Февраль и март 1783 года князь провел за разработкой военных планов по отношению к Швеции и Пруссии, потенциальным османским союзникам в борьбе с Россией. В это же время Потёмкин выдвинул войска навстречу туркам и отправил Балтийский флот обратно в Средиземное море. Какой бы ни была эта война, сражения будут вестись за османскую крепость Очаков, которая контролирует лиман (устье) Днепра и, таким образом, выход в Черное море. Потёмкин также принялся за реформу мундира и вооружения русских солдат: в одном из своих меморандумов к Екатерине он, апеллируя к здравому смыслу и уснащая речь красочными просторечиями, предложил облегчить долю простого солдата, избавившись от всего щегольского прусского убранства. Он действительно хотел позаботиться об удобстве своих людей – желание, отнюдь не свойственное русским генералам и командующим в XVIII веке.
Русскому пехотинцу полагалось пудрить волосы и заплетать их в косу, а также носить крайне непрактичную одежду – узкие высокие сапоги, чулки, дорогие штаны из оленьей кожи и остроконечную треугольную шляпу, которая несмотря на свою громоздкость никак не защищала голову. «Одежда войск и амуниция таковы, что придумать почти нельзя лучше к угнетению солдата», – писал Потёмкин, предлагая «всякое щегольство… уничтожить». Его нападки на прусскую военную прическу являют нам типичное потёмкинское красноречие: «Завиваться, пудриться, плесть косы, солдатское ли это дело? У них камердинеров нет. На что же пукли? Всяк должен согласиться, что полезнее голову мыть и чесать, нежели отягощать пудрою, салом, мукою, шпильками, косами. Туалет солдатский должен быть таков, что встал, то готов». Спустя всего несколько месяцев после того, как Потёмкин стал фаворитом, он приказал офицерам руководить солдатами без применения бесчеловечного насилия, из-за которого военная служба оказывалась отвратительной и невыносимой. Вместо этого он рекомендовал применять сердечное и терпеливое объяснение. Начиная с 1774 года он занимался совершенствованием русской кавалерии, создал новые драгунские полки и ввел новое, более удобное обмундирование и вооружение для кирасиров.
Потёмкин опережал свое время и к тому же сумел избежать заражения бездумной пруссоманией, которой страдали многие западные и русские генералы. В качестве образца для нового обмундирования он взял не жесткую парадную униформу пруссаков, а легкий казацкий мундир. Это новое облачение будет названо в его честь: теплые удобные шапки, закрывающие уши, короткие стрижки, портянки вместо чулок, свободная обувь и штыки вместо церемониальных шпаг. Потёмкинская униформа стала эталоном «красоты, простоты и удобства одежды, соответствующей климату и духу страны» [22].
Настало время отъезда. Он знал, что если затея с Крымом удастся, «вскоре меня увидят в новом свете, а если мои действия не получат одобрения, то я удалюсь в деревню и больше никогда не появлюсь при дворе» [23]. Однако князь лукавил: он был убежден, что ему все по плечу. Он покинул Петербург в зените своей славы. Завадовский с горечью писал Румянцеву-Задунайскому, что Потёмкина в столице считали «всевидящим оком». Но Харрис знал, что дело было рискованным: «Князь Потёмкин отправляется командовать армией, каким бы опасным ни был этот шаг для его дальнейшей судьбы» [24].
Наконец князь сделал новую прическу, вероятно, чтобы придать себе более представительный вид государственного деятеля. «Великая Княгиня изволила говорить, как вы остриглись, то ваша фигура переменилась в дезавантаже», – писал Михаил Потёмкин светлейшему князю. Отрадно знать, что за два века до появления телевидения прически тоже имели политическое значение [25]. Итак, сведены все счеты, обрезаны все прежние политические и финансовые связи, а заодно и длинные волосы, и 6 апреля 1783 года Потёмкин уехал на юг покорять свой «рай» в сопровождении приближенных, в числе которых была и самая юная его племянница Татьяна Энгельгардт.
Прежде чем приступить к военным действиям, князь собирался присутствовать на крестинах. Дядюшка и его бойкая маленькая Татьяна приехали в Белую Церковь, имение Сашеньки Браницкой, на крестины ее новорожденного ребенка. Безбородко следил за перемещениями Потёмкина из Петербурга. «Мы имеем известие, что князь Потёмкин 27 апреля выехал из Кричева, – пишет министр Семену Воронцову, – и что второго мая, свершив крестины в Белой Церкви, на другой же день отправится». Нечасто случалось, чтобы европейские правительства уделяли так много внимания чьим-то крестинам.
Князь действовал с не свойственной ему неторопливостью. Каждое следующее письмо императрицы было все более взволнованным. Поначалу партнеры наслаждались своей политической эквилибристикой, словно разбойники, планирующие ограбление. Они подозревали, что император Иосиф завидует российским трофеям, полученным от Турции в 1774 году, и Екатерина сказала Потёмкину, что «твердо решилась ни на кого, кроме себя, не рассчитывать. Когда пирог будет испечен, у каждого появится аппетит». Что же до дружественной туркам Франции, «французский гром, или луче сказать, зарницы» беспокоил императрицу не больше, чем нерешительность Иосифа. «Пожалуй, не оставь меня без уведомления о себе и о делах». Потёмкин всегда осознавал важность союза с Австрией, но не мог удержаться от насмешек над колебаниями Иосифа и его канцлера: «Кауниц ужом и жабою хочет вывертеть систему политическую новую, – писал он Екатерине 22 апреля, подбадривая ее: – Облекись, матушка, твердостию на все попытки, а паче против внутренних и внешних бурбонцев ‹…› На Императора не надейтесь много, но продолжать дружеское с ним обхождение нужно» [26].
Помощники Потёмкина готовили к предстоящим событиям крымских и кубанских татар, в то время как русские войска готовились к сражению с османами. Бальмену досталось самое несложное задание: 19 апреля в крымском городе Карасубазар он добился от Шахина Гирея отречения от престола в обмен на обещание щедрой финансовой помощи и, возможно, другого трона. «Голубчик мой Князь!» – радостно воскликнула Екатерина, получив это известие [27]. Когда в начале мая князь наконец добрался до Херсона, он обнаружил, что русская бюрократическая машина, как и обычно, не могла сдвинуться с места без его кипучей энергии. «Матушка Государыня, – докладывает он Екатерине в начале мая, – приехав в Херсон, измучился как собака и не могу добиться толку по Адмиралтейству. Все запущено, ничему нет порядочной записки». Он, словно крестьянский мальчишка, считал, что в европейских правительствах заседают одни собаки, волки и жабы.
Теперь князь, охваченный тревогой и жаждой деятельности, бросил все силы на то, чтобы захватить Крым без чьей-либо помощи. Архивные документы позволяют увидеть, как работал этот энергичный и одаренный человек. В рескриптах Потёмкина его генералам (Бальмену в Крыму, Суворову и Павлу Потёмкину на Кубани) учтена каждая мелочь: предписывается бережно относиться к татарам, расквартировать полки, привести в готовность артиллерию на тот случай, если она понадобится при осаде Очакова, а шпиона «арестовать и отправить ко мне». Когда один из полковников проявил чрезмерную почтительность к бывшему хану, Потёмкин саркастически ответил: «Офицер вы или ханский лакей?» Также князь подробнейшим образом описал, как следует проводить процедуру принесения присяги [28].
Тем временем восточнее Крыма и Кубани и южнее Кавказских гор он вел переговоры с двумя грузинскими царями о российском протекторате, а также с персидским сатрапом и армянскими повстанцами об учреждении независимого армянского государства. Вдобавок ко всему в Крыму разразилась эпидемия чумы, занесенной из Константинополя, поэтому пришлось позаботиться о карантинных мерах. «Предписываю, как иметь осторожность, то есть повторяю зады, принуждаю к чистоте, хожу по лазаретам чумным и тем подаю пример часто заглядывать в них остающимся здесь начальникам, – писал Потёмкин Безбородко. Это была лишь одна из задач, стоявших в то время перед князем. – Богу одному известно, что я из сил выбился». А помимо этого ему приходилось также следить за положением дел в Европе и заботиться о Екатерине [29]. Он журил ее: «Вы мне все милости делали без моей прозьбы. Не откажите теперь той, которая мне всех нужнее, то есть – берегите здоровье».
Теперь в планы Екатерины попытался вмешаться Фридрих Великий, который подговорил французов остановить ее. Потёмкин бросил ему вызов: пусть только этот старый прусский «барышник» попробует «послать сюда войск французских, мы бы их по-русски отделали». Шведский король Густав, который тешил себя надеждами повторить успех своего кумира Александра Великого, настаивал на встрече с Екатериной – он рассчитывал извлечь свою выгоду из русско-турецкого конфликта и возродить утраченную Швецией Балтийскую империю. Но визит короля к императрице пришлось отложить, когда во время военного парада он упал с лошади и сломал руку. «Александр Македонский пред войском от своей оплошности не падал с коня», – иронизировала Екатерина в письме Потёмкину. Когда Густав наконец прибыл, крымский «пирог» уже был испечен и съеден.
Граф де Верженн, французский министр иностранных дел, обратился к австрийскому послу в Париже, чтобы обсудить совместные действия в ответ на русские замыслы. Иосиф II, нехотя согласившись на планы Екатерины и опасаясь упустить возможность заполучить османские земли, внезапно взял себя в руки и сообщил ужаснувшемуся Верженну о русско-австрийском договоре. В отсутствие поддержки своего австрийского союзника измученная Франция не решилась на активные действия. А в Британии, которая наконец выбралась из американской трясины, лорд Грэнтэм сообщил Харрису, что если «Франция не собирается подавать голос в защиту турок… то зачем же нам вмешиваться? Сейчас не время вновь вступать в перебранку».
Союз с Австрией имел решающее значение. «…Твое пророчество, друг мой сердечный и умный, сбылось, – писала Екатерина супругу. – Аппетит к ним пришел во время еды». Казалось, партнерам сопутствует успех [30].
Потёмкин с головой погрузился в свои многочисленные дела, так что даже перестал регулярно писать Екатерине. Она беспокоилась и часто писала ему в мае и июне, сердито замечая: «Пока ты жалуешься, что от меня нет известий, мне казалось, что от тебя давно нету писем…» Эти двое вызывали друг у друга раздражение, как с ними всегда бывало во время политических кризисов. Императрица хотела знать, выехал ли хан из Крыма, чтобы татары могли принести присягу и она имела возможность опубликовать своей манифест о присоединении Крыма.