешалась Екатерина: «Пусть. Он нам не мешает» [17].
Возможно, в какой-то момент Орловы в самом деле решили избавиться от Потёмкина, и в эти «опасные времена» спасением для него оказалось вмешательство Никиты Панина [18]. В конце 1762 года Потёмкин в первый и последний раз отправился с поручением за границу: ему нужно было приехать в Стокгольм и уведомить Ивана Остермана, русского посла в Швеции, о смене правящего режима [19]. Обычно именно в Швецию – подальше от императорского двора – отсылали чересчур пылких влюблённых (как произошло с самим Паниным и первым любовником Екатерины Сергеем Салтыковым). Обрывочные сведения о самом начале потёмкинской карьеры говорят нам, что он не сделал никаких выводов из этого «предупредительного выстрела» и неутомимо продолжал скоморошничать на виду у Орловых – пока его наконец не проучили.
После возвращения Потёмкина Екатерина по-прежнему проявляла живой интерес к своему незаурядному молодому другу. Потёмкин, которого она позже назовёт своим учеником, вовсю пользовался ее великодушием. Однажды, исполняя свои придворные обязанности, он сидел напротив императрицы за столом, и она задала ему вопрос по-французски. Он ответил на русском языке. Когда другой придворный отчитал его за такую невоспитанность, Потёмкин воскликнул: «А я, напротив того, думаю, что подданный должен ответствовать своему государю на том языке, на котором может вернее мысли свои объяснить; русский же язык учу я с лишком двадцать два года» [20]. Таков типичный пример его игривой дерзости, который помимо всего прочего красноречиво свидетельствует о галломании екатерининских придворных. Есть легенда, что Екатерина велела ему выучить французский язык и даже подыскала для него учителя – французского монаха-расстригу, дворянина из Виварэ, который во время Семилетней войны служил в индийском Пондичерри под началом маркиза Дюплекса. Этот жалкий шарлатан по имени Вомаль де Фаж вовсе не был дворянином, а сопровождавшая его «супруга», по всей видимости, была куртизанкой, благодаря чему эти уроки французского определённо оказались занимательными. Впоследствии Потёмкин будет всегда симпатизировать хитроумным аферистам, подобным де Фажу, а французский станет его вторым языком [21].
У Екатерины были особые планы насчёт правительственной карьеры своего молодого протеже. Она знала о его интересе к религии и потому назначила его помощником обер-прокурора Святейшего синода – высшего органа управления Русской православной церковью, созданного Петром I. Обер-прокурор Синода занимался административными вопросами и выступал судьёй в религиозных тяжбах, иначе говоря, его обязанности соответствовали должности генерал-прокурора в гражданских делах. Императрица проявила особую заботу о Потёмкине и самолично утвердила круг его обязанностей. Четвертого сентября 1763 года она пишет ему первое письмо, озаглавленное «Инструкции нашему камер-юнкеру Григорию Потёмкину»; письмо выдержано в покровительственном тоне, к которому императрица была склонна в общении с мужчинами младше себя, и гласит: «Из указа, данного об вас Святейшему синоду, хотя вам уже известно, с каким намерением определены вы в сие место, однакож, для точнейшего вам в поступках ваших наставления, особенно предписываем мы вам нижеследующее: для лучшего понятия дел, по сему месту производящихся… не бесполезно вам поставлять себе за должность, для лучшего приобучения вашего, приезжать в Синод и без собрания в такие часы, в какие вам рассудится… Заблаговременно справясь, какие дела на утро готовятся к докладу, прочитывайте оные с вниманием и делайте для себя ясные примечания, дабы при слушании могли бы вы или рассуждения судейские точнее понимать или, ежели что пропускается при докладах и рассуждениях, с благопристойностию припамятовать». Шестой пункт инструкции гласил, что в случае болезни генерал-прокурора «долг вы имеете нам докладывать по всяким делам и наши по всяким делам и наши по оным повеления в Синоде записывать. Словом, всему тому, что содействием вашим к облегчению порядочнаго дел течения, а притом и к лучшему оных познанию вашему служить может, должны вы со всяким радением приобучаться, ожидая нашей за то апробации и милости» [22]. Первый эпизод службы Потёмкина в Синоде был краткосрочным, возможно, из-за конфликта с Орловыми, но благодаря указу Синода за номером 146 нам известно, что он посещал Синод ежедневно на протяжении всего сентября [23]. Так началось его восхождение.
Впрочем, признаваясь в любви императрице и делая политическую карьеру, Потёмкин не ограничивал себя в увлечениях. Алкивиад обзавёлся репутацией удачливого любовника. Ему не было резона хранить верность Екатерине, поскольку Орлов пока не уступал своих позиций. Рослый, но не слишком привлекательный племянник Потёмкина Александр Самойлов записал, что его дядюшка «отличал в своем сердце ‹…› некоторую знатного происхождения молодую, прекрасную и всеми добродетельми украшенную девицу», которая также была «сама к нему неравнодушною». Увы, далее он пишет: «имени ее я не назову» [24]. Некоторые историки полагают, что речь идёт о конфидантке Екатерины графине Брюс – о ней шла дурная слава éprouveuse [25], будто бы «испытывавшей» кандидатов в любовники императрицы. Графиня Брюс и вправду самоотверженно шла на всё, чтобы способствовать роману Екатерины и Потёмкина: в суетности придворных интриг самые крепкие политические союзы основывались именно на дружбе, окрашенной любовной привязанностью. И конечно же, графине всегда было непросто устоять перед чарами молодых красавцев. Однако в то время ей, как и Екатерине, было уже 35 лет, и Самойлов едва ли мог назвать её «девицей», так что личность вышеупомянутой особы пока остаётся тайной [26].