Орлов пригласил ее осмотреть его ливорнский флот. Она согласилась. Эскадрой командовал шотландец Сэмюэль Грейг, вице-адмирал и человек прямолинейный, уже знакомый нам по Чесменскому сражению. Грейг согласился приветствовать «княжну» со свитой из двух польских дворян, двух лакеев и четырех слуг-итальянцев на борту своего судна с царскими почестями. Там ожидали священник и экипаж в парадной форме. Был дан императорский залп из пушек, матросы приветствовали ее криками «Да здравствует императрица!», а священник благословил «княжну Елизавету» и Орлова-Чесменского. Говорили, что она плакала от счастья – ведь сбылись все ее заветные мечты.
Когда же «княжна» огляделась, то увидела, что граф пропал из виду. Его наемники схватили «злодейку», как называл ее Орлов в письме Екатерине, и заточили в трюме. Пока корабль плыл в Петербург, Потёмкин состоял с Орловым-Чесменским в переписке – несколько писем дошло до нас, и можно быть уверенными, что они обсуждали этот вопрос. Кроме того Екатерина показывала Потёмкину письма от Меченого: «Милюша, голубчик, – пишет она ему вскоре после похищения, – пришли ко мне письмо… Гр[афа] Ал[ексея] Гр[игорьевича] Орлова». В апреле пара обсуждала сумму вознаграждения Христинеку за его важную, хотя и неблаговидную роль в поимке авантюристки. Многие считали, что поведение Грейга в этом сомнительном предприятии в чужой стране недостойно британского офицера. Однако у нас нет никаких свидетельств того, что адмирал, который собирался продолжить карьеру на российской службе, испытывал угрызения совести, способствуя похищению девушки, к тому же, когда он прибыл в Москву, Екатерина вынесла ему личную благодарность за содействие.
Двенадцатого мая «княжну» привезли в Петербург и под покровом темноты немедленно доставили в Петропавловскую крепость, хотя существует легенда, что некоторое время ее держали взаперти в одной из загородных резиденций Потёмкина. Губернатор Петербурга фельдмаршал Голицын допросил ее, чтобы узнать, есть ли у нее соратники и верит ли она сама в собственные выдумки. Похоже, что она в самом деле в них верила – как и многие другие мошенники, способные убедить людей в своих россказнях. Голицын в отчете императрице сообщал, что история ее жизни полна невероятных событий и скорее напоминает детские сказки. Екатерина и Потёмкин наверняка с интересом следили за ходом допроса. Случалось, что и более безумные истории, рожденные бурным воображением русских крестьян, поднимали на бой целые армии. Когда же «княжна» написала Екатерине с просьбой об аудиенции и подписалась «Елизавета», императрица пришла в ярость: «Передайте пленнице, что она может облегчить свою участь одной лишь безусловной откровенностью и также совершенным отказом от разыгрываемой ею доселе безумной комедии» [31].
В Москве Екатерина и Потёмкин праздновали победу, а «княжна Елизавета», уже заболевшая туберкулезом, была заперта в сырой камере, где могла и дальше строить свои воздушные замки. В письме Екатерине она жалобно просила смягчить условия содержания. Но на самом деле ее уже фактически не существовало, и никто не прислушивался к ее просьбам. Когда-то Екатерина закрыла глаза на убийство Петра и велела тюремщикам Ивана расправиться с ним, если того потребуют обстоятельства, а теперь все отвернулись от чахоточной девушки. Тем летом в Санкт-Петербурге случилось два наводнения, в июне и июле, и еще одно, самое крупное – в 1777 году, что породило легенды о том, как дрожащая красавица утонула в своей подземной камере, которую постепенно заполнила вода. Этот сюжет изображен на леденящей душу картине Константина Флавицкого. Существует также версия о том, что «княжна» погибла в родах, произведя на свет ребенка Орлова-Чесменского, и тот впоследствии мучился чувством вины – что, однако, совершенно на него не похоже.
Она вошла в историю под одним из вымышленных титулов, которым сама никогда не пользовалась: княжна Тараканова. Это имя связано с тем, что она представлялась дочерью Алексея Разумовского, чьи племянники носили фамилию Дарагановы. Но возможно, здесь скрыт намек на то, что свои последние дни она коротала в обществе одних лишь тюремных насекомых [32]. Четвертого декабря 1775 года, в дни, когда императрица собиралась выехать обратно в столицу, княжна Тараканова умерла от туберкулеза. Ей было двадцать три. Ее поспешно и тайно похоронили, и таким образом очередная помеха была устранена [33].
Когда 6 июля 1775 года великий князь Павел со своим двором вернулся из загородного Коломенского дворца, угрюмая Москва расцвела от восторга: солдаты, князья, послы, священники и простой люд были готовы веселиться десять дней кряду. Эти празднества стали первым политическим спектаклем, организованным Потёмкиным. Согласно замыслу, они должны были прославлять новую Россию, торжествующую после шести лет войны, эпидемии и бунта. Массовые мероприятия восемнадцатого века редко обходились без триумфальных арок и фейерверков. Возводимые по римскому образцу арки иногда строили из камня, но чаще это были полотняные конструкции на каркасе из дерева или папье-маше. Екатерина и Потёмкин засыпали друг друга записками, обсуждая каждую деталь. «Получили ли вы список лиц, кои заняты устройством фейерверка по случаю мира?» – спрашивала она [34].
Масштаб и сложность приготовлений заставляли всех нервничать. Когда Семен Воронцов прибыл в город со своими войсками, то «показал Потёмкину, в каком состоянии находится мой полк, и он дал слово, что не заставит делать публичный смотр ранее, чем через три месяца… Но десять дней спустя он нарушил свое слово и послал сказать мне, что императрица с придворными прибудет на смотр войск… Я рассудил, что он хотел моего публичного унижения». На следующий день у них состоялся гневный спор [35].
Восьмого июля герой войны фельдмаршал Румянцев подошел к Москве. Потёмкин отправил ему теплое и почтительное письмо, приглашая «батюшку» Румянцева встретиться с ним в Чертанове, «где уже готова маркиза [триумфальной арки]», и подписался: «Ваш покорный и преданный слуга Г. Потёмкин». Затем он выехал за фельдмаршалом и доставил его в покои императрицы.
Десятого июля императорская процессия прошествовала от Пречистенских ворот к Кремлю. Потёмкин устроил великолепное представление, которое должно было убедить иностранных гостей в могуществе торжествующей императрицы. «Все улицы в Кремле установлены были войсками… По всему пространству от Красного, главного крыльца до дверей Успенского собора сделан был помост, огражденный парапетом и устланный сукном красным, а все стены соборов и других зданий окружены были, наподобие амфитеатра, подмостками одни других возвышеннейшими ‹…› Но ничто не могло сравниться с тем прекрасным зрелищем, которое представилось нам при схождении императрицы с Красного крыльца вниз в полном ее императорском одеянии и во всем блеске и сиянии ее славы». Под звон колоколов, от которого содрогнулась земля, императрица в небольшой короне и пурпурной мантии с мехом горностая прошла в Успенский собор; слева от нее шествовал Румянцев, справа – Потёмкин. Пурпурный балдахин над ее головой несли двенадцать генералов, а шлейф – кавалергарды в красно-золотых мундирах и сияющих серебряных шлемах со страусиными перьями. Весь императорский двор в парадных одеяниях следовал за ней. У врат Успенского собора ее приветствовали архиереи, началась торжественная служба, был отслужен благодарственный молебен. «На все оное не могли мы довольно насмотреться», – вспоминал один из очевидцев [36].
После службы императрица в сопровождении четырех фельдмаршалов провела церемонию вручения наград в Грановитой палате. Румянцеву был дарован титул «Задунайский»; эту фамилию придумал Потёмкин, и ранее Екатерина уточняла у него: «Мой друг, верно ли надо дать фельдмаршалу титул Задунайский?» [37]. Это еще одно свидетельство поддержки, которую Потёмкин оказывал Румянцеву, отнюдь не пытаясь ему навредить. Задунайский также получил 5000 душ, 100 000 рублей, серебряный сервиз и головной убор с драгоценными камнями стоимостью 30 000 рублей. Князь Василий Долгоруков за взятие Крыма в 1771 году получил титул «Крымский». Но самые весомые награды были вручены Потёмкину: свидетельство, подтверждавшее его первый титул – графа Российской империи и церемониальная шпага. Императрица особо отметила его политические заслуги, отдельно упомянув вклад в заключение мира с Турцией. Она писала о Потёмкине Гримму: «Ах, какой у него светлый ум! Этот мирный договор – его заслуга более, нежели чья-то еще» [38]. После очередной ссоры она обещает Потёмкину: «Портрет я тебе дам в мирное торжество. ‹…› Adieu, mon bijou, mon coeur, м[уж] дорогой» [39]. И он в самом деле получил украшенную бриллиантами миниатюру с изображением императрицы, которую можно было носить на груди. До него лишь князю Орлову был вручен столь ценный подарок, и отныне на всех портретах граф Потёмкин предстает с этим медальоном, впоследствии он будет носить его до конца жизни – по крайней мере, в тех случаях, когда он удосуживался прилично одеться.
Торжества длились две недели: Потёмкин организовал развеселую, идиллического вида ярмарку на Ходынском поле, воздвигнув там два павильона, представлявших «Черное море со всеми нашими завоеваниями». В них он обустроил императорский тематический парк – к нему вели две дороги, символизировавшие Дон и Днепр; учредил театры и столовые, названные в честь черноморских портов, построил турецкие минареты, готические арки и античные колонны. Екатерина горячо поддержала деятельность Потёмкина в качестве импресарио, ведь это был его первый шанс продемонстрировать свое безудержное воображение в политическом шоу-бизнесе. Длинными процессиями карет правили кучера «в костюмах турок, албанцев, сербов, черкесов, гусаров и негритянских слуг в красных тюрбанах». Взрывались фейерверки с вензелем Екатерины, и порядка 60 000 человек пили вино из фонтанов и угощались мясом жареных быков [40].
Двенадцатого июля празднества пришлось отложить из-за болезни Екатерины. Существует легенда, что подлинной причиной была не болезнь, а рождение ребенка от Потёмкина. Ранее ей мастерски удавалось скрывать нежелательные беременности с помощью складок одежды, скроенной для удобства ее полной фигуры. В Европе, разумеется, ходили слухи о том, что она в положении. «Госпоже Потёмкиной добрых сорок пять лет: самое время рожать детей», – иронизировал когда-то Людовик XVI в письме к Верженну [41]. Говорят, что этим новорожденным младенцем была Елизавета Григорьевна Темкина, которую воспитали в доме Самойлова, так что она осталась членом этой семьи. Незаконнорожденные дети на Руси обычно получали фамилию отца за вычетом первого слога; так, Иван Бецкой был незаконнорожденным отпрыском князя Ивана Трубецкого, а Ронцов – сыном Романа Воронцова.