Вряд ли Екатерина предвидела это. Но нельзя сказать, чтобы она шла на подрыв авторитета Церкви бессознательно. Из ее дальнейших шагов, например из того, что священники не получили права представительства в Уложенной комиссии, видно, как императрица опасалась их противодействия реформам, задуманным в просвещенческом ключе.
Екатерина принадлежала к числу людей, всегда остро чувствовавших опасность. В первые месяцы и даже годы царствования она ни на минуту не могла расслабиться, ощущая, как в спину дышат «друзья» и «враги». Одних следовало награждать и удерживать от опрометчивых шагов, других — занимать полезным делом, приручать и в конечном счете тоже награждать. Московские заговоры ясно показывали степень зависимости государыни от тех и других. Недаром в разговорах с Беранже наша героиня сравнивала себя с зайцем на травле.
«В больших собраниях при дворе любопытно наблюдать тяжелую работу, с какою императрица старается понравиться всем, — писал посол, — свободу и надоедливость, с какими все толкуют ей о своих делах и о своих мнениях. Зная характер этой государыни и видя, с какой необыкновенной ласковостью и любезностью она отвечает на все это, я могу себе представить, чего ей это должно стоить; значит, сильно же чувствует она свою зависимость, чтоб переносить это. В одно из последних собраний, когда она была утомлена более обыкновенного разговорами с… пьяным Бестужевым… императрица подошла ко мне и… сказала: „Вы должны находить большое сходство между зайцем и мною: меня поднимают и гонят изо всех сил“»[754].
Неудивительно, что в таких условиях Екатерина время от времени брала паузу — отправлялась в краткое путешествие, как бы меняла обстановку. Однако поставленная цель — «понравиться всем» — не исчезала. Просто расширялся круг тех, кому надлежало нравиться: Екатерина приучала подданных к себе, сама знакомилась с их жизнью, щедро одаривала местное чиновничество, дворянство, купечество, много беседовала с простонародьем и тоже раздавала подарки.
Каждое из ее путешествий имело конкретную, сиюминутную задачу — посетить богомолье, увидеть Ладожский канал и запланировать его приведение в порядок, встретиться с азиатским купечеством, провести переговоры с австрийским императором или шведским королем. В то же время из поля зрения Екатерины не ускользала и сверхзадача подобных акций — показать себя подданным, утвердиться в их сердцах как Мать Отечества, дотянуться монаршей рукой до отдаленных уголков и, где возможно, исправив малое, убедить жителей в исправности большого.
С последней задачей наша героиня справлялась блестяще. Но для этого необходимо было не просто пускать пыль в глаза, а много работать. В другом донесении Беранже передавал слова Екатерины: «Она старается всеми средствами сделать своих подданных счастливыми, но чувствует, что надобны года да и года, чтобы они привыкли к ней». Поездки помогали такой «привычке», недаром до первой войны с Турцией государыня отправлялась в них почти ежегодно.
Еще во время пребывания в Москве, после коронационных торжеств, Екатерина ездила в Ростов и Ярославль. Это было паломничество, призванное, помимо прочего, поддержать представление о новой царице как о православной государыне. В мае 1763 года должно было произойти освящение мощей святителя Димитрия Ростовского в новой раке. Зная вздорный характер Ростовского митрополита Арсения — его «властолюбие и бешенство», — императрица боялась, как бы тот не поспешил и не провел церемонию без нее. Еще в феврале, как раз когда Арсений впервые анафемствовал правительство, она просила статс-секретаря А. В. Олсуфьева проследить, чтобы «оная рака без меня отнюдь не поставлена была»[755].
Екатерина понимала, что грядущая секуляризация очень болезненна, и старалась ближе познакомиться не только со столичным, но и с провинциальным духовенством, завязать нужные контакты, задобрить пожалованиями, приобрести сторонников. В Ростов императрица направилась через Троице-Сергиеву лавру. До Троицы она прошла пешком, делая по несколько верст в день. Затем экипаж доставлял ее к месту обеда и ночевки, а утром вновь привозил туда, где она остановилась накануне. Именно таким способом путешествовала по монастырям императрица Елизавета Петровна.
В девяти верстах от Троицы государыню встретил наместник монастыря Платон Левшин, которому в скором времени предстояло стать одним из крупнейших религиозных деятелей ее царствования. На следующий день он произнес проповедь, настолько понравившуюся Екатерине, что она велела напечатать тест в газетах. 26-летний епископ был приглашен к императорскому столу, где его образованность произвела сильное впечатление. Из-за болезни Левшин не смог последовать за Екатериной в Ростов, хотя его и звали. Но наша героиня не отличалась забывчивостью и уж если находила способных людей, то не скоро выпускала из головы мысль приспособить их к делу. Вскоре Платон получил назначение преподавателем к великому князю Павлу и был пожалован «куском бархата рытого и денежною… дачею немалою»[756].
Из Троицы Екатерина ехала уже в карете, заворачивая по пути во все обители. В Ростове ее встретил новый митрополит Дмитрий Сеченов. 25 мая императрица пешком двинулась в монастырь преподобного Иакова Ростовского, где обретались мощи святителя Димитрия, отстояла молебен и присутствовала при их положении в раку. Это утомительное путешествие привлекло к государыне много сердец простонародья. Почитание монархини было столь велико, что, случалось, прихожане передавали свечки — поставить их перед Екатериной, как перед живой иконой.
В 1764 году императрица посетила Прибалтийские губернии, через год — Ладожский канал, а в 1767 году плавала по Волге. Следует отметить, что, в отличие от других царственных путешественников, например Иосифа II или Густава III, наша героиня всегда избирала маршруты внутри своей страны и никогда не пускалась в дорогу инкогнито[757]. Это объяснялось целями поездок. Екатерину интересовало прежде всего состояние дел дома. «Я хочу знать только то, что мне нужно для управления моим маленьким хозяйством… Я путешествую не для того только, чтобы осматривать местности, но чтобы видеть людей… — говорила она уже в 1780-х годах французскому послу графу Луи де Сегюру. — Мне нужно дать народу возможность дойти до меня… выслушать жалобы и внушить лицам, которые могут употребить во зло мое доверие, опасение, что я открою их грехи, их нерадение и несправедливость. Вот какую пользу я хочу извлечь из моей поездки… Я держусь правила, что глаз хозяйский зорок»[758]. Даже в газетах писалось, что путешествия предпринимаются «для поправления недостатков»[759]. Стало быть, от последних не открещивались.
Екатерина прекрасно понимала, что чиновники будут готовиться к ее приезду: строить дороги, путевые дворцы, чинить старые и наводить новые мосты, приводить в порядок улицы. Такая работа имела самостоятельную ценность, ведь государыня уезжала, а сооружения оставались. Поэтому Екатерина всегда предупреждала местную администрацию заранее, чтобы не застать врасплох, а вот путь внутри губернии могла изменить — пусть уж позаботятся не только о главной трассе следования. «Одно известие о моем намерении поведет к добру»[760], — признавалась она Сегюру. Так, еще в апреле 1765 года Екатерина сообщила Б. X. Миниху о желании осмотреть Ладожский канал, и до августа старый фельдмаршал имел время подготовиться.
Деньги на организацию поездки тратились кабинетом императрицы и местной администрацией. Так, в 1764 году кабинет выделил пять тысяч рублей, рижская канцелярия — 30 тысяч и ревельская — 12 тысяч. По дороге государыня и сопровождающие не обязательно останавливались в лучших городских домах. Для них могли разбить палатки в чистом поле. Мебель и, главное, посуду — серебряные, медные и оловянные сервизы — приходилось везти с собой. После чего обер-гофмаршал пересчитывал пропажи. В 1763 году из Ростова и Ярославля вернулось почти все, кроме одной серебряной ложки и 12 салфеток. Последние, очевидно, разобрали на сувениры.
Въезд в каждый город был неизменно торжественным, под колокольный звон и пушечную пальбу. Уже на границе губернии государыню встречал губернатор с чиновниками. Если поблизости квартировали войска, они непременно выстраивались и приветствовали государыню барабанным боем, полковой музыкой и преклонением знамен. У триумфальных арок ее встречали купечество и представители цехов со значками. Дети, одетые в белое, кидали под ноги цветы. В 1764 году в Риге Екатерина слушала концерт, данный ей «знатными горожанами обоего пола», где особенно отличились исполнявшие итальянский дуэт дочери мещан. А вечером императрица почтила своим присутствием маскарад, устроенный в ее честь Рижским магистратом, причем пришла туда «пешком в маске».
В Риге Екатерину впервые увидел направлявшийся в Россию Джакомо Казанова. «Я был свидетелем, с какою ласковостью и приветливостью принимала она в большой зале изъявление верноподданнических чувств от ливонского дворянства, как целовалась она с благородными девицами, подходившими облобызать ей руку. Окружали ее Орловы… Для увеселения верных своих служителей она милостиво соизволила сказать, что намерена держать небольшой банк в фараон на десять тысяч рублей. В тот же миг принесли золото и карты. Екатерина села, взяла в руки колоду, сделала вид, что тасует, дала снять первому попавшемуся и имела удовольствие видеть, что банк был сорван… ведь раз колода не стасована, то, увидев первую, все тотчас поняли, какая карта выигрышная… Ей было тридцать пять лет и царствовала она уже два года. Она не была красива, но по праву нравилась всем, кто знал ее: высокая, хорошо сложенная, приветливая, обходительная и, главное, всегда спокойная»