Восемнадцатого июня Иосиф с Потёмкиным прибыли в Петербург и приступили к обсуждению их будущего сотрудничетва. В Царском Селе Потёмкин организовал для графа Фалькенштейна приятный сюрприз. Он приказал английскому садовнику Екатерины (который до того жил в Хакни, а родился в Ганновере) с говорящей фамилией Буш создать специальную таверну для императора, обожавшего постоялые дворы. Когда баронесса Димсдейл, английская жена доктора императорской семьи, посетила это место годом позже, садовник с гордостью рассказал ей, как вешал на здание вывеску с надписью «Доспехи графа Фалькенштейна». Сам он ходил с табличкой «Хозяин таверны». Иосиф обедал в «Доспехах Фалькенштейна» вареной говядиной, супом, ветчиной и «вкусными, но простыми русскими блюдами». Остается только гадать, уловил ли неспособный к юмору педант смысл шутки [11].
Веселье продолжалось, а российские министры и дипломаты были вне себя от беспокойства, потому что чувствовали приближение огромных, но пока еще невидимых перемен. Когда все вернулись в Петербург, Иосиф встретился с Никитой Паниным. «Этот человек, – отметил кайзер, – может вселять такой же страх, как и его антагонист князь Потёмкин». К началу июля князь начал обсуждать с императором, императрицей и австрийским послом Кобенцлем заключение формального договора, чтобы «восстановить былую уверенность и близость между двумя дворами». Екатерина видела, что император подобен двуликому Янусу, но в своих наполовину публичных письмах Гримму писала, что он «крепок умом, хорошо сложен и очень умен». Ко времени отъезда стороны стали ближе, но ни о чем не договорились. Мария Терезия продолжала править Веной [12].
После отъезда Иосифа, прямо во время переговоров о создании союза России с Австрией, Пруссией и Британией, в Москве умерла Дарья, мать Потёмкина, с которой он давно не общался. Когда новости дошли до императрицы, она была на пути в Царское Село, а князь – в расположенной неподалеку летней резиденции Озерки. Екатерина настояла на том, чтобы рассказать ему самой, поэтому изменила маршрут и поехала к нему. Часто больнее потерять родителя, от которого ты далек, чем того, кто тебе близок: Потёмкин рыдал, потому что, по замечанию наблюдавшего сцену Корберона, «сочетал в себе как хорошие, так и дурные стороны sensitivite» [13]. Это было еще мягко сказано.
Успешный визит Иосифа в Москву всех взбудоражил. Прусская партия, то есть Панин и великий князь Павел, была в смятении. Фридрих Великий решил отправить в Петербург прусского принца, чтобы что-то противопоставить успеху Габсбургов. Задолго до встречи в Могилеве его посол Герц обсуждал такой визит с Потёмкиным и Паниным. Вместо принца Генриха, который теперь хорошо знал Потёмкина, Фридрих отправил своего племянника и наследника, Фридриха Вильгельма. Идея была не очень хорошей. Иосиф, несмотря на всю свою педантичность, производил впечатление на тех, с кем общался, а Фридрих Вильгельм, получивший от короля специальные указания льстить Потёмкину, был нескладным и тучным прусским грубияном, не обладавшим никакими выдающимися чертами. Принц Генрих почтительно написал Потёмкину, попросив приветливо отнестись к неуклюжему племяннику – тоном человека, который специально шлет дешевый подарок, но заранее извиняется за его плохое качество[56].
Двадцать шестого августа Потёмкин и Панин вместе встретили принца. Правда, Потёмкин сразу объявил, что Александра Энгельхардт не «даст ему ужина» [14], а Екатерина назвала его «неповоротливым, неразговорчивым и неуклюжим толстяком». Гогенцоллерн скоро надоел всей столице, за исключением великого князя, который был так влюблен во Фридриха Великого и его военную муштру, что его устраивал любой прусский принц. Кроме того, план Фридриха уже был испорчен прибытием секретного оружия Иосифа II – принца де Линя [15].
Корберон и Герц, принимая желаемое за действительное, убедили друг друга, что из визита Иосифа ничего не выйдет. Корберон, правда, после этого посетил обед, на котором присутствовали супруги Кобенцли и «только что прибывший граф де Линь с сыном». Корберон нашел, что «гранд-сеньор Фландрский» всего лишь «старая развалина» – но это было далеко от истины.
Шарль-Жозеф, принц де Линь, которому на тот момент было пятьдесят, оставался вечно молодым, озорным и непринужденно остроумным аристократом эпохи Просвещения. Он был наследником имперского княжества, полученного его предком в 1602 году, а нянька заставляла его танцевать с нею и спать раздетым возле нее. Он женился на наследнице Лихтенштейна, но в первые же недели после женитьбы назвал свой брак «абсурдным», а после и вовсе потерял к нему интерес. Через три недели он вступил в связь с горничной. Во время Семилетней войны де Линь руководил полком и отличился в битве при Колине. «Я желал бы быть хорошенькой девушкой до тридцати лет, генералом ‹…› до шестидесяти, – говорил он после войны Фридриху Великому, – а потом, до восьмидесяти, кардиналом». Однако его угнетало одно – он желал, чтобы его серьезно воспринимали как генерала, но никто, от Иосифа до Потёмкина, не желал дать ему возможность проявить себя в военном командовании. Это причиняло ему боль [16].
Величайшим талантом де Линя было его умение дружить. Он очаровал всю Европу и воспринимал каждый день как комедию, которая могла превратиться в эпиграмму, каждую женщину – как приключение, которое могло превратиться в поэму, а каждого монарха – как крепость, которая должна была пасть под натиском его острот. Его льстивость могла быть тошнотворной: «Какой бесстыдный лицемер этот де Линь», – писал один из очевидцев. Но это работало. Он был другом как Иосифа II, так и Фридриха Великого, Руссо, Вольтера, Казановы и королевы Марии-Антуанетты, что показывает, как мал мир в его эпоху. Ни в ком лучше не выразился дух распущенного космополитизма конца восемнадцатого века. «Мне нравится всюду быть иностранцем… – говорил он. – Французом в Австрии, австрийцем во Франции, французом и австрийцем в России».
Письма де Линя переписывали, его остроты повторяли во всех гостиных Европы – как и было задумано. Он был прекрасным писателем, и никто не смог превзойти созданные им злые портреты великих мужей того времени, особенно Потёмкина, который его завораживал. Его «Пестрые заметки» вместе с «Историей моей жизни» Казановы – два лучших описания эпохи: де Линь находился на верхней, а Казанова на нижней ступени одного и того же общества. Раз за разом по всей Европе они встречали одних и тех же шарлатанов, герцогов, проституток и графинь на балах и за карточными столами, в операх и борделях, придорожных трактирах и королевских дворцах.
Де Линь приводил Потёмкина в восторг. Дружба этих двух мастеров слова разгоралась и затухала так, как если бы была любовной связью. Она отражена в многочисленных сохранившихся в архивах Потёмкина неопубликованных письмах де Линя, написанных его маленькой рукой, сочащихся остроумием и умом, а затем становящихся нечитаемыми. «Дипломатического жокея», как он сам себя называл, приглашали на все приватные карточные игры императрицы, на все ее выезды и обеды в Царском Селе. Неповоротливый принц прусский не имел ни малейшего шанса против мужчины, которого Екатерина называла «самым приятным и легким в обхождении человеком», какого она когда-либо встречала, «соединяющим глубокий оригинальный ум с детской проказливостью».
И только великий князь Павел возился с Фридрихом-Вильгельмом, из-за чего тот все больше отдалялся от Екатерины и Потёмкина. Екатерина устроила в Эрмитажном театре спектакль, бал и ужин в честь принца Пруссии, но увидев, что он явился туда вместе с великим князем и его женой, сказала Харрису: «Хочу, чтобы вы защитили меня от этих увальней», после чего исчезла. Дипломаты интересовались, где же императрица. Оказалось, что она играла в бильярд с Потёмкиным и де Линем [17].
Императрица и светлейший князь вздохнули свободно, когда Фридрих-Вильгельм наконец удалился, не получив ничего. Он заметил, что его приняли холодно: став королем, он отомстит. Но де Линя русские отпустили с трудом. «Дипломатический жокей», как истинный джентльмен, остался немного дольше. Наконец в октябре он настоял на том, что ему пора уезжать, и Потёмкин отправился с ним, чтобы показать один из своих полков, и отпустил только с горой подарков: лошадьми, крепостными и инкрустированной бриллиантами шкатулкой. Потёмкин скучал по де Линю и постоянно спрашивал Кобенцля, когда тот вернется.
Именно этого австрийцы и добивались. Они засыпали Потёмкина комплиментами; вот один из примеров дипломатической лести: Кобенцль попросил своего императора по возможности упоминать о достоинствах Потёмкина в депешах, написанных «открытым текстом». Одновременно он польстил и Иосифу, отметив, что русский политик ценит мнение кайзера выше, чем слова королей Пруссии или Швеции. Но прямые комплименты императора необходимо было сохранить для особых случаев. Кроме того, он просил Иосифа также передать привет племянницам Потёмкина, девицам Энгельгардт [18].
Семнадцатого (28) ноября 1780 года Иосиф освободился от оков благоразумной Марии Терезии. Ее смерть после сорока лет правления дала Иосифу возможность практически разрушить наследие Габсбургов таким образом, какой даже Фридрих Прусский не мог представить. В траурных письмах, которыми обменивались Вена и Петербург, горе с трудом скрывало усмешку. «Император, – писал де Линь в письме к Потёмкину 25 ноября, всего через неделю после смерти императрицы, – исполнен дружеских чувств к вам ‹…› Я имел истинное удовольствие убедиться, что они полностью совпадают с моими ‹…› Давайте мне знать время от времени, что вы меня не забыли» [19]. Так вопрос, конечно, даже не стоял.
Когда тело императрицы-королевы было погребено в Кайзергруфте – императорской усыпальнице в венской капуцинской церкви, – Иосиф понял, что может начать сближение с Россией. Потёмкин заявил Кобенцлю о своей «заинтересованности» и «серьезности намерений». Екатерина позаботилась о том, чтобы обо всех подробностях сообщали ей, а не «старому мошеннику» Панину, как она назвала его в письме к Потёмкину [20]. Екатерина и Иосиф сосредоточились на грядущей борьбе с султаном.