При сопоставлении «Нравственных идеалов Екатерины II» с ее автобиографическими заметками бросается в глаза зависимость представлений об идеальном монархе от представлений о собственной персоне. Идеальный монарх не имеет пороков, он олицетворяет всю совокупность добродетелей: сердечность, доброжелательность, отвращение к лести, заботу о благе подданных, милосердие, незлопамятность и т. д.
Нарисованный императрицей автопортрет далек от его зеркального отражения: о негативных сторонах как своего характера, так и правления — ни слова. В одном месте она глухо говорит о каких-то ошибках, но вину за них взвалила на подчиненных. Не соответствует истине и ее утверждение, что она «никогда не стесняла ничьего мнения». Именно за мнения, ею не разделяемые, она упекла Радищева в Сибирь, а Новикова — в Шлиссельбургскую крепость. Вместе с тем Екатерина ни словом не обмолвилась о том, как она овладела короной, умолчала об убийстве собственного супруга, не упомянула и о смерти законного наследника престола Иоанна Антоновича, о коварстве при задержании авантюристки княжны Таракановой. Императрица не сочла необходимым рассказать о своих отношениях с сыном, весьма натянутых, ибо она видела в нем соперника, имеющего законные права на корону. Могла бы она сказать и о расточительности двора, о своей способности начинать новое дело, не доведя до конца старого, о склонности часто менять фаворитов и щедро их награждать и т. д.
В минуту откровения она позволяла себе упоминать о своих недостатках, но столь пустяковых, что это можно отнести к кокетству. В разговоре с Сегюром она как-то сказала: «Я знаю, я вообще вам нравлюсь, и вы хвалите меня целиком, но разбирая меня поподробнее, вы осуждаете во мне многое. Я беспрестанно делаю ошибки против языка и правописания, что у меня иногда претупая голова, потому что никому не удалось заставить меня сочинить 6 стихов. Без шуток я думаю, несмотря на ваши похвалы, что если бы я была частной женщиной во Франции, то ваши милые парижские дамы не нашли бы меня довольно любезною для того, чтобы ужинать с ними».
XVIII столетие подарило России двух выдающихся государственных деятелей: Петра Великого и Екатерину II. В обоих царствованиях было немало черных пятен, непривлекательных поступков, действий, обременявших жизнь простых людей, одинаково достойных осуждения, но история тем не менее чтит этих деятелей не за темные эпизоды в их жизни, в которых блекнет их нравственный облик, а за сохранившиеся в памяти народа их великие подвиги, прежде всего за ратные дела, обеспечившие выход к Балтийскому и Черному морям, за достижения в области торговли и промышленности, за развитие культуры, за превращение России в могущественную империю, мировую державу. Хотя их царствования отделены почти четырьмя десятилетиями, у них было больше общего, чем различий. Общее состояло в целях царствования — достижении общего блага; различия наблюдались в способах и средствах достижения этой цели, обусловленных свойствами характеров обоих монархов. Вспыльчивый, порою крайне жестокий, необузданный и деспотичный Петр Великий главным средством воздействия на подданных считал страх: как правило, указы царя завершались угрозами применения санкций за невыполнение устанавливаемых им норм, начиная от телесных истязаний, штрафов, конфискации имущества, ссылки в Сибирь и на каторгу и кончая лишением жизни. Екатерина, женщина доброжелательная, мягкосердечная по природе, человеколюбивая, пользовалась иными средствами — в ее указах отсутствовали угрозы истязаний, изъятия в казну движимого и недвижимого имущества у всей семьи за вину его главы и т. д.
Два века — век Петра и век Екатерины — в политическом плане отличались тем, что первый был веком деспотизма, изредка подвергавшегося влиянию европеизации, веком проявления властного характера императора, в котором законность и право совершали первые шаги; второй был веком просвещенного абсолютизма, утверждения правового государства, хотя и сохранившего элементы деспотизма, но не в тех масштабах, что при Петре.
И Петр, и Екатерина считали себя слугами государства, лицами, награжденными от Бога колоссальными полномочиями и не менее колоссальными обязанностями. О том, что Петр считал себя слугой государства, есть прямые, исходящие от него заявления. Аналогичное свидетельство находим и у Екатерины: «Мы в долговременной службе государству, — заявила как-то императрица статс-секретарю А. М. Грибовскому, — притупили зрение и теперь принуждены по необходимости очки употреблять»[335].
Петр I и Екатерина II тем и отличались от монархинь и монархов, сменявших в России друг друга на протяжении 37 лет, что оба они и царствовали, и управляли, в то время как другие, сидевшие на троне, от Екатерины I до Петра III, использовали его прежде всего для удовлетворения личных надобностей, для того, чтобы получать удовольствия, жить в праздности, не обременяя себя никакими заботами, избегая малейшего напряжения неразвитого интеллекта.
В распоряжении историка имеется и такой доброкачественный источник, как распорядок дня монарха. У Петра он появился в канун окончания Северной войны — энергию царя в предшествующие годы поглощали заботы об укомплектовании, обучении, вооружении армии и флота, а также руководство их боевыми действиями. Царь большую часть времени проводил вне столицы, находился в пути и о распорядке дня не могло быть речи.
При сопоставлении распорядка дня Петра и Екатерины обнаруживаются существенные различия: у Петра день делился всего на две половины: с утра до обеда и после него, с указанием конкретных дел, которыми он занимался: составление Генерального регламента, Регламента адмиралтейства, посещение Адмиралтейской верфи и др. У Екатерины, отличавшейся от импульсивного Петра, распорядок дня носил черты размеренности, педантичности с обозначением часов, в течение которых она принимала вельмож, давала повеления, читала донесения, предавалась развлечениям, отвечала на письма, отходила ко сну, обедала и ужинала. Работу она считала нормальным состоянием своего бытия и была убеждена, что управлять такой огромной страной, как Россия, не работая, живя в праздности, невозможно. В ее представлении праздность — источник пороков. В наставлении будущей супруге сына, принцессе Дармштадтской, она писала: «Праздность влечет за собою скуку, а оттуда часто рождается дурное расположение духа и своенравие… Только день, наполненный заботами, избавит ее от ощущения пустоты».
Императрица в первый год царствования взвалила на себя огромное количество дел, подменяя коллегии, особенно Иностранную и Сенат, предприняла попытку держать в поле зрения все нити управления, прежде всего внешнюю политику: она читала все донесения послов, давала письменные и устные указания сотрудникам коллегии, что и как надлежало отвечать на донесения послов. Многочисленные пометы и резолюции на донесениях русских дипломатов свидетельствуют о ее стремлении вникнуть в суть дела. С Кайзерлингом, послом России в Речи Посполитой, Екатерина общалась через голову коллегии, канцлеру она давала указания, что отвечать послу России в Курляндии, поручив ему объявить местному дворянству, «что мне весьма угодно будет, если при нынешнем собрании они Герцогу Эрнесту Иоганну ему принадлежащую присягу учинят»[336].
Вскоре, однако, императрица убедилась в том, что нести такую ношу забот и выдержать подобное напряжение ей не под силу, ибо приходилось довольствоваться пятью часами сна, а львиную долю остального времени корпеть над бумагами. 31 августа 1763 года в указе она призналась, что «мне одной, прочитав реляции, столько прилежности иметь за множеством дел» невозможно. Императрица переложила заботы об изучении донесений послов и составление рескриптов на Иностранную коллегию, оставив за собой право их утверждать[337].
В последующие годы императрица перешла к более щадящему режиму. Сохранилось множество распорядков дня, о которых она извещала иностранных корреспондентов. Мадам Жоффрен она писала, что встает в шесть, до восьми пишет, потом до 11 принимает с докладами вельмож. После этого — одевается, в праздники и воскресные дни отправляется к обедне, а в будни — выходит в приемную, где ее ждут посетители, с которыми она беседует 30–45 минут, после чего обедает. Вслед за обедом до половины шестого «гадкий генерал» (Г. Орлов. — Н. П.) читает ей вслух книги, а она, слушая, занимается рукоделием. Вечер посвящается развлечениям. Екатерина отправляется в театр, играет в карты или бильярд. Ужин в И вечера, после чего — сон. «Многие утверждают, — комментировала свой распорядок дня императрица, — что я работаю много, а мне всегда кажется, что я мало сделала, когда я посмотрю на то, что мне остается сделать»[338].
С наступлением преклонного возраста распорядок дня существенно изменился: вставала она уже не в шесть, а в восемь, позволяла себе двухчасовой отдых; появились заботы семейного характера — воспитание двух внуков — Александра и Константина. Но и в эти годы первейшей своей обязанностью Екатерина, как и Петр, считала законотворчество. В 1781 году она извещала Гримма, что «постоянно держит в руках перо и составила целые тома законов», но ее иногда одолевала «охота бросить в огонь все это», и она решилась бы на подобный шаг, если бы не была уверена, что написанное ею «разумно и полезно».
Надо полагать, что императрица в письмах иностранным корреспондентам несколько преувеличивала свою работоспособность. Гримму она, например, писала в 1788 году, что «работает, как лошадь», но следов этой «лошадиной» работы не видно: последний нормативный акт общегосударственного значения был обнародован в 1786 году.
Екатерина разделяла веру Петра в магическую силу законов. Оба они должны были довольствоваться и весьма скромными результатами выполнения принимаемых законов. С такими пороками бюрократии, как мздоимство, казнокрадство и неправосудие, царь и царица вели настойчивую борьбу, но желаемых результатов не достигли. Взяточников и казнокрадов не урезонивали ни суровые наказания Петра, ни увещевания Екатерины. Императрица писала Бьельке в 1775 году: «…Меня обворовывают точно так же, как и других». После этой фразы следовало утешение: «Но это хороший знак и показывает, что есть что воровать»