Татары не занимались сельским хозяйством и не возделывали свои земли. «Сей полуостров еще будет лутче во всем, ежели мы избавимся татар на выход их вон, – советовал он Екатерине. – Ей-Богу, они не стоят земли, а Кубань для них жилище пристойное». Как это свойственно российским императорам, Потёмкин часто намеревался перемещать целые народности, словно шахматные фигурки, однако на деле он обычно не переселял их, а напротив, заботился и прилагал много усилий, чтобы они остались на своих землях. Но тем не менее тысячи татар всё же уехали; крымский муфтий как-то раз высказал Миранде сомнительный комплимент Потёмкину, который многое говорит нам об отношении татар к князю: муфтий сказал, что помнит потёмкинскую аннексию Крыма, «как женщина помнит того, кто лишил ее невинности» [60].
Князь решил, что столица Крыма должна быть возведена на месте татарского города Ак-Мечеть в сухой равнинной местности в центре полуострова, и назвал город Симферополем. Это и ныне столица Крыма [61] – всё тот же плоский, аккуратно спланированный, скучный город, как и при Потёмкине [62]. Масштабные замыслы Потёмкина распрострнялись от Херсона до Севастополя, Балаклавы, Феодосии, Керчи, Еникале и вновь возвращались к Херсону. Во всех этих местах он основывал новые города или расширял существующие крепости. Полковнику Корсакову всё это было по плечу. «Корсаков, матушка, такой инженер, что у нас не бывало… – сообщал князь императрице. – Сего человека нужно беречь» [63]. Пять лет спустя Севастополь и его флот были готовы к визиту двух восточных государей.
В 1784 году Потёмкин решил выстроить новые Афины – роскошную столицу для своей южной империи на месте маленькой запорожской деревни под названием Палавица. Он пожелал наречь город Екатеринославом. Его никогда не удовлетворяли полумеры, и это название так полюбилось ему, что он стал использовать его повсюду (и назвал так всё своё наместничество). «Всемилостивейшая государыня, где же инде как в стране, посвященной славе Вашей, быть городу из великолепных зданий? А потому я и предпринял проекты составить, достойные высокому сего града названию». Потёмкин замышлял создать неоклассический мегаполис: судебные палаты «наподобие древних базилик», рынок «полукружием наподобие Пропилеи или преддверия Афинского», дом генерал-губернатора «во вкусе греческих и римских зданий» [64].
Екатерина, чьи представления о классицизме и альтруизме соответствовали взглядам Потёмкина, одобрила его планы [65]. Более года потратил светлейший князь на рассмотрение проектов. Наконец в 1786 году французский архитектор Клод Жируар представил свой проект центральной площади и сети улиц, расположенных под удобным углом к Днепру, а потёмкинский архитектор Старов довёл эти планы до совершенства. В январе 1787 года князь с гордостью показал их Франсиско де Миранде, на которого произвели впечатление их «древнеримская щедрость и архитектурный вкус». Потёмкин хотел нанять 16 000 рабочих на девять-десять лет. Миранда задавался вопросом, удастся ли полностью воплотить эти замыслы в жизнь [66].
Ни одна его затея не вызывала столько насмешек, сколько выпало на долю Екатеринослава. Возведение этого города было необходимо для освоения пустынных запорожских степей, но размах строительства был ужасающим. Нам, однако, любопытна даже клевета на Потёмкина, поскольку она демонстрирует, как далеко способны были зайти его недоброжелатели, чтобы очернить его имя. Большинство историй повествует о том, что некомпетентный Потёмкин основал Екатеринослав в нездоровом месте и почти сразу был вынужден переместить его. В самом деле, в 1778 году, за шесть лет до начала строительства, он позволил одному из губернаторов основать поселение армян и греков – крымских беженцев – на реке Кильчень и назвать его Екатеринослав. Теперь же князь дал это же название своему «славному городу», но не стал трогать то первое поселение, где уже жили почти три тысячи греков, армян и католиков и имелось уже три церкви [67]. Он просто переименовал его в Новомосковск [68].
Враги Потёмкина заявляли, что князь хотел построить в своей пока ещё пустынной степи храм величественней, чем собор Святого Петра в Риме – подобно тому, как африканский диктатор в нищем государстве пожелал бы возвести самый большой храм в мире посреди джунглей. С тех пор историки, в том числе и единственный современный биограф Потёмкина Георгий Соловейчик, повторяют слова о неуёмных потёмкинских амбициях как признаке его самонадеянности и иллюзорных представлений о собственном величии [69]. Потёмкин упоминал собор Святого Петра, но никогда не предлагал воссоздать его. Он пишет Екатерине: «…представляется тут храм великолепный в подражание Святаго Павла, что вне Рима, посвященный Преображению Господню, в знак, что страна сия из степей безштодных преображена попечениями Вашими в обильный вертоград, и обиталище зверей – в благоприятное пристанище людям, из всех стран текущим» [70]. Создать подобие собора Сан-Паоло-Фуори-ле-Мура, безусловно, было тоже амбициозной затеей, но не настолько абсурдной. Маловероятно, что Екатерина согласилась бы скопировать собор Святого Петра, и она не стала бы выделять два, а потом и три миллиона рублей на развитие юга России, если бы идеи Потёмкина были столь безумными. Но каким-то образом слухи о соборе Святого Петра всё же распространились.
С самого начала в городе появился Екатеринославский университет с собственной conservatoire [консерваторией (фр.). – Прим. перев.] [71]. Потёмкин сразу переместил в свои новые Афины греческую гимназию, основанную в рамках «греческого проекта» в его имении в Озерках, и заявил, что у него достаточно средств, чтобы соорудить нужное здание [72]. Conservatoire была близка его лирической натуре. «Впервые вижу, – усмехался в ноябре 1786 года Кобенцль в письме Иосифу, – что corps de musique [музыкальное учреждение (фр.). – Прим. перев.] открывается в городе, который ещё даже не построен» [73]. Главой conservatoire Потёмкин назначил Джузеппе Сарти, своего персонального композитора и дирижёра. Одним Сарти дело не ограничилось: князь в самом деле принялся приглашать музыкантов из Италии ещё до начала строительства города. «Имею честь передать вам, Ваше Высочество, счёт на 2 800 рублей за исполнение вашего поручения, – двадцать первого марта 1787 года пишет князю из Милана некто Кастелли. – Для господина Джузеппе Канта, который заплатил эту сумму четырём профессорам музыки… Они собираются отправиться в Россию двадцать шестого числа сего месяца…» [74]. Судьба этих четырёх миланских профессоров неизвестна.
В 1786 году он приказал местному губернатору Ивану Синельникову нанять для университета двух художников, Неретина и Бухарова, на должности профессоров живописи с жалованьем в сто пятьдесят рублей. Даже в разгар войны в январе 1791 года он велит губернатору Екатеринослава принять француза по имени де Гиенн «историком в Академию» и назначить ему жалованье в пятьсот рублей. Потёмкин заявил Синельникову: необходимо усовершенствовать государственные школы, чтобы обеспечить университет достойными студентами. На одни лишь образовательные нужды ушло в общей сложности 300 000 рублей [75]. Это вызвало очередные насмешки. Однако едва ли стоит придираться к тому, как Потёмкин расставлял приоритеты, если он уделял преподавателям внимания не меньше, чем военным кораблям.
Всё это выглядело весьма экстравагантно, однако Потёмкин потому и был гениален, что умел воплощать идеи в реальность. Многое из того, что после его смерти превратилось в посмешище, при жизни казалось вполне возможным: размах его деятельности – от возведения городов до создания Черноморского флота – неправдоподобно велик, но всё же ему удавалось осуществить задуманное. Поэтому университет и сам Екатеринослав смогли появиться на свет – но только при нем. Его великолепный проект не ограничивался conservatoire: он задумал открыть международный богословский лицей, где могли бы обучаться молодые люди из Польши, Греции, Валахии и Молдавии [76]. Разумеется, Потемкин желал отобрать лучших студентов исходя из собственных целей и нужд империи. Он неизменно прилагал усилия к тому, чтобы воспитать достойных моряков для своего флота. В 1787 году, после визита Екатерины, он объединил все морские академии в провинции и в Петербурге и перенёс их в Екатеринослав. Учреждение должно было стать академией «греческого проекта», школой, обучавшей студентов для всех потёмкинских царств [77].
Строительство началось лишь в середине 1787 года, затем приостановилось из-за войны, поэтому успехи были невелики, однако и не так малы, как принято думать. В 1790 году Старов приехал на юг и 15 февраля представил новые планы города, в том числе план собора и княжеского дворца; все они получили одобрение Потёмкина. Были построены дома, где жили профессора, и административные здания университета. К 1792 году в городе насчитывалось уже 546 государственных зданий и всего 2 500 жителей [78]. Губернатор Екатеринослава Василий Каховский после смерти Потёмкина доложил императрице, что город распланирован и строительство продолжается. Но продолжалось ли оно без своего главного руководителя? [79]. В 1815 году проезжий чиновник записал, что город «скорее напоминал голландскую колонию, нежели административный центр губернии» [80]. Однако от «новых Афин» кое-что всё же сохранилось.
Екатеринослав так и не стал южным Петербургом, а его университет – степным Оксфордом. Причиной этой самой крупной неудачи Потёмкина было несоответствие между мечтами и реальностью, и эта неудача бросила тень на многие и многие его достижения. Нужно отметить, что ни один из историков за последние два столетия ни разу не посетил Екатеринослав (ныне Днепропетровск), который в советское время, как и Севастополь, был закрытым городом. Если же внимательно взглянуть на него, то становится очевидно, что месторасположение выбрано чрезвычайно удачно: город стоит на высоком зелёном берегу, на изгибе Днепра, который в этом месте достигает почти мили в ширину. Главная улица, которую Потёмкин назвал Екатерининской, теперь стала проспектом Карла Маркса – местные жители всё ещё называют её «самой длинной, широкой и элегантной улицей во всей России». (Шотландский архитектор Уильям Хейсти расширил существующую сеть улиц на своём новом городском плане 1816 года [81].)