В центре города находится церковь XVIII века, где ныне снова идут службы. Спасо-Преображенский собор – тот самый храм, который Потёмкин задумал возвести в 1784 году. Это внушительное сооружение вполне соответствует масштабу самого города. Сообразно изначальному проекту Старова храм украшен высоким шпилем, античными колоннами и золотыми куполами. Возведение величественного собора посреди города, о котором говорили, что он никогда не будет построен, началось в 1788 году, во время войны, и завершилось лишь через много лет после смерти Потёмкина, в 1837 году [82]. Неподалёку от храма находится чудовищная триумфальная арка, построенная в советские годы и ведущая в потёмкинский парк, где всё ещё стоит огромный княжеский дворец [83]. Пройдёт ещё восемьдесят лет после смерти Потёмкина, прежде чем в Петербурге и Москве откроются первые музыкальные conservatoires. Процветание Екатеринослава началось в советское время, когда он превратился в крупный индустриальный центр – как Потёмкин того и желал[66].
Потёмкин захватывал всё новые и новые земли, и число его городов умножалось. Последние города, которые он спонсировал, обязаны своим появлением победам второй Русско-турецкой войны: это Николаев, основанный после падения крепости Очаков, и Одесса – благодаря дальнейшему продвижению вдоль берегов Чёрного моря.
Двадцать седьмого августа 1789 года князь нацарапал своим неразборчивым почерком приказ основать город Николаев, названный в честь Святого Николая, покровителя мореплавателей. Именно в День св. Николая Мирликийского Потёмкин наконец смог взять штурмом Очаков. Николаев возвели на прохладном и обдуваемом ветрами холме в месте слияния рек Ингул и Буг в двадцати милях от Херсона и в пятидесяти от Чёрного моря. Это был самый успешный и удачно спланированный потёмкинский город, не считая Одессы.
Фалеев построил его согласно чётким указаниям Потёмкина: тот мыслил масштабно, но при этом продумывал каждую деталь. Он составил меморандум из двадцати одного пункта, приказав Фалееву возвести монастырь, перевести штаб флота из Херсона в Николаев, соорудить военную школу на триста учащихся, на прибыль, вырученную от местных пивных, построить церковь, отлить заново повреждённый колокол Межигорского монастыря, добавив в сплав медь, обрабатывать землю «по английской методе, какой обучены в Англии помощники профессора Ливанова», открыть госпитали и дома призрения для инвалидов, облицевать мрамором все фонтаны, построить свободный порт, турецкую баню и адмиралтейство, и наконец, учредить городской совет и полицию.
Как ни удивительно, Фалеев сумел воплотить в жизнь весь этот бурный поток идей. Свою докладную записку Потёмкину Фалеев начинает словами «Вашею Светлостью приказано мне сделать…» и затем сообщает, что почти все поручения выполнены – и даже кое-что сверх того: староверы обеспечены жильём и засеяны огороды. В первую очередь были построены верфи. Город возводили крестьяне, солдаты и турецкие пленники: в 1789 году на стройках работали 2500 человек. По всей видимости, Фалеев не давал им спуску, так что светлейшему князю пришлось отдельно приказать обеспечить им надлежащие условия труда и ежедневно выдавать горячее вино. В Николаевском музее хранится современная гравюра, изображающая работающих солдат и пленных турок, за которыми надзирают конные русские офицеры. Другая гравюра демонстрирует, как волы везут брёвна на стройку.
К октябрю Фалеев доложил князю, что пристань благополучно построена, а земляные работы военнослужащие и турки завершат в течение месяца. В городе уже стояли девять каменных и пять деревянных бараков. В 1791 году главные верфи перенесли из Херсона в Николаев [84]. Это замечательный пример того, как работал Потёмкин: перед нами не бездельник, не клоун, развлекающий иностранцев, и не напыщенный правитель, который предпочитает не вдаваться в детали. Потёмкин подгонял Фалеева. «Поспешите, – пишет он по поводу одного из необходимых ему военных кораблей. – Используйте все ваши средства». Далее он благодарит Фалеева за присланные арбузы, но добавляет: «Вы не можете представить себе, насколько моя честь и будущее Николаева зависят от этого корабля» [85]. Первый фрегат в новом городе спустили на воду ещё при его жизни, а княжеский дворец был почти достроен.
Четыре года спустя Мария Гатри, посетившая этот город с 10 000 жителей, с одобрением отзывалась о его «удивительно длинных, широких, прямых улицах» и «красивых общественных зданиях». Расположение города даже сегодня оказывается весьма удачным: он замечательно спланирован, однако до наших дней сохранились лишь немногие из потёмкинских строений. Верфи всё ещё в рабочем состоянии и находятся там же, где Потёмкин построил их двести лет назад [86].
В 1789 году князь захватил османский форт Хаджибей, будущую Одессу, и велел выстроить на его месте город и крепость, но за оставшийся ему недолгий срок не успел ни начать строительство, ни дать городу имя. Он сразу понял, что форт расположен в стратегически важном и крайне благоприятном месте, приказал взорвать старый замок и лично указал, где именно следует основать порт и поселение. Работы должны были начаться немедленно.
Всё это было сделано уже после его смерти, но формально город основал три года спустя его протеже Хосе де Рибас, испанский авантюрист из Неаполя, который помог Орлову-Чесменскому похитить княжну Тараканову. Если верить Ланжерону, «генерал (а затем адмирал) де Рибас – человек разумный, изобретательный и талантливый, однако же не святой». С портрета кисти Иоганна Баптиста Лампи Старшего на нас смотрит по-лисьи хитрый, строгий и проницательный мужчина. В 1776 году он женился на внебрачной дочери Ивана Бецкого, друга Екатерины и президента Императорской академии художеств, у которого, к слову, был роман с матерью императрицы. Де Рибас с женой стали одной из самых политически успешных пар в Петербурге. Впредь куда бы ни отправился светлейший князь, де Рибас всегда был поблизости. Неизменно деятельный и рассудительный во всём, будь то постройка кораблей, руководство флотом Потёмкина или поиск ему любовниц, де Рибас наряду с Поповым и Фалеевым стал ближайшим помощником князя[67].
Екатерина пожелала назвать город в честь греческой колонии Одессос, которая, как считалось, когда-то располагалась неподалёку, но решила дать названию женское окончание. Одесса – несомненно одна из самых ярких жемчужин в потёмкинском наследии [87].
«Доношу, что первый корабль спустится “Слава Екатерины”! – с восторгом писал Потёмкин своей императрице. – Позвольте мне дать сие наименование». Такое название превратилось для Потёмкина в настоящее наваждение – города, корабли и полки были вынуждены сносить бремя величия имени императрицы. Предусмотрительную Екатерину это обеспокоило: «Пожалуй, не давай кораблям очень огромные имяна, для того, чтобы слишком громкое не сделалось тяжким… впрочем, как хочешь с имянами, дай волю поводу, потому что лучше быть, чем казаться и вовсе не быть» [88]. Но Потёмкин не отказался от названия даже во имя славы самой императрицы и вопреки её просьбе. В сентябре он торжественно объявил, что в Херсоне на воду спущен линкор с 66 пушками под названием «Слава Екатерины» [89]. Этот эпизод весьма характерен для отношений императрицы и князя[68].
Светлейший князь имел все основания для восторга, поскольку линкоры были самым ценным оружием XVIII века, подобно сегодняшним истребителям. Эти громадные плавучие крепости оснащались рядами из сорока или пятидесяти пушек, что сопоставимо с артиллерией небольшой армии. (26 июня 1786 года Екатерина выделила Потёмкину 2,4 миллиона рублей на постройку судна.) По подсчётам современного историка, создание флота таких линкоров требовало столько же средств и усилий, сколько сегодня государство тратит на космическую программу. Однако недоброжелатели Потёмкина заявляли, что корабли вышли захудалыми, если вообще были построены. Это вздор. Пол Карью пристально наблюдал за процессом судостроения. Три линкора с 66 пушками были «на завершающей стадии», а работа над фрегатами с тридцатью и сорока пушками успешно началась. Были заложены ещё четыре киля. Строились не только государственные суда – Фалеев готовился спустить на воду и свои торговые корабли. В Глубокой пристани, в тридцати пяти верстах в сторону моря, уже стояли семь фрегатов с 24–32 пушками на каждом. Когда пять лет спустя туда приехал свободный от европейских предрассудков, зато обладавший немалым военным опытом Миранда, он отметил, что суда изготовлены мастерски и из отличной древесины, и счёл их лучше испанских и французских. По его словам, корабли были достойны высочайшей похвалы, каковой можно наградить современные суда: они сделаны «по английскому образцу» [90].
Эти слова свидетельствуют о том, что Миранда отлично знал свой предмет: немецкие, французские и русские критики потёмкинского флота не ведали, что лес для него доставлялся из тех же мест, что и древесина для английских военных кораблей. Более того, русские корабли строили моряки и инженеры, учившиеся своему мастерству в Англии, – например, потёмкинский адмирал Николай Мордвинов (женившийся на англичанке) и инженер Корсаков. Действительно, в 1786 году атмосфера в Херсоне казалась вполне английской. «Мордвинов и Корсаков больше похожи на англичан, чем кто-либо из знакомых мне иностранцев», – писала неутомимая путешественница леди Элизабет Крейвен [91]. Однако император Иосиф, мало что понимавший в делах флота, заявлял, что корабли были построены «из позеленевшей древесины, изъеденной червём» [92].
К 1787 году князь создал великолепный флот; по свидетельству британского посла, он состоял из двадцати семи военных судов. Если считать линкором судно, имеющее более сорока пушек, то за девять лет Потёмкин выстроил двадцать четыре таких корабля. Сначала работа шла в Херсоне, затем базой Черноморского флота стала замечательная севастопольская бухта, и главная верфь переместилась в Николаев. Благодаря черноморским и тридцати семи балтийским линкорам российский флот мог потягаться с испанским и лишь немного отставал от французского – хотя до самой крупной морской державы, Англии, ему было ещё далеко.