тъезда, тем сильнее возражали против него их родители. Обычно спокойная Мария Федоровна едва не впадала в истерику при мысли, что ее сыновья отправятся в путешествие в места, где регулярно случались эпидемии чумы и малярии. Доктор Роджерсон поддержал ее, Екатерина возражала, что будет жестоко, если бабушка отправится в столь долгое путешествие без сопровождения в лице кого-нибудь из членов ее семьи. Она писала Павлу и Марии: «Ваши дети принадлежат вам, но также они принадлежат мне и государству. С раннего детства я считала своим долгом окружить их самой нежной заботой. И я руководствуюсь следующими доводами: для меня станет утешением, что вдали от вас они будут рядом со мной. Неужто я в мои преклонные годы на шесть месяцев буду лишена возможности видеться с кем-нибудь из членов моей семьи?» Получив это письмо, Мария впала в еще большее отчаяние. Тогда Павел предложил себя и Марию в качестве сопровождения сыновей и его матери. Или, если это было возможно, он сам сопровождал бы императрицу в качестве члена ее семьи. В конце концов, он являлся наследником трона, и те земли, которые он посетит, однажды будут принадлежать ему. Почему бы ему не увидеть их? Но это предложение, как и все остальные, были холодно отвергнуты. «Ваше последнее предложение сильно расстроило меня», – писала Екатерина. Она не хотела брать с собой «тяжелое бремя», которым для нее являлось присутствие Павла, из-за него она не смогла бы насладиться триумфом Потемкина в полной мере.
В конце концов, проблема решилась сама собой. Накануне отъезда оба внука заболели ветряной оспой. Вызвали шесть докторов, чтобы они изучили этот случай, и лишь после этого Екатерина разрешила внукам остаться дома. Павел тоже остался и был возмущен тем, что императрица не передала ему своих полномочий на время ее отсутствия.
В день нового 1787 года Екатерина принимала дипломатический корпус в Зимнем дворце, после чего отправилась в Царское Село. В одиннадцать часов утра 7 января в холодный солнечный день она покинула Царское Село в первой из четырнадцати удобных карет, поставленных на широкие полозья и превращенных таким образом в сани. В экипаже Екатерины имелось шесть посадочных мест, она начала свое путешествие вместе со своим нынешним фаворитом Александром Мамоновым, а также со Львом Нарышкиным, Иваном Шуваловым и фрейлиной. Все были одеты в теплые шубы, их колени закрывали медвежьи шкуры. Позади них в санях ехали иностранные послы, придворные, правительственные чиновники и прислуга. Зная, что несмотря на давнюю вражду между двумя странами, французский и английский послы испытывали друг к другу симпатию, Екатерина посадила Филиппа де Сегюра и Аллейна Фицгерберта (позже лорда Сент-Хеленса) в один экипаж. За каретами следовало сто меньших по размеру саней, в которых находились врачи, аптекари, музыканты, повара, инженеры, парикмахеры, полировщики серебра, прачки, а также множество слуг обоего пола.
В январе на севере России вся земля исчезает под толстым покрывалом снега. Реки, поля, деревья, дороги и сады пропадают, и весь пейзаж представляет собой сплошное белое море снега. Когда небо хмурится, трудно разглядеть горизонт. В ясные дни, когда небо ярко-голубое, снег ослепительно сверкает, как миллионы бриллиантов, отражая солнечный свет. Во времена Екатерины дороги, выложенные летом досками, покрывал снег и лед, который позволял передвигаться саням на большой скорости, и в некоторые дни процессия проезжала по сотне миль. «В эту пору, – писал де Сегюр, – когда каждое животное остается в своей норе, каждый крестьянин – в своей избе, и единственным признаком человеческой жизни была процессия саней, которая подобно веренице кораблей передвигалась по замерзшему морю». В северных широтах в это время года день длится всего около шести часов, но это не мешало передвижению Екатерины. Когда в самом начале путешествия смеркалось около трех часов дня, дорогу освещали костры и сияющие факелы.
Путешествие не изменило ежедневный распорядок Екатерины. Как и в Санкт-Петербурге, она вставала в шесть утра, пила кофе, затем работала одна или со своим секретарем и советником в течение двух часов. В восемь она приглашала на завтрак своих близких друзей, а в девять садилась в экипаж и продолжала путешествие. В два часа она останавливалась, чтобы пообедать, а час спустя снова отправлялась в путь. В семь вечера, уже после наступления темноты, она останавливалась на ночлег. Обычно Екатерина не уставала во время дороги и снова возвращалась к работе или же собирала друзей, с которыми беседовала, играла в карты и другие игры до десяти вечера.
Путешествуя в санях, Екатерина время от времени меняла своих попутчиков, чтобы те предлагали ей новые темы для беседы и немного развлекли ее. Нередко Шувалова и Нарышкина меняли на де Сегюра и Фицгерберта. Сегюр был утонченным и образованным человеком, прирожденным рассказчиком и ее любимым собеседником. Она смеялась почти над всеми его шутками, однако в один из моментов он понял, что у императрицы существовали строгие рамки допустимого:
«Однажды, когда я сидел напротив нее в экипаже, она изъявила желание послушать отрывок из шуточных куплетов, которые я сочинял. Ее мягкая, дружелюбная манера общения с попутчиками, присутствие молодого фаворита, ее веселость, а также то, что она вела переписку с <…> Вольтером и Дидро, породили во мне уверенность, что ее не смутят фривольные любовные истории, и я прочитал ей одно из стихотворений, которое, признаюсь, было немного пикантным, однако весьма достойным и хорошо принятым парижскими дамами.
К моему величайшему удивлению, я заметил, что моя попутчица, только что весело смеявшаяся, одарила меня грозным взглядом царственной особы, перебила совершенно неуместным вопросом и таким образом сменила тему беседы. Несколько минут спустя, желая показать, что я усвоил урок, я попросил ее выслушать другое, отличное по духу стихотворение, которому она уделила свое самое пристальное внимание».
Путешественники задержались в Смоленске на четыре дня из-за сильных снежных заносов, а также из-за болезни Мамонова, у которого поднялся жар и разболелось горло. Но письмо от Потемкина, который все еще находился в Крыму, побудило Екатерину вновь отправиться в путь. «У нас здесь зелень на лугах начинает показываться, – писал он. – Я думаю, скоро и цветы пойдут».
29 января кавалькада достигла Киева, находившегося на высоком западном берегу Днепра. Императрицу, чей предыдущий визит сюда состоялся сорок три года назад, когда она была пятнадцатилетней великой княгиней и сопровождала императрицу Елизавету, приветствовал залп из пушек и колокольный звон. Каждому из послов была отведена своя комната. Дом был обставлен красивой мебелью, здесь имелся свой штат прислуги и подавали отличные вина. Вечером были игры, музыка и танцы. Екатерина часто играла в вист с Сегюром и Мамоновым.
Потемкин приехал из Крыма. Сначала он держался особняком, вдали от того возбужденного веселья, режиссером которого сам выступил. Он заявлял, что приехал для того, чтобы соблюсти Великий пост в обществе монахов, а не придворных и дипломатов. Он выбрал Киево-Печерскую лавру, знаменитый монастырь, расположенный над пещерами. Здесь, в подземных лабиринтах, в низких, узких туннелях в открытых нишах лежали семьдесят три мумифицированных святых, и достаточно было протянуть руку, чтобы дотронуться до них. Екатерина, знавшая характер Потемкина, предупредила гостей: «Избегайте князя, если видите, что он зол, как волк». Причина поведения князя заключалась в его переживаниях: организовав путешествие, он понимал ту огромную ответственность, которая была возложена на него, и знал, что самая тяжелая часть была еще впереди.
Вместе с Потемкиным к ним в Киеве присоединился еще один путешественник. Принц Карл де Линь, пятидесятилетний аристократ, рожденный в Бельгии, а теперь австрийский фельдмаршал на службе императора Иосифа II. По прибытии из Австрии ему был оказан радушный прием. Европейский космополит, ведущий переписку в Вольтером и Марией Антуанеттой, он был остроумным, мудрым, циничным, утонченным, сентиментальным и в то же самое время тактичным и осторожным. Друг государей и принцев, любезный с равными себе, популярный у тех, кто был ниже его по положению, он мог найти общий язык с кем угодно. Ему было приятно, что его пригласила Екатерина, которую он позже описывал как «величайшего гения своего времени». Среди гостей Екатерины во время ее путешествия Линь пользовался особым уважением не только у императрицы, но и у остальных. Сама Екатерина описывала его как «самого приятного компаньона и самого простого в общении человека изо всех, кого я только встречала». Когда же его государь, король и доверенное лицо, Иосиф II, присоединился к обществу, Линя часто приглашали к императрице, где он слушал беседы двух монархов. Линь вступал в беседу, когда его просили об этом. Александру Мамонову же их разговоры казались такими скучными, что однажды он уснул.
Екатерина и ее гости провели в Киеве шесть недель. После этого путешествие должно было возобновиться на больших галеонах, специально построенных для плавания по реке. 22 апреля пушки оповестили о том, что лед на реке треснул. К полудню императрица и ее гости поднялись на семь пышно украшенных и обставленных в римском стиле галер, которые были раскрашены в красный и золотой цвета, а по бокам располагались русские гербы – двуглавые орлы. На галере Екатерины, названной «Днепр», спальня императрицы была отделана золотой и алой шелковой парчой, также там находилась библиотека, комната для занятий музыкой и столовая. Отдельная палуба с балдахином позволяла Екатерине дышать свежим воздухом, но при этом защищала от солнца. Шесть остальных галер были почти такими же роскошными: внутри они были выкрашены в красный и золотой цвет, а каюты – отделаны дорогой парчой. На галере Потемкина размещался сам князь, который больше не казался «злым волком», две его племянницы, их мужья, а также его новый друг – беспутный авантюрист, князь Карл де Нассау-Зиген. Это был сорокадвухлетний дворянин франко-немецкого происхождения, разорившийся наследник крошечного княжества, который путешествовал по миру, участвовал в войнах на суше и на воде, женился на польке, затем приехал в Россию, где познакомился с Потемкиным. Екатерина с подозрением относилась к такому знакомству. «Странно, как тебе Князь Нассау понравился, тогда когда повсюду имеет репутацию сумасброда, – писала она Потемкину, – а притом известно, что он храбр».