«Она в обычной своей манере начала длинным разглагольствованием о привязанности своей к мужу, о своем благоразумии, о том, что нужно и чего не нужно для взаимной любви и для облегчения или отягощения уз супруга или супруги, и затем свернула на заявление, что бывают иногда положения высшего порядка, которые вынуждают делать исключения из правил. Я дала ей высказать все, что она хотела, не прерывая и вовсе не ведая, куда она клонит, однако несколько изумленная, не зная, была ли это ловушка, которую она мне ставит, или она говорит искренно.
Пока я внутренне так размышляла, она мне сказала: «Вы увидите, как я люблю свое отечество и насколько я искренна; я не сомневаюсь, что вы кому-нибудь отдали бы предпочтения: предоставляю вам выбрать между Сергеем Салтыковым и Львом Нарышкиным. Если не ошибаюсь, то избранник ваш последний». На это я воскликнула: «Нет, нет, отнюдь нет!» Тогда она мне сказала: «Ну, если это не он, так другой, наверно».
Екатерина молчала, а старшая фрейлина продолжила: «Вы увидите, что помехой вам буду не я». Мадам Чоглокова сдержала слово. Впоследствии они с мужем держались в стороне, когда Сергей Салтыков являлся в спальню Екатерины.
Три главных действующих лица – Екатерина, Петр и Сергей – оказались в комичной ситуации. Екатерина любила мужчину, который поклялся ей в любви и который, отбросив в сторону семь лет девственного брака, учил ее плотским удовольствиям. У нее был муж, который не дотрагивался до нее с момента свадьбы, который до сих пор не испытывал к ней желания, знал о ее любовнике и считал это пикантной шуткой. Сергей же считал участие Петра в этой истории необходимым алиби.
Екатерина должна была пребывать на седьмом небе от счастья, однако что-то в поведении Сергея Салтыкова изменилось. Осенью, когда двор вернулся в Зимний дворец, он впал в состояние беспокойства, все время подчеркивая, что они должны быть осторожны, и объясняя это тем, что если она хоть немного задумается, то поймет причину его тревоги и осмотрительности поведения.
Екатерина и Петр покинули Санкт-Петербург в декабре 1752 года, чтобы сопровождать императрицу и ее двор во время путешествия в Москву. В то время Екатерина почувствовала первые признаки беременности. Сани ехали днем и ночью и во время последней остановки для смены лошадей у Екатерины неожиданно начались сильные схватки и кровотечение. У нее произошел выкидыш. Вскоре после этого Сергей Салтыков приехал в Москву, но по-прежнему держался отстраненно. Тем не менее он повторял, что его поведение продиктовано лишь осмотрительностью и желанием не вызывать подозрений. Она все еще верила ему. «Когда я видела его и заговаривала с ним, – вспоминала она, – от моих тревог не оставалось и следа».
Успокоившись и желая сделать возлюбленному приятное, Екатерина согласилась выполнить меркантильную просьбу Салтыкова. Он попросил обратиться к канцлеру Бестужеву, чтобы тот поспособствовал его карьере. Екатерине было непросто согласиться на это. Все эти семь лет она считала канцлера своим самым влиятельным врагом в России. Ей приходилось терпеть провокации и унижения с его стороны, именно он настоял на изгнании ее матери, назначил Чоглоковых для слежки за ней, запретил ей писать и получать личные письма. Публично Екатерина никогда не выражала своего протеста, она старалась не сближаться с какими-либо группами при дворе и считала, что ее собственное шаткое положение диктовало ей необходимость дружить со всеми сторонами. Казалось, ей были неинтересны политические интриги. Главным для нее оставалось уничтожать все признаки ее прусского происхождения и с энтузиазмом принимать все русское. Теперь, под влиянием человека, от которого она забеременела, и опасаясь потерять его, она отбросила все эти мысли и сделала все, о чем он просил.
Прежде всего она отправила графу Бестужеву «несколько слов, которые позволили бы ему поверить, что я была уже не так враждебно к нему настроена, как прежде». Реакция канцлера удивила Екатерину. Он был польщен обращением великой княгини и заявил, что готов оказать ей любую услугу. Бестужев попросил ее указать безопасный источник связи, через который они могли бы общаться. Услышав эту новость, Салтыков, сгорая от нетерпения, решил немедленно посетить канцлера под предлогом дружеского визита. Старик принял его тепло, отвел в сторону и заговорил о внутренних делах двора, особо подчеркивая глупость Чоглоковых. «Я знаю, что хотя вы очень к ним близки, но судите о них так же, как я, поскольку вы неглупый молодой человек», – сказал Бестужев. Затем он обратился к Екатерине: «В благодарность за благоволение, которое великой княгине угодно было мне оказать, я отплачу ей маленькой услугой, за которую она будет, я думаю, признательна мне; я сделаю Владиславову кроткой, как овечка, и она будет делать из нее что угодно. Она увидит, что я не такой бука, каким меня изображали в ее глазах». В одно мгновение Екатерина изменила к себе отношение врага, которого боялась многие годы. Этот влиятельный человек теперь предлагал поддержку ей, а также Салтыкову. «Он дал лично ему [Салтыкову] несколько советов, столь же умных, сколь и полезных, – говорила она. – Это очень сблизило его с нами, хотя ни одна живая душа и не знала об этом».
Новый союз оказался выгоден для обеих сторон. Несмотря на все унижения, которым Бестужев подверг Екатерину и ее семью, она признавала ум и управленческие способности канцлера. Это могло быть полезно как для нее, так и для Салтыкова. Что касается Бестужева, предложение Екатерины о перемирии поступило в неожиданный, но очень подходящий момент. Взлет нового фаворита Елизаветы, Ивана Шувалова, поставил под угрозу положение Бестужева. Новый фаворит не был простым милым и праздным человеком, как Разумовский. Шувалов был умен, амбициозен, настроен очень профранцузски и активно укреплял свое положение в правительстве через своих дядей и кузенов. Кроме того, Бестужев переживал за здоровье императрицы. Она начала часто болеть, и каждый раз ей требовалось все больше времени на восстановление. В случае смерти императрицы Петр должен был унаследовать трон. А Петр боготворил Фридриха Прусского и ненавидел альянс с Австрией, который служил краеугольным камнем в дипломатии Бестужева, кроме того, Петр был готов пожертвовать интересами Российской империи ради маленького, незначительного Гольштейна. Бестужев давно понял, что Екатерина намного умнее своего мужа, и она симпатизировала интересам России, в то время как Петр был либо равнодушен, либо настроен враждебно. Сделав Екатерину своей союзницей, Бестужев укреплял свое положение и, возможно, рассчитывал, что в будущем это даст ему дополнительное преимущество. Таким образом, когда Екатерина предложила ему дружбу, он тут же согласился.
В мае 1753 года через пять месяцев после выкидыша Екатерина снова забеременела. Она провела несколько месяцев в загородном поместье неподалеку от Москвы, где ограничивала себя лишь пешими прогулками и осторожной ездой в экипаже. К тому времени, когда Екатерина вернулась в Москву, она чувствовала такую сонливость, что спала до полудня и с трудом просыпалась к обеду. 28 июня она почувствовала боль в пояснице. Вызвали повивальную бабку, которая покачала головой и предсказала еще один выкидыш. На следующую ночь это предсказание сбылось. «Я была беременна, вероятно, месяца два-три, – вспоминала Екатерина. – В течение тринадцати дней я находилась в большой опасности, потому что предполагали, что часть «места» осталась; от меня скрыли это обстоятельство; наконец, на тринадцатый день место вышло само без боли и усилий».
Почти все это время Петр не покидал своей комнаты, а слуги приносили ему не только игрушки, но и алкоголь. Эти дни великий князь часто замечал, что слуги стали его игнорировать или даже выказывать открытое неповиновение, они были пьяны, как и он. Рассерженный Петр бил их палкой или рукояткой своей шпаги, но слуги лишь уворачивались и смеялись над ним. Когда Екатерина поправилась, Петр попросил ее привести их в чувство. «Тогда я шла к ним, – вспоминала она, – и выговаривала им всю правду, напоминая об их обязанностях, и тотчас же они подчинялись, что заставляло великого князя неоднократно говорить мне, что он не знает, как я справляюсь с его людьми; что он их сечет и не может заставить себе повиноваться, а я одним словом добиваюсь от них всего, чего хочу».
Москва, самый большой город в России XVIII века, была построена, по большей части из дерева. Дворцы, особняки, дома и лачуги сооружались из брусьев и досок, иногда украшались резьбой и покрывались краской, которая придавала им сходство с камнем; окна, подъезды и фронтоны различной формы были выкрашены в яркий цвет. Тем не менее, поскольку дома строились в спешке, жить в них часто бывало неудобно, окна и двери не закрывались, лестницы качались, а иногда непрочным мог быть и весь дом.
Самой страшной бедой считался пожар. Ледяными русскими зимами и дворцы, и простые дома отапливались высокими, украшенными изразцами печами, которые обычно стояли в углу комнаты и поднимались от пола до потолка, изразцы трескались, помещение наполнялось дымом, воздух становился тяжелым, у людей болела голова и краснели глаза. Иногда искры вылетали через трещины и попадали на деревянные стены, которые загорались. Зимой, которая длилась долгие месяцы, в домах, отапливаемых примитивными печами, любая искра могла вызвать настоящий ад. Подхваченное ветром пламя с горящего дома перекидывалось на крышу соседнего, и вскоре от всей улицы оставался лишь пепел. Для москвичей вид горящего дома, вокруг которого суетились пожарные, пытаясь локализовать пожар и быстро разбирая соседние дома, являлось обычным делом. «Ни один год не изобиловал пожарами так, как 1753-й и 1754-й, – писала Екатерина. – Мне случалось неоднократно видеть из окон этих покоев Летнего дворца два, три, четыре и даже до пяти пожаров одновременно в различных местах Москвы».
Однажды ноябрьским днем 1753 года, когда Екатерина и мадам Чоглокова находились в Головинском дворе, они неожиданно услышали крики. Здание, полностью построенное из дерева, было охвачено огнем. Спасать дворец уже было поздно, Екатерина поспешила в свою комнату и увидела, что лестница в конце большого приемного зала уже полыхала. В своих покоях она обнаружила толпу солдат и слуг, которые кричали и вытаскивали мебель. Они с мадам Чоглоковой ничего уже не могли сделать. Выскочив на улицу, грязную после недавно прошедшего дождя, они увидели карету хормейстера, приехавшего принять участие в одном из концертов Петра. Женщины забрали