Работа Банка состояла в том, чтобы расширить виноградники, посадить фруктовые сады и плантации изюма и в качестве полезного дополнения «устроить производство водки на французский манер». Его зарплата за пять лет составляла 2000 рублей в год (больше, чем у среднего русского офицера), плюс квартира, пара лошадей и сорок бочонков вина [26]. По прибытии француз жаловался, что купленные для него сады «никудышные ‹…› за ними не ходили три года ‹…› и в этом году вина ждать не приходится» [27]. Наконец Потёмкин уволил несчастного, возможно, за воровство, потому что тот молил о прощении и ощущал «ужасное отчаяние». Дальнейшая судьба Банка неизвестна, его место занял другой француз [28]. «Судакские виноградники, – сообщал в Версаль французский посланник граф Сегюр, – очень недурны», – и с ним в конце века соглашалась Мария Гатри [29].
Даже в середине второй Русско-турецкой войны в 1789 году, продвигаясь по Османской территории, князь нашел время сообщить Фалееву: «Удобной земли вспахать прикажите… и заготовить достаточное число для посева будущим летом фасоли. Лучших семян я из Ясс пришлю, так как и чечевицы. Я намерен тут устроить школу хлебопашества…» [30]. Садовник и строитель в Потёмкине никогда не отдыхал и никогда не прекращал радоваться созиданию.
Потёмкинская империя внутри империи не ограничивалась Новороссией: он управлял военным фронтиром на Кавказе и на Кубани, где в течение 1780-х годов практически постоянно шла война, так как чеченцы и другие горцы сопротивлялись продвижению российских войск. Россия построила по всему Кавказу линию фортов – сторожевых застав, где жили выносливые казаки-поселенцы. Как только в 1770-х Потёмкин пришел к власти, он пересмотрел планы защиты Кавказа и решил отодвинуть пограничные заставы со старой Царицынской линии до новой линии Азов – Моздок.
Князь уже мыслил не только категориями оружия и сторожевых башен. Он писал, что линия «подает способ учредить виноградные, шелковые и бумажные заводы, размножить скотоводство; табуны, сады и хлебопашество. Она соединит Азовскую губернию с Астраханскою и во время войны… может удерживать стремлении их на наши земли» [31]. Новую линию начали укреплять летом 1777 года со строительства нескольких фортов в Екатеринограде, Георгиевске и Ставрополе. Кабардинцы, черкесы и ногайцы бунтовали, их бунты подавлялись. В 1780 году Потёмкин переселил первых гражданских жителей – часто это были государственные крестьяне из внутренних губерний – в города, которым предстояло стать крупными провинциальными центрами[71]. Когда в 1782-м укрепления были почти готовы, императрица постановила, что Потёмкин должен обладать правом единоличного надзора за распределением земель в этих областях [32]. Князь переселил казаков вверх по линии из станиц на Волге. В 1784 году он основал крепость Владикавказ, названную так, чтобы бросить вызов горцам.
Георгиевский мирный договор 1783 года, подписанный с царем Ираклием, способствовал расширению российских границ, которые теперь перешли через Кавказ и добрались до Тифлиса. К этому времени проекты и территории Потёмкина были так обширны, что он рекомендовал императрице создать специальное Кавказское наместничество, в состав которого надлежало включить Кавказскую, Астраханскую и Саратовскую губернии, а руководить ими, разумеется, должен был сам Потёмкин. Наместником был назначен энергичный кузен князя Павел Потёмкин: после создания Военно-Грузинской дороги, шедшей через горы в Тифлис, он привез государственных и монастырских крестьян, чтобы населить новые города. Только в 1786 году из внутренних губерний князю были назначено 30 307 душ, которых надлежало переселить на Кавказ (и в Екатеринослав). Павел Сергеевич оправдал свою фамилию: он сделал Екатериноград столицей своего наместничества и устроил там себе двор в великолепном дворце [33].
Российское продвижение на Кавказе привело к волнениям среди чеченцев, аварцев и других исламских племен: в 1785 году в горах появился загадочный лидер в зеленом плаще, называвший себя Шейх Мансур («победитель») и проповедовавший идеалы суфийского братства Нашбанди. Он объявил газават – священную войну против русских. Неизвестно, кем он был на самом деле, – вероятно, чеченским пастухом по имени Ушурма, родившимся около 1748 года. Другие источники называли его сыном итальянского нотариуса из Монтеферрата, чье настоящее имя было Джованно Баттиста Боэтти: он сбежал из дома, чтобы стать доминиканским миссионером, затем перешел в мусульманскую веру, изучал Коран в бухарских медресе и стал воином ислама. Некоторые русские не верили в то, что он вообще существовал, и говорили, что это просто символ в зеленом плаще.[72] Со своими горцами, предшественниками тех мюридов, которые под руководством Шамиля будут сражаться против русских в девятнадцатом веке, он сумел уничтожить колонну российских войск численностью шестьсот человек, но все же терпел поражения чаще, чем побеждал. Тем не менее отвага, с которой он командовал своими горцами, сделала его легендой.
Войну против Шейха Мансура возглавлял Павел Потёмкин из Екатеринограда, но архивы светлейшего князя подтверждают, что верховное командование военными действиями принадлежало именно ему и именно он держал Кавказский и Кубанский корпуса в постоянном движении. Перед возобновлением русско-турецкой войны в 1787 году побежденный Мансур бежал на османскую территорию, чтобы собрать там войско черкесов. Когда разразилась война, он опять был готов сражаться [34]. России так и не удалось навсегда утихомирить партизан, и так называемые мюридские войны продолжались всё следующее столетие. Не прекратились они и до сих пор.
Светлейший князь строил свои дворцы по всему югу, и дворцы эти были под стать наместнику, если не царю. У него был «большой дом» в Кременчуге, который посещали леди Крейвен и Франсиско де Миранда [35]; огромный дворец в Херсоне[73] с двумя двухэтажными крыльями и центральным четырехэтажным портиком, который стал центром нового города. Известность приобрёл его «афинский» Екатеринославский дворец[74], спроектированный Иваном Старовым; у него были два крыла, расходившиеся на сто двадцать метров от портика с шестью колоннами, к которому вели две каменные лестницы. Садовник Потёмкина Уильям Гульд приехал на юг вслед за Старовым и сотнями его рабочих. Он разбил в Екатеринославе английский сад и поставил две оранжереи вокруг Потёмкинского дворца, которые, как он писал князю, подчеркивали «сочетание изящества и практичности» [36].
Как ни странно, Потёмкин не выстроил для себя в Крыму резиденции такого же масштаба, однако Старов создал для него в Карасубазаре дворец из розового мрамора, ныне исчезнувший [37]. Последний дворец был построен в Николаеве[75]. Его возвели в те годы, когда Потёмкин, превращавшийся в османского султана, заказал местным архитекторам здание в молдавско-турецком стиле – собор с четырьмя башнями-минаретами, как у мечети. Он стоял на живописном утесе над слиянием двух рек, в солнечном, но прохладном месте. Построенное на берегу реки Ингул здание спереди двухэтажное, но сзади у него только один этаж. В последние месяцы жизни Потёмкин приказал Старову добавить баню и фонтан «как в Царском Селе» [38]. Эта работа стала последней, которую Старов выполнил для светлейшего князя[76].
Сам князь верил, что юг – это дело всей его жизни. В свои последние дни в Петербурге в июне 1791 года он произнес перед молчаливым английским посланником Уильямом Фокенером пламенную речь, показывавшую, что его энтузиазм не угас. Потёмкин продемонстрировал те самые возбуждение, энергию, воображение и напор, которые делали его отличным государственным деятелем. Он должен был вернуться на юг, чтобы продолжить свои великие проекты, успех которых, по его словам, зависел только от него. Там стоял флот, который он построил чуть ли не собственными руками, а население со времени назначения его губернатором «увеличилось с восьмидесяти тысяч до четырехсот тысяч солдат, а в целом составляет почти миллион…» [39].
Когда ложь еще не перевесила правду, французский посланник Сегюр, который отправлял в Версаль отчеты о невероятных достижениях Потёмкина, восклицал: «Когда он взял в свои руки бразды правления этим краем, здесь насчитывалось лишь двести четыре тысячи жителей, а под его управлением население всего за три года достигло восьмисот тысяч! Это греческие колонисты, немцы, поляки, отставные солдаты и матросы».
Потёмкин увеличил мужское население Крыма с 52 000 в 1782 году до 130 000 в 1795 году. В остальной Новороссии за тот же период мужское население выросло с 339 000 до 554 000, что означало, что Потёмкин сумел почти что удвоить население наместничества с 391 000 до 684 000 всего за десять лет. Другой авторитетный историк пишет, что мужское население выросло с 724 678 человек в 1787 году до 819 731 в 1793 году. Какими бы ни были реальные показатели, это в любом случае выдающееся достижение. «До того, как в девятнадцатом веке изобретение парохода и паровоза позволило начать коммерческое освоение… таких отдаленных районов, как центральная часть американского запада, – пишет современный исследователь, – эта российская экспансия была непревзойденной по масштабу и скорости» [40].
Потёмкин основал в буквальном смысле сотни мелких поселений («Один француз, – пишет Сегюр, – каждый год сообщал мне, что обнаруживает новые процветающие деревни там, где прежде была пустыня» [41]) – и несколько крупных. Большинство из них процветают до сих пор: в Херсоне 355 000 жителей, в Николаеве – 1 200 000, в Екатеринославе (ныне Днепропетровск) – 600 000, в Севастополе – 375 000, в Симферополе – 358 000, в Ставрополе – 350 000, во Владикавказе (столица Северной Осетии) – 300 000, в Одессе – 1 100 000. Почти во всех этих городах до сих пор работают судостроительные верфи и военно-морские базы.